Зеркальные очки - Брюс Стерлинг

Они приехали побродить среди эоловых столбов того, что Тони Кейдж считал самым невероятным памятником древности в мире. Да, пирамиды были старше и больше, но уже давным-давно выдали все свои тайны. Парфенон когда-то похвалялся красотой, но кислота времени вытравила ее до неузнаваемости. А Стоунхендж… Стоунхендж был уникальным. Первичным. Зеркалом, в котором каждая эпоха могла узреть своеобразие собственного воображения, в котором каждый человек мог увидеть свой размер.

Они встали в очередь. Жужжание толпы пронизывалось случайными вскриками синтезированной музыки; бесплатный фестиваль, проходивший на близлежащем поле, уже достиг пика безумия. Возможно, вскоре он предложит свои радости этой странной паре, но сейчас та уже добралась до входа в оболочку. Девочка засмеялась, когда они с хлопком просочились сквозь мембрану пузыря.

— Словно меня великан поцеловал, — сказала она.

Они очутились в пространстве между внешней и внутренней оболочками купола. В любой другой день еще ближе к каменному кругу их бы не подпустили. Купол сделали из укрепленного оптического пластика с низким коэффициентом отражения. Лестницы спиралями поднимались вверх; туристы, взбирающиеся по ним, могли увидеть весь Стоунхендж с высоты птичьего полета.

Они вошли во внутреннюю оболочку. Около Пяточного камня стоял репортер с микрокамерой, который принялся махать им рукой:

— Прошу прощения, сэр, извините!

Кейдж вытянул девушку из потока толпы и стал ждать. Ему не хотелось, чтобы этот идиот окликнул его по имени перед кучей народа.

— Вы — наркохудожник. — Журналист отвел их в сторону. Робкая улыбка расцвела на его обсидиановом лице. — Кейс, Кейн… Он постучал по черепному шунту, расположенному за ухом, словно хотел выбить информацию из мозга.

— Кейдж.

— А кто она? — Улыбка стала явно натянутой. — Ваша прелестная дочка?

Тони подумал, не стоит ли ему просто ударить этого человека. Или уйти. Девочка засмеялась.

— Меня зовут Уинн. — Она пожала репортеру руку.

— А меня Зомбой. Стрингер из Уилтшира, в основном работаю на «Соник». Вы раньше видели старые камни? Могу провести экскурсию. — Кейдж ждал, когда же загорится красный огонек микрокамеры, но журналист все медлил. — Слушайте, а у вас случайно свободных образцов нет? Для самого большого фаната?

Уинн закусила губу, давясь хохотом, и полезла в карман.

— Сомневаюсь, что вы сможете рассказать Тони что-то новое о Стоунхендже. Иногда мне кажется, он живет ради этого места. — Она вытащила пластиковую бутылочку, вытряхнула на ладонь несколько зеленых пилюль и предложила их репортеру.

Тот взял одну и внимательно осмотрел.

— На оболочке никаких названий. — Зомбой подозрительно уставился на Кейджа. — Вы уверены, что они безопасны?

— Естественно, нет, — ответила Уинн и забросила две таблетки в рот. — Экспериментальная вещь. Превращает мозг в кровавый пудинг. — Она предложила одну Кейджу, он взял, втайне желая, чтобы девушка прекратила играть в такие опасные игры, но та все не унималась. Мы их целый день едим. По нам скажешь?

Журналист с радостью положил капсулу на язык, и тут наконец загорелся красный огонек.

— Так вы большой поклонник Стоунхенджа, мистер Кейдж?

— О да, — разболталась Уинн. — Он частенько сюда приезжает. Дает лекции всем желающим. Говорит, в этом месте до сих пор сохранилась магия.

— Магия? — Линза камеры повернулась к Тони, впрочем, он уже давно привык жить под ее постоянным присмотром.

— Боюсь, мы сейчас говорим о разных видах магии. — Кейдж очень не любил, когда его снимали под кайфом. — Я имею в виду не колдунов, человеческие жертвоприношения или молнии из глаз, а более тонкую магию, единственно возможную в полностью объясненном мире. — Слова лились свободно, возможно, потому что он уже не раз произносил их прежде. — Это волшебство тайны, которая захватывает воображение и становится магией. Магия, существующая исключительно в разуме.

— И кто лучше сможет рассказать о магии разума, чем прославленный наркохудожник мистер Тони Кейдж. — Репортер уже говорил не с ними, а с невидимой аудиторией.

Кейдж улыбнулся в камеру.

