Тоомас Нипернаади - Аугуст Гайлит

Улыбнулась, взглянула на парня. И снова стала приветливее.

- Ты любопытный, как Таавет Йоона, - заметила она. Знаешь, может, Таавета Йоону? Это наш паромщик, вон в той избушке, напротив трактира. Еще молоденький, ему лет двадцать, а уже в десять остался сиротой и с тех пор перевозчиком на пароме. Осиротел он с тех пор, как его отец умер ужасной смертью. Он, понимаешь, был тот еще проходимец. С такой огромной черной головой, как у льва, когда он кричал на своем пароме, так будто гром гремел. Не было человека, который не боялся бы старого Йоону с львиной гривой, просто так никто не совался на переправу. Кто только мог, оставался лучше дома, а когда ехали в городи или возвращались оттуда, то сбивались в длинный обозы только потом подходили к парому. А любил тот старый Йоона одну цыганку, как комар присосался к ней и не отставал. Ему и так и сяк говорили, эй, старый Йоона, опомнись, возьмись за ум, куда тебе такая девушка! Нет, не захотел Йон взяться за ум, не образумился, рычал в ответ, как медведь. Не ваше, говорил дело и девка не ваша, сам разберусь! И вот однажды цыгане надо было через реку переправиться, старый Йоона взял ее на паром, и там он спрашивает девушку: слушай, в последний раз ответь мне теперь, как перед своим богом — будешь ты со мной до гробовой доски? Так он сказал. А девушка в ответ засмеялась; чего ей было бояться и о чем думать? Дурачилась и смеялась от души. Но когда паром достиг стремнины, старый Йоона перерубил канаты и понесло их к водопаду. Ох как кричала, как звала на помощь та девушка, да уже ничего не поделаешь — только через несколько дней нашли утопленников гораздо ниже по течению, их выбросило на берег. Даже река таких не приняла.

С того несчастного дня и стал Таавет Йоона паромщиком, да только и сын не умнее отца. Такой любопытный, не переправит путника, пока не расспросит, кто он, откуда, куда идет да по какому делу, да чем занимается, кормлена и поена ли лошадь и неужто не мог никак дома остаться. А как на все вопросы получит точные ответы, так отвернется, напевая, и давай тянуть канат, будто его эти ответы нисколечко не интересовали. Спрашивал просто так, разговор поддержать. А петь Таавет Йоона любит, сядет под окном своей избушки и поет день и ночь напролет. Петь его никто не учил, откуда он берет эти слова и мелодии, никому неведомо. Поет как птица, с рождения. Раз на свадьбе он пел три для и три ночи без остановки, уже и гости разъехались и хозяевам отдохнуть хочется, тут ему и сказали: хватит уже, Таавет, кончай! А парень словно ото сна очнулся и говорит: жаль, кажется, теперь только и распелся! Он ведь как зальется, ничего не слышит, путники могут часами на той стороне реки выкрикивать, ему — трава не расти. Люди руками размахивают — это он видит, но не слышит их. От этого здесь вечно скандалы, ругань, никто в округе Таавета Йоону не любит. Это, мол, их крест, тяжкое бремя. Один только Кюйп нахваливает Йоону — люди, когда без толку ждут перевозчика, нет-нет да и зайдут в трактир выпить с горя бутылку- другую пива. Поэтому когда в городе ярмарка и много проезжих, Кюйп гоняет меня к Йооне с пивом и водкой: пусть парень выпьет да споет! - у Кюйпа в летнюю-то пору доход невелик.

Вот и теперь проезжих никого — парома как чумы боятся. Без крайней нужды никто не поедет. Так что чужих тут не встретишь. Да и кому нужен этот паром? Только Яан Рысак то и дело бегает к парому, заржет, остановится, удивленно поглядится в воду, взроет нетерпеливой ногой землю и, будто испугался чего, взбрыкивая и фыркая, унесется прочь!

Постепенно стало светлеть. Тяжелый ливень умчался дальше. Раскаты гром стали глуше, вспышки молнии уже не слепили. Сеял редкий дождь, от которого в лужицах скакали сверкающие пузыри. Низины парили, подергивались туманом. Река Каава, еще пару часов назад втиснутая в узкое русло между желтыми кувшинками, кубышками, камышами и рогозой, теперь широко разлилась. Мрачно шумел водопад, сбрасывая вниз гремящие потоки воды. Ветер поуспокоился словно усталый, вконец излаявшийся пес, скуля и тяжело дыша, гнался по следам бури.

Анне-Мари стала заплетать косы.

- Сам-то откуда и куда направляешься? - спросила она, зажав в зубах шпильку. - Раньше здесь вроде не показывался. Наверно, издалека будешь — и с каннелем, на свадьбе играл или на каком другом празднике? Или просто так прихватил, а сам ищешь пропавшую лошадь, телку, порося?

Улыбнулась во весь рот, повязала голову платком.

