В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков

— Эй, Свои Не Курю! Ты ж со своей бригадой уже в первом взводе пайку получил! — И повар захлопнул крышку, обдав расчет Поперечного густым духом лапши.

Второй номер и подносчик пристыженно понурили головы.

— Облом, командир.

— Пойдем, Коля, лучше у Ривкина добавы попросим.

— Погодите, ребята, — шевельнул плечом Поперечный, глядя по сторонам и изучая местность. — Стойте, где стоите. Мы еще свои законные не получили.

Кашевар Гребенкин, круглый коротыш в засаленном переднике, возвышался, стоя на площадке у котла. Он курил трофейную сигарету и победно улыбался. Конечно, с одной стороны, Гребенкин прав, и крышку перед расчетом Поперечного он захлопнул с полным основанием. Но, с другой стороны, к нему подошли пулеметчики, по которым в бою весь огонь и которые зачастую решают исход дела. К тому же одна из их позиций, пусть запасная, но все же, находилась за спинами левого фланга третьего взвода. И любой кашевар не пожалел бы пулеметчикам трех черпаков, но не Гребенкин.

Дело в том, что неделю назад кашевар намекнул Поперечному, что ему нужен хороший нож, наподобие того, что был у сержанта из третьего взвода. Кусок рессоры у Поперечного имелся. Но не было желания даром работать. Поперечный дал понять, что хотел бы банку тушенки в качестве задатка. Гребенкин аванс зажал, видимо, полагая, что он не какой-то там сержант. Но и Поперечный в рабах ходить не желал. Удивительное дело, попавшие в штрафную роту не испытывали подавленности, не лебезили перед командирами. Приговор несли как крест. И вот теперь у пулеметчика и кашевара шло молчаливое противостояние.

Пулеметчик еще раз окинул взглядом поле боя. Гребенкин покачивался на площадке, поскрипывая толстыми подошвами своих добротных яловых сапог, распространял по округе запах трофейного табака, ухмылялся, торжествовал: вот, мол, тебе, не сделал мне нож, не удружил, ну и облизывайся… Бойцы, окружив кухню и усердно работая ложками, с любопытством наблюдали за развитием сюжета. Все знали нахальство Гребенкина и изворотливый ум Поперечного.

— Послушай, Гребенкин, — принял вызов Поперечный, — ты бы свой передник сменил. Или бережешь его на случай, если мы в окружение попадем?

— При чем тут окружение? Ничего я про окружение не думаю. — И улыбка с лица кашевара мгновенно исчезла. Потому что со стороны НП командира роты, расположенного в глубине лесной опушки, показался оперуполномоченный «Смерша» лейтенант Гридякин.

— Как не думаешь? Хочешь, докажу!

— Да что ты, дурак такой, наговариваешь на меня? — переходя на полушепот, зашипел кашевар.

— Ничего не наговариваю. Что есть, то и говорю. — Громкий голос пулеметчика слышали все, собравшиеся возле котла. — Вот, к примеру, нас отрезали. Мы в колечке. Подвоза нет. На кухне Гребенкина и Ривкина шаром покати. Они ж у нас ребята честные. Вся закладка — в котел. Даже горсти муки нет, чтобы хоть жиденькую болтушку заварить для героического личного состава доблестной «шуры». Так?

— Ну? — нехотя согласился кашевар, испуганно глядя на то, как к ним приближается лейтенант Гридякин.

— И вот тогда, чтобы спасти товарищей от голодной смерти, боец Гребенкин снимает передник, режет его на части, делает из него полную закладку, заливает водой и начинает варить! Навар, братцы, — ну прямо как от поросячьей ляжки! А запах! Изумительный!

Слова пулеметчика тонут в дружном хохоте третьего и четвертого взводов.

— Гребенкин! А ну накорми наших пулеметчиков!

— Не жмись, кухня!

— В бою тебя нет!

— А то к пулемету положим!

Бойцы кашеваров обычно уважают. Уважали в роте и Гребенкина с Ривкиным. Повар есть повар. Но могли, под общее настроение, и потерзать.

Со всех сторон полетели в сторону кашевара насмешки. Гребенкин понял, что Поперечный уложил его на лопатки, и продолжать дергаться под ним — это лишь смешить публику.

— Подходи, Свои Не Курю! — пересиливая себя, крикнул он. — Пулеметчикам положено сверх нормы! Это верно!

Пуля сделала облет передовых окопов противоборствующих сторон. Пошныряла между сосен, пробила гимнастерку на плече зазевавшегося гвардейца, и тот кубарем полетел на дно траншеи. Его тут же подхватили товарищи, уложили на подстилку из сосновых лапок, разорвали гимнастерку и начали бинтовать рану. Чтобы не быть несправедливой, пуля тут же метнулась назад и, обгоняя стаю крупнокалиберных коллег, выпущенных из-под сгоревшего Т-IV, пробила плечо немецкому наблюдателю. Вместе с товарищем, который сидел со снайперской винтовкой, готовой к стрельбе, наблюдатель пробрался в полуразрушенную водонапорную башню еще затемно. Они сделали в это утро всего два выстрела и один теперь, когда солнце перевалило за полдень и парило затылок. И сразу же после третьего выстрела пуля хлестнула по руке наблюдателя, переломила кость и ударила в грудь чуть ниже нашивки в виде белого орла с раскинутыми крыльями. Русский снайпер медленным движением сполз в ложбинку, потянул за собой винтовку и замер. Некоторое время он не двигался. Прошло несколько минут, и он шевельнулся, поднял голову, осмотрелся, перезарядил винтовку. Это был немецкий «маузер» довоенной модели без оптики, с простым прицелом.

