В ТЮРЬМЕ СУГАМО - Юрий Корольков

– Свяжитесь с санитарным управлением фронта, – распорядилась Микулина. – Сообщите, что в районе Пинфань установлены случаи пастеурелла пестис.

– Неужели вы думаете... – Врач-терапевт побледнел и не договорил фразы. Он понимал, что такое пастеурелла пестис. Со студенческой скамьи, он помнил, что Юстинианова пандемия чумы унесла за полвека сто миллионов жителей Европы и Среднего Востока. Но это было тысячелетие назад, а сейчас...

– Я почти уверена в этом, – сказала Ирина. – Вам делали профилактическую прививку?

– Да, конечно... Но у меня были контакты с больными...

У Ирины самой захолонуло сердце. Она замерла, когда увидела больных, услышала их надрывный, мучительный кашель. Сейчас она овладела собой.

– Надеюсь, все будет благополучно, – постаралась она успокоить терапевта. – Звоните в сануправление... Нужен строжайший карантин.

Ирина отдала распоряжение работникам эпидемиологического отряда и снова пошла в палаты, где лежали больные. Вероятно, здесь у японцев была какая-то канцелярия. У входа лежали груды бумаг, столы, поставленные один на другой.

– Все это надо сжечь, – продолжала отдавать распоряжения Микулина.

В отдельной каморке лежала женщина, доставленная сюда с такими же симптомами, как у других. Ирина заговорила с ней, стала мерить температуру. Женщина смотрела на нее большими, запавшими глазами.

– Ирина?.. Вы не узнаете меня, доктор? – неуверенно спросила она, когда Ирина подошла к ней снова.

Что-то отдаленно знакомое мелькнуло в чертах этой изможденной, стареющей женщины. Но Ирина не могла вспомнить.

– Я Орлик... Оксана... Неужели я так изменилась!

Ирина молчала, пораженная встречей. В ее памяти сохранилось красивое лицо камеи, высеченной из твердого камня, с тонкими, благородными чертами... Сейчас перед ней лежала старая женщина с пергаментным лицом, иссеченным глубокими морщинами.

– Как ты узнала меня, Оксана?! – воскликнула Ирина. Она была в марлевой маске, и только верхняя часть лица оставалась открытой.

– По голосу и глазам... Сначала сомневалась, а когда ты заговорила... Скажи, Ирина, ты думаешь, у меня пастеурелла пестис?

– Не знаю, – солгала Ирина.

– Конечно, этого не может быть. Я столько лет жила здесь среди чумы, у меня абсолютный иммунитет, как говорили японцы.

– Где – здесь?

– Ты ничего не знаешь, Ирина?!. Здесь – в рассаднике чумных бацилл.

Оксана стала рассказывать сбивчиво, возбужденно...

– Я расскажу тебе коротко, чтобы успеть... Начну с конца... Но у меня не чума, уверяю тебя!

Течение болезни Оксаны действительно проходило не как у других. Она не задыхалась от приступов мучительного кашля, у нее не было озноба и мучительной головной боли. И все же это была пастеурелла пестис, как подтвердил посев бацилл в питательной среде. В поле зрения микроскопа вытянулась прозрачная цепочка смертоносных бацилл...

Оксана рассказала, что произошло в исследовательском институте полторы недели назад. Оксану давно перевели из тюрьмы в подвалы, где она кормила мышей и крыс. Она изнемогала от вида этих прожорливых, отвратительных грызунов!.. Это продолжалось долго, Оксана не помнила, сколько месяцев, может быть лет... Недавно она услышала отдаленный гром. Прильнула ухом к бетонному полу подвала. Гул приближался и нарастал изо дня в день. Японцы вели себя беспокойно и нервно. Оксана услышала обрывок фразы, брошенной капралом: «...война... русские наступают...» А потом началось все это... Капрал приказал Оксане раскрыть клетки, выпустить крыс – тех, на которых выращивали блох, и всех остальных. Впервые двери подвала оставили раскрытыми. Оксана уже знала, что делают в институте японские бактериологи, чем занимается научный институт – готовят чуму, холеру, сибирскую язву! Для этого держат в клетках людей и крыс...

– Я жила среди бацилл, вдыхала их в свои легкие вместе с воздухом, была пропитана их ядом, – приподнявшись на койке, говорила Оксана. – Я знала все и молила судьбу – лишь бы не умереть сейчас, если уж не умерла раньше... Я поняла, что совершается еще одно Зло, и ужаснулась, хотя думала, что перестала ужасаться. Японские ученые хотели моими руками выпустить чуму из подвалов. Мне посчастливилось, я украла две канистры с бензином, что стояли у входа, разлила и подожгла... Потом я спряталась, и японцам некогда было меня искать. Может, подумали, что я сгорела вместе с крысами... Я вылезла из ямы, когда японцы, взорвав городок, уехали на машинах... Я очень устала, Ирина, немного отдохну и расскажу остальное.

