Лазарев. И Антарктида, и Наварин - Иван Фирсов

В начале сентября русская эскадра пришла на Корфу.

Еще до прихода Сенявина, получив распоряжение из Петербурга, Баратынский передал французам земли, с таким трудом у них завоеванные.

Иониты и далматинцы утратили все свободы и привилегии самоуправления, дарованные им Ушаковым и Сенявиным. Отныне интересы французских купцов являлись для них законом. На крепостных стенах, над ратушей развевались французские флаги. С грустью смотрели моряки на город, омытый кровью их соотечественников, а теперь «отданный по миру тем войскам, которых мы привыкли видеть пленными, а теперь властелинами, жители в унынии», — сообщал в письме другу гардемарин с «Рафаила» Всеволод Панафидин.

Французы вели себя заносчиво, высокомерно. Сенявин рекомендовал офицерам как можно реже съезжать на берег.

«Несносно хвастовство французских офицеров, — писал Панафидин, — которые составляют теперь здешний гарнизон, до того довело, что были беспрерывные дуэли и съехать на берег почти всегда влекло к какой-нибудь неприятной истории. То желание было общее — оставить Корфу».

Через две недели русская эскадра покинула уже бывшую Республику Семи островов. Ураганные осенние штормы несколько недель жестоко мотали ее в Атлантике. Командующий, сберегая людей, укрыл истрепанные до предела корабли в Лиссабоне. Здесь застало наших моряков известие о войне с Англией. В два раза превосходящие в силе англичане заблокировали Лиссабон. Спасая честь флага, корабли и людей, Сенявин сумел уговорить англичан принять корабли на сохранение до конца войны. Их экипажи возвратились на родину с транспортами.

Отряд Баратынского ушел из Котора в Венецию. Там корабли, в том числе и «Автроил», были проданы за бесценок французам, а офицеры и матросы отправились пешком в Россию.

Солнечным апрельским днем 1810 года в нарядном особняке Державина на Фонтанке поднялся необычный переполох.

Последние пять лет, выйдя в отставку, поэт жил размеренно, без прежней суеты. Зимовал в Петербурге, а лето проводил всегда в своем любимом имении Званке, близ Новгорода. До обеда занимался разборкой своих прежних сочинений, размышлял над записками о прожитом, читал письма, отвечал друзьям. Обедал иногда у приятелей, но чаще приглашал к себе.

Сегодня ожидались к обеду старинные друзья: поэт Иван Дмитриев и директор Российско-Американской компании Михаил Булдаков, свояк Резанова.

В полдень неожиданно в доме Державина появились три брата Лазаревы. Прошло больше года, как прибыл из Англии средний Лазарев — Михаил. Зимой часто он навещал Державина, последний раз гостил на масленицу.

— Помилуй Бог! — взволновался Державин, обнимая братьев. — Андрея и Алешу, почитай, годков пять не видывал? Да вы в чинах все нынче. Кто же главный?

Андрей смутился:

— Две недели тому назад указ государя состоялся, Гаврила Романович. Пожалован я в лейтенанты, ну, меньшие — оба мичманы покамест.

Державин покачал головой, повернулся к жене:

— Ну и ну, Дарья Алексеевна, давно ли пострелами гонялись наперегонки, а нынче… — Державин вдруг хлопнул себя по бедрам и шутливо прикрикнул: — Что же вы не раздеваетесь, проказники?

В гостиной Державин усадил братьев на диван, сам сел напротив в кресло, жадно расспрашивал Андрея и Алексея о всем пережитом. Михаил сидел посредине, слушал внимательно, все для него было в новинку. Он встретился с братьями только вчера. Когда Алексей рассказывал, как эскадра Сенявина выходила из Портсмута и повстречалась с англичанами, Михаил прервал брата:

— Постой-ка, так ты пребывал на адмиральском корабле, на головном?

Алексей согласно кивнул.

— А я ведь шел в той аглицкой эскадре на концевом фрегате!

Андрей пошутил:

— Токмо на морских дорогах такое приключиться может. На сухом пути тоже всякие напасти произойти могут, особливо в чужой стороне. — Он кивнул на младшего брата: — Нам с Алешкой досталось, пока пол-Европы протопали. И все в одной паре сапог, жаль, лапти плести не научились.

— Вам еще повезло, — проговорил Михаил, — Семен Унковский всю Европу прошагал через Францию до Минска.

— Как так? — перебил Алексей.

— Отводил он призовую купеческую шхуну в Англию, а французы его перехватили, в плен взяли. Подробностей не знаю, я накоротке один раз встречал Сеню в Кронштадте. — Михаил загадочно усмехнулся, почесал затылок.

Войну с Англией и Швецией[46] мичман Михаил Лазарев встретил на борту «Благодати» — флагмана эскадры адмирала Ханыкова.

