Утро Московии - Василий Лебедев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шумила тоже почувствовал себя обязанным сказать слово:
– Понапрасну листы писаны, али как? Али мало тебе росту? Раскошеливайся!
– Но-но! Я тя усмирю! – огрызнулся Воронов, рассматривая подписи Кузьмы Постного, Степана Рыбака и Шумилы. Все поставили по одной букве с хвостом.
Клим Воронов расстегнул рубаху, выпростал кожаный мешочек, висевший на шее, и, не снимая сыромятного узкого ремня, распустил завязку и высыпал серебро. И тотчас прикрыл ладонью, огляделся: все ли спокойно – и начал отсчитывать. Отсчитанные прикрыл шапкой, остальные спешно убрал.
– Погоди, погоди, я пересчитаю еще раз, не передал ли…
Он отстранил нетерпеливую руку Андрея Ломова, пересчитал серебро, забрал у кабального кузнеца лист, сунул его за пазуху и только тогда отодвинул деньги.
– Ух ты! – ухнул Кузьма, разя винищем на табаке, которого он успел хлебнуть после обедни, да не успел заесть чесноком.
– Гуляем! – крикнул Ломов.
– Кому вина, православные? – поднялся Чагин, отыскивая подбитым глазом целовальника.
За столом, на подоконниках, на пороге, на полу и за окошками кабака услышали клич. Зашевелилось мужицкое гнездо. Захотелось влить еще вина в отмякшую, пережившую новые страхи душу…
– Вина!
Подмигнул целовальник, и забегали мальчишки с деревянными бадейками, пошли расчерпывать вино налево и направо. Загоготали, загромыхали кружками, заобнимались те, что недавно готовы были бить друг друга нещадно. Кто-то пожалел, что нет тут уездных, убежавших забирать свои полтины у Онисима прямо на дому, дабы не ждать утра.
– Еще вина! Закуски!
Полетела на столы сушеная рыба: рыжие лещи, широкие длинномордые щуки в белой солевой изморози вдоль вспоротого брюха.
– Вина! – неслось со всех сторон, особенно от дверей, в которые всё втискивались и втискивались.
– Гуляем! – кричал Ломов.
– Истинно, гуляем! – вторил ему Кузьма Постный. – Наутрее быти похмелью велику!
Но все голоса перекрывал голос Чагина.
– Всем наливай! Полней наливай! Православные, все ли кружки полны, все ли души целы? Завтра всем верну по полтине! Онисим не утаит! – кричал Чагин.
– Не отдадим полтины! – кричал шорник из темного угла. Он сидел на полу, а над столом поднималась только рука с кружкой. – Туда полтина, сюда полтина, а где взять? Вот на Троицын день полоняничны денги собирать пойдут! Потом на войско собирать станут по пять копеек!
– Пойдут! Накрепко пойдут!
– И полоняничны на каждом доправят, не отвертишься!
– За полоняничны не станем стоять: святое дело!
– Знамо, святое! Легко ли православным полонянам у нехристей? Выкуп – спасенье им!
– Наливай!
– Не мешкай! Наливай!
– Пейте все! Я на Покров часы изготовлю! Слышите? Часы! Вологодскому купцу продам – всех угощу! – кричал Андрей Ломов, поднявшись и держась одной рукой за Чагина, другой – за Шумилу.
«Часы… – подумал Шумила с уважением к приятелю. – А фряжские часы отец мастерит…» – тут же вспомнил он сквозь неплотный пока хмельной туман.
Клим Воронов остерегался пить с мужичьем, с этими страдниками, хоть и были тут посадские, почище. Он отошел к сумрачному погорельцу.
– Ну, надумал? – спросил его в упор.
– Сто рублёв – и я твой… – выдохнул мужик. – Твой, до самого престатия…
– Не много ли? – усомнился было Воронов. Мужик недобро взглянул на него из-под тяжелых бровей, но Воронов не смутился. – Ты не обманеши меня? – опять спросил он погорельца.
– Я сегодня и в навечерии и до того дни на правёже стоял, а расплатиться нечем, потому и иду в кабалу к тебе…
– Я не про то! Не умрешь ли ты раньше времени?
– Про то Богу известно. А мужик я молодой – три десятка с небольшим и годов-то.
– Землю ведаешь?
– Всю жизнь пахал…
– Вместе с семьей идешь?
– Это в вечные-то всем? Да креста на тебе нет! Пусть уж один я сгину… Налей стопу, что ли!
– Как ты прозываешься-то?
– Кондратия Михайлова сына сын.
Воронов вслух прикинул:
– Еремей Кондратьев сын, выходит?
– Так, – кивнул Еремей, – нас знают по Заустюжью.
Воронов позвал парнишку с бадейкой, налил Еремею две стопы, чтобы мягче был, не заупрямился – не ровён час! – когда кабалу писать станут. Он уже прикидывал, в какую деревню его поселит, какую избу из пустых отдаст ему…
– Кузьма! А Кузьма! – крикнул Воронов. – Бери бумагу у целовальника, будешь кабалу писать! Поторапливайся, а не то уйдет от тебя алтын!