Борьба с чумной вспышкой, грозившей перерасти в эпидемию, велась упорно и долго, хотя боевые действия в Маньчжурии давно закончились. Ирина все время вела записи в служебном дневнике. Когда все кончилось, записки пришлось сжечь, как все соприкасавшееся с чумной заразой. Значительно позже, уже дома, после войны, напрягая память, она восстановила некоторые записи.

«Как удивительно скрещиваются судьбы поколений! – писала она. – Отец погиб от чумы, спасая людей, и я пошла по его пути... Я еще не знала тогда, как это трудно. В Маньчжурии мы оказались в похожей ситуации – в карантине среди больных. Но здесь не было колбы с активной чумой, случайно разбитой малограмотной санитаркой. Эпидемию, как войну, хотели распространить ученые-микробиологи с докторскими званиями, одетые в военную форму. Об этом мне рассказала Оксана, с которой я встретилась через десять лет... Какая жестокая судьба у моей подруги. Оскорбленная Мстительница, увидевшая мировое Зло в вероломстве близкого ей человека, Оксана не представляла, какую глухую и жестокую тайну раскрыла она, выжив в бактериологическом аду японского научного института. Она умерла от пастеурелла пестис, хотя течение ее болезни проходило так необычно.

Это была последняя смерть в разрушенном военном городке, который мог стать центром мирового бедствия, как атомная бомба.

В жизни я избрала профессию эпидемиолога, человечную и благородную, мечтала избавлять людей от эпидемий, но я столкнулась с войной, такой же ужасной, как самая страшная эпидемия чумы, где бациллы превращались в оружие.

Эпидемиология столетиями изучала способы предупреждения болезней. Здесь я увидела следы научного мракобесия целого коллектива бактериологов, они превратили болезнетворные бациллы в свое оружие. Оказалось, что в разрушенном институте был отдел сельского хозяйства. Ученые изощрялись в поисках методов уничтожения пшеницы, ржи, домашних животных – всего, чем люди живы на земле. Они собирались уничтожить все это методом стойкого заражения почвы, хотели отравить даже землю, чтобы люди не могли выращивать на ней хлеб и поддерживать жизнь. Я горжусь, что принадлежу к армии страны, избавившей планету от черной смерти...»

После капитуляции Японии летчиков, принимавших участие в атомных бомбардировках, отправили в Соединенные Штаты на тех же «летающих крепостях», которые совершали боевые рейсы. Питер Флеминг сидел рядом с майором Изерли, мрачным и замкнутым после налета на Хиросиму. Сидели плотно, притиснувшись плечами один к другому. Полковой священник и сейчас продолжал заботиться о спасении душ авиаторов. Перед отлетом он принес в самолет стопку евангелий в черных переплетах с золотым тисненым крестом на переплете. Клод Изерли перелистывал страницы евангелия. Пит ощутил плечом, как вздрогнул Клод.

– Гляди, что здесь написано! – воскликнул он, протягивая Питу раскрытое евангелие. – Нет, дай я сам прочитаю – евангелие от Луки. Слушай: «Когда же услышите о войнах и смятениях, не ужасайтесь... Люди будут издыхать от страха в ожидании бедствий, грядущих на вселенную...» Разве это не про нас сказано?!.. Это я дал команду: «Видимость хорошая – начинайте!»

– Брось ты заниматься богословием! – воскликнул Джо Стиборик, бортрадист с самолета-доставщика «Энола Гэй». – Ну чего ты переживаешь! Не ты, так другой дал бы такую команду... И все равно бомба сделала бы свое дело. Сам же говорил, что мы пещерные люди... На, выпей!

– За это все мы должны быть наказаны, – сказал Клод.

Пит вспомнил этот разговор, получив письмо от товарища, где было сказано, что Клод Изерли пытался покончить самоубийством, вскрыл себе вены. Его успели спасти, и сейчас он лежит в госпитале. Клод сказал, что должен сам покарать себя за совершенное преступление...

«А я разве не виноват в этом преступлении?» – устало подумал Пит.

Несколько дней Пит жил на ранчо у родителей жены, куда приехал повидаться с семьей после войны. Джейн уже не работала в Манхеттенском проекте и тоже была здесь. Но Пит не испытывал радости, на душе была пустота... Вечером в день приезда он посадил на колени сына и спросил, кем он хочет быть. Пит-младший ответил: «Живым!..»

Мальчик наслышался по радио об атомной бомбе... Все пропиталось войной...

Ночью Джейн сказала:

– Пит, теперь ты вернулся совсем, и я должна тебе все рассказать... Помнишь, на Гавайях ты дал мне морфий, чтобы спасти от насилия японских солдат... Это все-таки произошло... и это сделал американец, военный... Я решила сказать тебе, Пит, все, чтобы не мучиться...