Глава седьмая

Ночь прошла спокойно. А утром Воронцова разбудил часовой и доложил, что видел, как бойцы Долотенков, Голиков и еще двое, с шинелями и винтовками, прошли по ходу сообщения в сторону тыла:

— Я спросил Голикова, куда он? Ответил, что в уборную, что живот, говорит, прихватило. Из уборной они не вернулись. Пошел посмотреть, а там — никого. И роса сбита в сторону леса. Тропинкой. След в след пошли, товарищ лейтенант.

Воронцов смотрел на часового, на его перепуганное лицо. Тот, конечно, все уже понял.

— Ушли они, товарищ лейтенант, — будто сомневаясь, что взводный проснулся, торопливо повторил часовой. — К немцам. Или в лес. И Голиков с ними…

Воронцов растолкал вестового:

— Быличкин, живо к Численко. Скажи: ушли блатные, четверо. Пусть возьмет десять человек, самых надежных, с автоматами, и — ко мне.

Пока Воронцов подматывал портянки и затягивал ремень, Численко и десять автоматчиков уже стояли в траншее. Сержант обходил их, дергал за ремни, проверял снаряжение.

— Долотенков ушел. Увел еще троих. Часовой видел их. След от нужника ведет к лесу. Туда, где мы летчика ловили. Приведи их, Численко. Если окажут сопротивление, стреляйте на поражение. Голикова жалко. Не уберегли мы с тобой парня, Иван. Я — к ротному. Надо докладывать.

Численко вернулся через три с половиной часа. Впереди шли связанные одной веревкой трое блатных и Голиков. Винтовки их несли бойцы. Всех тут же повели в штаб полка. Спустя еще два часа из штаба полка прибыла полуторка с расхлябанными бортами, побитыми осколками. Из кабины вылезли лейтенант Гридякин и незнакомый капитан. Охранники с синими кантами на погонах открыли задний борт и выбросили на дорогу беглецов со связанными за спиной руками.

Всех взводных через полчаса вызвали на НП командира роты. Туда же привели часового, стоявшего на посту в момент ухода группы Вени-Долото в лес, и сержанта Численко. Лейтенант Гридякин по очереди вызывал их в землянку. Опрашивал, записал.

— Что им будет? — спросил Воронцов, когда Гридякин отодвинул от себя исписанный лист и закурил «Герцеговину Флор».

— Что будет, что будет… А ты как думаешь? Вот сейчас подложу свои бумажки, и все. Приговор я на них уже привез. Показательный расстрел перед строем. — Гридякин прислушался к дальней канонаде. — Под Белгородом наступление началось. Слыхал?

— Кац довел до сведения. Когда мы пойдем?

— Пойдем. Пойдем и мы. Представляешь, если бы они ушли с концами? К немцам.

— Меня бы рядовым во взводе оставили, — усмехнулся Воронцов.

— Не только тебя. — Гридякин жадно затягивался. Папироса таяла на глазах. — Но как с ними этот… — Гридякин заглянул в бумаги. — Голиков оказался?

— Приблатнился.

— Теперь точно — приблатнился. В одной яме лежать будут.

— Тут и моя вина. Я ведь замечал, что он возле этой кодлы вьется.

— Ты на себя там, где не надо, не наговаривай. Помалкивай давай на эту тему. Лучше другое скажи: почему часовой не сразу тревогу поднял?

— Часовой подождал несколько минут и пошел к нужнику, проверить. А потом сразу разбудил меня. Вот почему они не успели уйти далеко. Часовой правильно все сделал.

— Ну, это мне решать. — И внимательно взглянул на Воронцова. — А твое упущение тут действительно есть. Не ты их перевоспитываешь, а они твоих людей в свою веру обращают. Так получается. Но это уже не по моей части. Этим пусть Кац занимается.

«Не залупайся», вспомнил он давний совет тогда еще старшего лейтенанта Солодовникова и в ответ промолчал.

— Молчишь? Молчишь. Как школьник на уроке ботаники, когда ни в зуб ногой… — Гридякин придавил в пепельнице докуренную до мундштука папиросу и вытащил из стопки синюю папку, полистал в ней бумаги, вытащил одну. — Мне тут один документ поступил… Ты ведь бывал в тех местах. Вязьма, Всходы, Дорогобуж, Издешково. Смоленская область. В наши руки попали кое-какие документы. Тебе не вспоминается такое имя, как Радовский Георгий Алексеевич?