- Мы чем знамениты? Где что пропало, сразу сюда бегут искать. Люди всякие и начальники ходят сюда, вынюхивают, будто за лисой по следу. Только летом тут делать нечего. Летом мы живем, как мыши в норе, ни одного мужика нет дома. Видно, и ты кого-нибудь выслеживаешь?

Тоомас махнул рукой.

- Я просто так хожу, в свое удовольствие, никаких дел у меня тут нет. Пойду себе дальше.

Он улыбнулся, обнял девушку за талию и спросил:

- А может, предложишь мне остаться? Честное слово, ты могла бы быть полюбезней, взяла бы меня на пару дней к себе — тут уж я поиграл бы тебе на этом замечательном инструменте.

Он постукал пальцами по дну каннеля, похваляясь, знай, мол, наших.

Но Анне-Мари оттолкнула его.

- Никто мне не нужен! - сказала она. - У меня есть муж?

- Кюйп?

- Нет Яйрус!

- Но Яйрус сидит за конокрадство в тюрьме и раньше чем через девять месяцев не освободится! А может, она засидится подольше? У таких, как он, грехов на душе много.

Девушка бросила на Тоомаса полный ярости взгляд.

Лицо ее вспыхнуло. Губы сжались в капризную ниточку. Она снова села на пороге сарая и задрала голову, словно изучая небо, серое рядно которого запестрело голубыми полосками и пятнами. Дождь прошел, падали только одиночные запоздалые капли. Уже посветлели на солнце холмы повыше, зеленые полоски полей, на миг засветилась лохматая верхушка сосны, ели. Тени мчались по болоту, как будто всадники друг за другом. Последние струйки стеками по склонам и пригоркам вниз, подбирая змеящиеся хвосты, как гадюки. Уже гукнула где-то птица, со свистом взлетела какая- нибудь горихвостка, цет-цет-цет! - радостно вскрикивала трясогузка и кружила над лесом лимонно-желтая зимолюбка.

- Это неправда, - зло вскрикнула Анне-Мари, - я не говорила, что Яйрус в тюрьме! Может, это тебе кто другой сболтнул? А если бы и сидел, так не за конокрадство. Вот уж нет, лошадей Яйруса даже сам сатана не доискался бы — не такой он был человек! Можно было услышать ржание с болота — а лошадку не заарканить. Он свое дело знал и Маарлаские болота тоже. Вырос здесь, знал все самые тайные тропки до последней, каждую кочку, спрятаться умел под кочкой не хуже гадюки. Его здесь нет совсем по другим причинам — ни к чему их вспоминать. Зато теперь он скоро вернется, и тогда кое-кому лучше поостеречься!

Она надменно, свысока улыбнулась.

- И Кюйпу тоже? - спросил Нипернаади.

- С чего это? - удивилась Анне-Мари. - Кюйпу-то чего бояться — они с Яйрусом друзья.

Встала с порога и стала проворно охорашиваться.

- Ты подумай, какой ливень! - оживленно проговорила она. - Маарла — как журчащее озеро. Ох и запоет теперь Йоона! А то в последнее время солнце даже ему глотку обожгло.

Игриво глянула в глаза Тоомасу и воскликнула:

- Ну а теперь — привет!

В два прыжка она была на дороге. Грязь, брызги летели, кипели вокруг нее. Она подхватила мокрый подол и весело поскакала через лужи в сторону Каава.

- Анне-Мари! - крикнул ей вслед Нипернаади.

Девушка на миг обернулась, просияла и запрыгала дальше. Скоро на повороте дороги ее скрыли пушистые березы, серебристые ивы и черная ольха. Только дважды еще донесся ее искристый смех.

- Вот егоза! - расстроенно произнес Нипернаади. - Приспичило ей, нет чтобы посидеть немного, куда спешить?! Как бы я ей сыграл! Куда там песням Йооны. Нет, не захотела — гордая! Все хвалила Яйруса и Кюйпа, этих паршивцев! И ведь убежала — как белели на солнце ее ножки, как звонко смеялась!

Он снял пиджак и расстелил его сушиться.

Уже светило солнце. Два-три слоистых облака неслись словно заплутавшие овцы за  своим стадом. Птицы словно очнулись ото сна, все деревья и кусты сразу наполнились их страстным щебетаньем и свистом. Они заливались, свиристели, щелкали, гукали взапуски, наперебой, и это перепев был полон томительной радости и бешеного биения сердца. На каждом листке, на каждом цветке лучились и сверкали жемчугом тяжелые капли дождя. Мох напитался влагой, был сочен, пушист, и когда по нему проходился ветер, он весело отряхивался, как выходящая из воды собака.

Солнце клонилось к закату.

Какое-то время  Нипернаади постоял не двигаясь потом взял пиджак, забросил каннель за плечо и споро зашагал к лесу.

Нет, нет, здесь он не останется — даже рябая Анне-Мари и та ни на минутку не пригласила к себе. Люди тут — гонору не занимать, одному богу понятна их головокружительная жизнь. Крадут, поют, сидят за решеткой, в грозу ходят за ягодами в лес, а как взыграет ретивое — катаются на пароме с водопада, не перестаешь удивляться.