В августе 1808 года эскадра Ханыкова встретилась с англо-шведской эскадрой. Концевой линейный корабль «Всеволод», неудачно маневрируя при слабом ветре, отстал на пять миль. Два английских корабля атаковали его, сильно повредили, и он в конце концов приткнулся к мели в шести милях от Балтийского порта. На выручку с эскадры послали десятки барказов и шлюпок. Командиром барказа вызвался идти Лазарев. Пока спускали барказы и подходили к «Всеволоду», поднялся ветер. Англичане опять налетели на «Всеволод», открыли по барказам и шлюпкам картечный огонь. Барказ с «Благодати» подбили, он пошел ко дну, и Михаил с матросами попал в плен.

— Англичане, — продолжал Михаил, — однако, меня продержали недолго. Благо там оказались знакомые по службе в британском флоте. Спустя две недели нас выменяли на пленных англичан. — Михаил невесело усмехнулся: — Нынче многое быстро меняется. Сегодня союзники, завтра недруги. Однако нам свою выгоду надо бы держать непременно.

Затянувшуюся беседу прервал приход гостей. Разговор продолжался за столом. Проходя через кабинет, мимо книжных шкафов, Державин вспомнил о книгах, которые они с Дмитриевым отправляли в Русскую Америку на шлюпе «Нева» с экспедицией Резанова.

— Все добротно Лисянский передал по описи Баранову, — заверил Булдаков, — Александр Андреевич весьма благодарен был, отписал нам о том. Из тех книжиц библиотеку он составлять начал.

Рассказывая о Лисянском, Булдаков невольно вспомнил о печальной участи Резанова. Все помянули его добрым словом.

— Соколом было взлетел, замыслами переполнился, да, видно, не судьба, — с горечью вздохнул Державин. — Он всегда на подвиг для пользы отечества стремился.

Дмитриев прервал молчание:

— Слыхал я, будто у Николая Петровича, царство ему небесное, роман приключился в Америке?

Булдаков грустно улыбнулся:

— Было дело, он мне перед самой кончиной письмо написал, в том признался. Токмо не все так просто. — Булдаков поднял бокал с вином, посмотрел на свет. — Чувства к той девице питал искренние, однако повинился, что в сердце его место все занято было покойной голубкой Аннушкой.

Булдаков вздохнул и выпил бокал.

Отвлекая его от печальных мыслей, Державин спросил:

— А что, Михайло Михайлович, компания ваша снаряжает суда в Америку?

Булдаков оживился:

— Давно потребно послать туда суда компанейские, однако нынче война, англичане заперли выход в море.

— Не вечно же бойне продолжаться, — включился в беседу Дмитриев, — англичане должны одуматься. Да и с Наполеоном, мыслю, схватки нам не миновать, хотя нынче мы и в союзниках.

Державин переглянулся с Булдаковым, покачал головой. Совсем недавно Дмитриева назначили министром юстиции, видимо, ему известно больше, чем простым смертным.

— Однако будем уповать на мир, — сказал Державин, поглядывая на Лазаревых, — глядишь, замирение произойдет, в страны дальние, в Америку кораблики наши поплывут. — Поэт подмигнул среднему брату: — Не позабыл, Мишутка, про вояжи Григорья Шелихова?

— Он спит и видит себя Куком, — засмеялся Андрей. — Все книжицы его привез из Англии.

— Не токмо Куком надобно восхищаться, — проговорил Булдаков, — и нашим российским мореходам многое по плечу. Вона Юрий Федорович Лисянский тропу в Америку проложил, новые земли открыл в Великом океане. Пример достойный для наших моряков.

Слушая Булдакова, Державин поглядывал на Лазаревых, потом разлил вино по бокалам.

— Позвольте мне, как бывшему в воинской службе шестнадцать годков, высказать пожелание. — Державин повернулся к рядом сидящим Лазаревым и продолжал: — Нынче вы не отроки-гардемарины, а мужчины-офицеры. Власть вам дана над людьми. Властвуйте мудро, справедливо, по-суворовски, во благо отечества. И наиглавнейшее помните, что вы россияне.

О росс! О род великодушный!В полях ли брань — ты тмишь свод звездный;В морях ли бой — ты пенишь бездны,—Везде ты страх твоих врагов![47]

Несмотря на возраст, Державин до сих пор отличался в кругу друзей юношеским задором, не скрывал своих порывов и искренних чувств, когда разговор касался родной стороны.

Простившись, бывшие гардемарины отправились на корабли. Алексей получил назначение на фрегат «Перун», Михаил возвратился на двадцатипушечный бриг «Меркурий», Андрей ждал направления от Адмиралтейств-коллегии. Война с Англией продолжалась вяло, ни шатко ни валко…