Сальто-мортале - Луиджи Малерба

Словом, все похожи друг на друга: небо — на море, яблоко — на дыню, Италия — на Японию, Земля, увиденная с Луны, похожа на Луну, увиденную с Земли. Теперь, после межпланетных перелетов, мы знаем не только это, но и многое другое. Оставь в покое Землю, говорит Розелла, и оставь в покое Луну, она тут ни при чем. Ну хорошо, я оставлю в покое Луну, но ты видела фотографии Луны, сделанные «Космосом-4»? Очень красивые фотографии!

Я видел в четверть десятого вечера, как «Космос-4» пролетал в небе Павоны среди звезд. Я поздоровался с ним и сказал: — Тебе очень повезло, «Космос-4», что ты летаешь так высоко. Для тебя бесконечно далеки и мертвый старик на лугу, и болтовня любопытных людишек, и полицейские, и вращение Земли, ты чувствуешь, как она вращается? Далека для тебя и эта монотонная жизнь. Достаточно было начального ускорения, и ты вышел на орбиту искусственного спутника Земли и теперь веками будешь летать высоко в небе. Какого искусственного спутника, русских или американцев? Русских, точно, русских.

Как ты себя чувствуешь в стратосфере? Я слышал, что там очень холодно. Но ведь ты холода не ощущаешь? Летаешь себе спокойно при ста шестидесяти градусах ниже нуля. Говорят, там есть

ЛУЧИ ГАММА

и другие смертоносные лучи. Какой ты счастливец, что не боишься смерти! А тут на Земле достаточно небольшого похолодания — и уже можно простудиться. Кажется, будто простуда — пустяк, но и от нее можно умереть.

Хватит болтать о всеобщем сходстве, мне надоело. Я засовываю руки в карманы и поворачиваюсь к нему спиной. Я чувствую, что его глаза глядят мне в спину. Глаза этого священника. С вашего позволения, я человек нервный. Но тогда что мне здесь, собственно, нужно? Чего я добиваюсь? Тебе не раз говорили, Джузеппе, держись подальше от луга, притворись, будто это тебя не касается, ты слишком любопытен, Джузеппе. Ну хорошо, пусть себе пялятся на мертвеца, вот и отлично, пусть пялятся.

Два глаза неотрывно глядят на меня — я отворачиваюсь. Ох уж этот священник — во всем черном! Джузеппе, дружище, как же еще должен быть одет священник? Только в черное. Я его не знаю, первый раз вижу. Это не священник из Павоны — тот вообще не показывается, говорит: если понадоблюсь, сами позовут. И еще он говорит очень печально: — Что такое случилось в моем приходе? Прочитаю, если хотите, молитву за упокой его души:

«ABE МАРИЯ».

Эти странные совпадения — шутки Создателя, а он любит пошутить. Эта болтовня. Думаете меня испугать? Я делаю вид, будто ничего не произошло, начинаю насвистывать песенку. К несчастью, я остался без сигарет, даже не могу закурить. Радио все еще передает по третьей программе Сибелиуса. Хватит с меня Сибелиуса, он приносит несчастье.

Минуточку, тут говорили о моем лбе, моих руках, моих глазах, о моем лице, ну и пусть себе говорят, говорите пожалуйста. Запомни одно, Джузеппе, у тебя есть голова на плечах, и ты можешь исхитриться как угодно. Можешь увести разговор в сторону. Помнишь «Волшебную флейту»? Вот так и поступай.

Я все еще брожу по лугу. Ты только и делаешь, что бродишь. Срываю цветок. Делаю вид, будто курю и дымлю людям прямо в лицо. Оставьте этого мертвеца в покое! Ну хорошо, он умер, люди только и делают, что умирают с утра до вечера, иначе бы человек и в самом деле стал бессмертен.

Этот священник в черном все еще смотрит на меня — лучше бы он шел себе молиться. Ведь есть же особые молитвы для мертвецов, заупокойные службы. А теперь, вместо того чтобы молиться, он завел беседу с женой мясника — откуда он ее знает?

ЧТО ЭТОТ СВЯЩЕННИК ГОВОРИТ?

Знает ли он, что теряет драгоценное время на болтовню? Отправился бы лучше помолиться Создателю. Вместо этого он стоит себе и болтает, этот священник в черном.

Полиция пустила своих «пантер» по следу, они носятся вокруг Павоны. Но я-то нахожусь на месте преступления. Если только вы меня ищете. Надо бы мне незаметно улизнуть. Для этого необходима особая ловкость, какая есть, например, у индийцев Бенгалии. У тебя эта особая ловкость есть. Но на меня смотрят люди. Ну и пусть смотрят. Лучше поберегись «пантер». В этих полях ходить — все равно что по джунглям пробираться. К счастью, «пантеры» первыми не нападают. Я в это не верю. Может быть, в Азии или в африканских джунглях, ну там, у себя на родине, это и так, но здесь они всегда пребывают в каком-то ожесточении, мчатся со скоростью более ста километров в час, внезапно обрушиваются на тебя и способны в две минуты с тобой расправиться. У них злобно сверкают фары и глухо урчат тугие покрышки. Они черные. Все знают, что пантеры — звери кровожадные.