– Уломал! – ахнул Кузьма, продираясь к прилавку целовальника. – Глядите, православные, уломал!
Кабалу писать пошли на волю. Кузьма с сожалением оставлял свое место за столом, но предупредил, что вернется.
Однако вернуться ему не пришлось. Когда Воронов, Еремей и Кузьма спускались с крыльца, к кабаку подбежала толпа уездных крестьян. Лица их были искажены гневом. Они сразу хотели пролезть в кабак, но было тесно. В толпе закричали:
– Чагина! Чагина сюда со товарищи! Не потерпим сего омманства! Нет такого указу, чтобы нас омманывать посадским людям!
– Чагина!
– Чагина подавай со товарищи!
Вышел Чагин.
– Ты почто омманство твориши? – крикнули ему.
Чагин не понимал. Он поправил рубаху на голове, но от этого движения узел ослаб, и один рукав повис вдоль спины.
– Никакого омману! Всех угощаем поровну! – ответил Чагин, чем вызвал еще большую злобу.
– Он еще смеется над нами! А ну отдавай полтины!
– Какие полтины? – опешил Чагин.
– Что намедни сбирал со товарищи! Полтины наши, они нам надобны!
– Ах вы головы бараньи! Да я твержу вам: завтра возьму посул у Онисима и все отдам до последнего рубля!
– Как бы не так! – подступали к нему уездные. У многих заблестели в руках ножи, глаза налились кровью. – Как бы не так! Преже чем взяти, надо туда положити, а ты, не положив тех Рублёв, взяти не можешь!
– Как это не могу? – Чагин оглянулся на вышедших за ним Андрея Ломова и Шумилу.
– Ишь переглядываются! Выколачивай из них! На наши полтины пьют да еще скалятся над нами ж!
– Сто-ой! – заорал Чагин до темноты в глазах. – Дайте мне понятие! Чего тут такое?
– А того, что Онисим рублёв нам дать не дал!
– Завтра отдаст! Я давал – я и возьму!
– Не тут-то было, Чага! Недаденого не берут! Онисим нам такой отговор дал: рублёв никаких знать не знаю! Не видел, сказывает, и не брал!
– Чего-о-о-о?! – рявкнул Чагин. – А ну пойдем к нему!
Чагин рванул рубаху с головы и дерганым шагом заторопился к дому Онисима Зубарева, увлекая всех за собой.
Толпа вывалила сначала на набережную. Увидев столько народу, торговцы в рядах повскакали с чурбанов, где они грелись на солнышке, и полезли за прилавки. Но они ошиблись: толпа прошла мимо и снова влилась в переулок.
В сутолоке кто-то несколько раз дернул Шумилу за рукав. Оглянулся – Алешка.
– Тятька! А тятька! Деда домой зовет!
– Приду!
– Скорей велит! Фряга за часами приходил, а деда ходит по двору как порченой. Говорит, надо скорей ехать за крицей!
– Приду, приду! – отговаривался Шумила, весь охваченный злобой против Онисима.
Алешку оттеснили. Шумила оглянулся, увидел его заплаканное лицо, заколебался на миг, но, увлекаемый толпой, шел дальше, решив, что они разберутся с Онисимом скоро.
Глава 15
Дом Зубарева стоял в глубине двора, как и повелось в городском строительстве у сильных людей, но был тот дом хоть и в два жилья, да невелик. Правда, Онисим и не стремился к высоким просторным хоромам, не по чину это да и ни к чему: не век ему жить тут, в Великом Устюге. Зубарева выговорил из Москвы, из Приказа Великоустюжской Чети, сам воевода и женил его на своей дочери. Случилось это не только потому, что девка засиделась, а после отправки отца в отдаленный город и вовсе могла бы остаться в старых девах, но еще и потому, что в жизни воеводы Артемия Васильевича Измайлова наступила трудная полоса и не было видно в тот год конца ее. Какой уж тут выбор жениха? Отдать бы за кого-нибудь мало-мальски подходящего. Вертелся одно время на глазах этот Зубарев, вот и выдал за него, худородного, а Онисиму эта женитьба – манна небесная…
– Ломай ворота! – рявкнул Чагин, наваливаясь плечом на калитку в воротах.
– Перелезай! – кричали другие.
– Стойте! Вот бревно!
На дороге валялось выброшенное кем-то суковатое бревно длиной больше сажени. Подхватили его и, как тараном, разбили ворота четырьмя ударами. Толпа рванулась к дому. Чагин взбежал по лестнице в клеть, с ним еще несколько человек, остальные набились в подклеть, стали опрокидывать там, в запечье, кринки, горшки, вскрывать бочонки. Искали Онисима, но его нигде не было. Перепуганная немногочисленная дворня разбежалась кто куда. Наверху Чагин нашел жену Онисима, перепугавшуюся до смерти, потребовал от нее денег, но она ничего не знала и все кутала в сарафановый подол сына, парнишку лет восьми.
– Где Онисим? – орал Чагин.
– Ушел… – дрожа, отвечала она.