В 1130 году епископ поручил Генриху Хантингдонскому, архидьякону Линкольна, написать историю Англии. Она стала первым зафиксированным рассказом о месте «Станенгес, где камни невероятных размеров воздвигнуты в форме дверей; и кажется, что одна дверь громоздится над другой; и никто не может сказать, как подняли стоймя настолько большие глыбы и для чего это сделали». Название его произошло от двух староанглийских слов: «стан» — камень и «хенген» — виселица. Средневековые виселицы состояли из двух столбов и перекладины. Свидетельств о казнях, проводимых в Стоунхендже, не существовало, хотя Гальфрид Монмутский, писавший через шесть лет после Генриха, рассказывал о резне, в которой подлые саксы убили четыреста шестьдесят британских вождей. Он заявлял, что в память о мертвых Утер Пендрагон и Мерлин силой магии и оружия украли у ирландцев священные мегалиты, известные как Хоровод Великанов, и установили их на уилтширской равнине. Хотя «мерлинская теория» происхождения Стоунхенджа полностью соответствовала духу англо-ирландских взаимоотношений, она была лишь часть артурианского гобелена Гальфрида, воинственной патриотической сказки.

— Проснись.

Кейджу снились овцы. Огромное пастбище без деревьев, зеленые волны, катящиеся до самого горизонта. Сбившись с пути, он бродил среди стада, но животные отбегали прочь.

— Тони.

Криогеники утверждают, что «ледышки» снов не видят. Строго говоря, они не лгут — капсула уже запустила процесс разморозки, и синапсы ожили. Вот тогда и пришли грезы.

— Проснись, Тони.

Его веки затрепетали.

— Уйди.

Он чувствовал себя подушечкой для иголок. Открыл глаза и уставился на девушку. На какую-то секунду он даже подумал, что по-прежнему спит. Уинн сбрила все волосы, кроме шипастого многоцветного веера, идущего от уха до уха. Да к тому же придала коже новый оттенок. Голубой.

— Я уезжаю, Тони. Только хочу убедиться, что ты нормально оттаял. Я уже все упаковала в дорогу.

Он промямлил нечто саркастическое. Даже сам не понял, что сказал, но тон голоса выбрал правильный. Кейдж знал: она не настолько сильная, как считает. Иначе бы не стала выкладывать новости, пока он не пришел в себя. Тони сел в криокапсуле и сказал:

— Тогда уходи. Только помоги мне отсюда выбраться.

Он съежился на кушетке в гостиной, стараясь прогнать ощущение холода и глядя на туман, висящий на заливе Голуэй. Горизонт исчез: небо и вода были одинакового цвета старой соломы. В точно такой же день Тони забрался в капсулу. Он не любил Ирландию, но, когда республика распространила налоговые льготы и на наркохудожников, бухгалтеры срочно обеспечили ему гражданство.

Уинн разожгла огонь, комнату наполнил горький запах пылающего торфа. Принесла ему чашку кофе. На блюдце лежали две пилюли: красная и зеленая.

— Что это? — спросил он, взяв одну.

— Новье. Серентол. Поможет тебе расслабиться.

— Уинн, я в заморозке лежал шесть месяцев. Расслабился дальше некуда.

Она пожала плечами, забрала таблетки и проглотила:

— Тогда нет смысла тратить их зря.

— Куда ты поедешь?

Девушка, казалось, ждала ссоры и удивилась, что он так спокойно спросил.

— Для начала в Англию. Потом — не знаю.

— Хорошо, — кивнул Тони. — Бессмысленно оставаться здесь дольше, чем тебе нужно. Но ты же вернешься, когда снова придет время заморозки?

Она покачала головой. Гребень затрепетал. Кейдж решил, что сможет к нему привыкнуть.

— Сколько тебе заплатить за перемену мнения?

Уинн улыбнулась:

— У тебя столько нет.

Он улыбнулся в ответ и посадил ее к себе на колени:

— Тогда поцелуй меня.

Уинн исполнилось двадцать два, она была очень красивой. Тони понимал, что думать так нескромно, ведь, смотря на нее, он видел себя. Из-за регулярных воскрешений он замечал, как девушка догоняет его по возрасту, и это было самое приятное в зимах, проведенных в гибернационной капсуле, необходимых для обеспечения положенного количества времени, прожитого в Ирландии, и получения гражданства и налоговых льгот. Через тридцать с чем-то лет им обоим будет по пятьдесят.

— Я люблю тебя.

— Естественно, — невнятно ответила Уинн. — Папочка любит свою маленькую девочку.

Кейджу стало почти больно. Никогда раньше она так с ним не говорила. Пока он лежал в капсуле, что-то произошло. Но потом Уинн захихикала и положила руку ему на бедро.

— Можешь поехать с нами, если хочешь.

— С вами? — Тони провел пальцами по ее гладкому черепу и задумался, сколько серентола она уже приняла.

Иаков I был очарован Стоунхенджем настолько, что поручил прославленному архитектору Иниго Джонсу составить план камней и выяснить их назначение. Результаты работы Джонса после его смерти опубликовал зять в 1655 году. Архитектор отверг возможность того, что подобное сооружение могло построить коренное население острова, ибо «древние бритты были невежественным народом, умеющим только воевать, ничего не смыслившим в искусствах и никогда не утруждавшим себя мыслями о Возвышенном». Вместо этого Джонс, последователь классической архитектуры, изучавший ремесло в Италии эпохи Возрождения, счел Стоунхендж римским храмом, построенном в тосканском и коринфском стилях, возможно во времена правления Флавиев.