К несчастью, здесь, в Павонском крае, нет даже зарослей, где можно было бы спрятаться, нет ни сеновалов, ни глухих стен, ни водостоков. А жаль. Во всей долине — один я, но мое тело — не укрытие.

Я шел пешком к Казале Аббручато, вокруг царила тишина, и не слышно было даже пения цикад. Как назойливы цикады, когда они принимаются стрекотать! Одни начинают, а потом сразу же присоединяются остальные, целые сотни. Цикады кажутся совсем крохотными, а шум производят страшный, и их никакой силой не заставишь замолчать.

В полях царила тишина, не слышно было цикад и даже радио, которое слышно почти всюду. Полная тишина, а иной раз хочется услышать ну хоть чей-нибудь голос, хотя бы шум — скажем, шум собственных шагов. Почему я не слышу шума собственных шагов? Ведь должен был бы. Я останавливаюсь, чтобы послушать шум своих собственных шагов, но, стоя на месте, я их наверняка не услышу.

ЧТОБЫ УСЛЫШАТЬ СВОИ ШАГИ, Я ДОЛЖЕН ИДТИ.

Я иду дальше, ступая по гальке, но, с вашего позволения, ровно ничего не слышу.

Не понимаю, что со мной происходит. Может, мои мягкие резиновые подметки скрадывают шум шагов. В туфлях с такими мягкими подметками идешь, точно босиком, на цыпочках, по ковру. Но здесь ковров нет — ковер на галечной дороге среди полей?! Ну и дела!

Джузеппе, дружище, твои подметки не резиновые, а кожаные, и ты это отлично знаешь. Ну хорошо, я могу тут же сменить их у одного сапожника в Альбано, резиновые при дожде даже лучше. Но сейчас светит солнце, дружище. Ну хорошо, солнце, сказал я, тогда я могу надеть матерчатые туфли; хотя часто и в ясный, безоблачный день вдруг начинается дождь, особенно весной и летом.

Я, пожалуй, даже не прочь, чтобы эти цикады начали трещать. Иной раз тишина хуже любого шума, вот как, например, в данном случае. Ну хорошо, цикады, но куда девались все птицы, почему не слышно их щебета? Ну хоть бы самолет пролетел! Целых три аэродрома: Пратика-ди-Маре, Чампино, Фьюмичино, и ни один самолет не пролетит. Почему вы не летаете? Чем я вам не угодил?

Ага, что-то шевелится там в лесу. Это листья, их шевелит ветер. Но тогда почему я его не чувствую? Мне приятен шум ветра в ветвях. Иногда ему удается даже пригнуть стволы пиний — при сильном ветре они все клонятся в сторону моря. В прошлом году ветер сорвал крыши домов, в Торвайянике поднял в воздух пляжные кабинки и унес их далеко от берега.

ОДНАКО ЭТО БЫЛ НЕ ОБЫЧНЫЙ ВЕТЕР, ДУЮЩИЙ С МОРЯ.

ЭТО БЫЛ ВИХРЬ.

Он завывал в небе, падал, взмывал ввысь, подхватил машину и швырнул ее в море. Так ее потом и не нашли. Это была «флавия», в ней сидел адвокат из Палермо, так писали газеты.

Мне холодно даже под солнцем, а холода я не переношу. Что поделаешь. Я перешел на бег, но и это не нарушило тишины. Я крикнул что-то — но почему я не слышу своего голоса? Если мне не помогут цикады, то уж никто не поможет. Противные цикады, ну что им стоит застрекотать?! Успокойся, Джузеппе, у тебя есть руки, ноги, все есть, будь же мужчиной. Но с кем я говорю, чей это голос слышится за моей спиной?

Я иду в Казале Аббручато. Мне приятно было бы услышать хоть какой-нибудь шум, ну хоть шум моря, пусть даже издалека. Машин тут проезжает мало, больше мотоциклы, дорога осталась такой же, как во время войны, когда по ней наступали на Анцио американские танки. На каждом шагу глубокие рытвины, ямы. Дома тоже лежат в развалинах, и в бывших квартирах растут финиковые деревья и кусты ежевики. На кустах ежевики полно ягод. Несколько бывших американских танков теперь служат для крестьян тракторами. Надо бы спросить у итальянского правительства: вы что, об этом районе вообще позабыли?

Как мне хочется поболтать с кем-нибудь! А вон и Розетта! Она ждет меня, высунувшись в окно второго этажа, машет мне рукой. Она сразу увидела меня. Я тоже машу ей рукой. Джузеппе, дружище, Розальмы нет у окна, но если бы она и стояла, как бы ты ее увидел, ведь даже самого дома не видно? Он еще очень далеко. Ну хорошо, далеко — но от чего далеко?

А сейчас я слышу, что по воздуху плывет

МУЗЫКА.

Я узнаю его, это голос диктора. Счастье еще, что по второй программе радио передают «Ежевечерний концерт». Наконец-то кончилась тишина, играют Сибелиуса.

Теперь я слышу, как стрекочут цикады, как щебечут птицы, как гудит самолет в небе, слышу шум своих шагов по гальке. Благодарю тебя, радио. Но только вы что, кроме Сибелиуса ничего передать не можете? Эти программы удивительно однообразны. Могли бы их и улучшить — почему вы не улучшаете музыкальные программы?