Двенадцать цезарей - Мэтью Деннисон

Вероятно, Сеяну показалось, что он достиг точки невозврата. Он был провозглашен напарником Тиберия по консульству на 31 г. н. э. (беспрецедентная награда для всадника, никогда не избиравшегося в государственную магистратуру) и наделен властью проконсула. Прежде Тиберий дважды избирался консулом: вместе с Германиком в 18-м и Друзом в 21 г. н. э. В то время оба его коллеги по должности были его наследниками.

До поры до времени Сеяну ничего не угрожало. Головокружительная удача возносила его все выше и выше. Если во время жертвоприношения богам он наклонялся, чтобы прочитать судьбу, то определенно неправильно истолковывал ее послания в окровавленных внутренностях. Потому что в историю о честолюбии, коррупции и смерти вмешалась добрая волшебница. Это была римская матрона, обладающая примерными добродетелями. Ее звали Антония, она была родственницей Тиберия, матерью Ливиллы, оставшейся вдовой. Иосиф Флавий утверждал, что она написала императору письмо, в котором среди прочего указывала, что Сеян обратил внимание на Гая как на последнее препятствие на его пути.

Это стало первым лучиком света, пробившегося через занавес, который Сеян установил перед императором. Теперь ожесточенный, стареющий Тиберий, переживающий тяжелые времена, понял все. Возможно, даже то, что перед ним самим возникла угроза стать пешкой в игре Сеяна, средством борьбы за власть для амбициозного выскочки. «Сеян беспрерывно становился все более великим и грозным, — сообщает Дион Кассий, — так что сенаторы и остальной народ почтительно смотрели на него, будто он был настоящим императором, а к Тиберию испытывали пренебрежение». Когда об этом узнал Тиберий, он воспринял это дело серьезно, так как боялся, что они открыто могут объявить конкурента императором.[88] Очень осторожно, в полной секретности он составил план, как разделаться с бывшим союзником. Чтобы обеспечить безопасность Гая, он вызвал его на Капри. Тиберий назначил нового префекта претория — Квинта Невия Корда Сертория Макрона. Чтобы не вызвать подозрения у Сеяна, он наградил фаворита жреческим саном — таким же, как у своего сына. В то же время Тиберий сделал Гая Калигулу равным по сану жрецом и отправил Макрона в Рим. Там, встретив Сеяна, новый префект претория информировал его о скором наделении трибунской властью. Он также закрепил свое положение в преторианской гвардии и доставил в сенат письмо, в котором Тиберий, ко всеобщему удивлению, разоблачал Сеяна. Тот был осужден и задушен в тот же день.

Затем его тело забрали из Мамертинской тюрьмы и выставили на всеобщее обозрение на Гемониевой террасе. На протяжении трех дней люди, полные ненависти и ярости, выливали свое презрение на останки человека, который поставил перед собой слишком высокую цель — принципат. Как мы видели, Тиберий оправдывал свои действия. Но смерть Сеяна не спасла ни Агриппину, ни Друза. Нерон к этому времени был уже мертв, и мать с братом последовали за ним в могилу.

А Тиберий развязал настоящую бойню. Это было своего рода сумасшествие, альтернативная реальность, для которой не существовало правил поведения, и которую поддержал сенат. Первой погибла семья Сеяна, при этом малолетнюю дочь, Юниллу, с веревкой на шее перед смертью изнасиловал палач, поскольку в Риме не было прецедентов казни девственниц. Затем последовала дальнейшая чистка принцепсом сенаторских рядов, более чем половина крупных судебных дел за все правление Тиберия прошли за последние шесть лет его жизни.[89] Месть тем, кто поддерживал Сеяна или был его сообщником, стала напоминать жестокую стихийную силу. Брутедий Нигер, Публий Вителлий, Секстий Пакониан, Гай Анний Поллион, Гай Аппий Силан, Гай Кальвизий Сабин, Анний Винициан, всадник Геминий — список пополнялся неимоверно быстро: всякая связь с Сеяном считалась заслуживающей смертной казни. «Не было такого оскорбления, которого бы осужденные не бросали ему [Тиберию] в лицо, — рассказывает Светоний. — Его мятущийся дух жгли еще больнее бесчисленные поношения со всех сторон». Ценой тирании становятся бессонные ночи, и это историческое правило.

В конце концов гроза миновала. На Капри на вилле были парники для огурцов. Тиберий завел маленькую змейку и сам ее кормил. Пусть его не любили в Риме, но он сохранил власть над империей, оставаясь компетентным и добросовестным администратором. Связующей силой между широко разбросанными провинциями служил его аукторитас (такой же всесильный авторитет, какой однажды был у Августа). В 33 году он погасил самый острый финансовый кризис за время своего правления, раздав сто миллионов сестерциев в виде трехлетних беспроцентных займов. Были отчеканены новые деньги, чтобы удовлетворить растущий спрос. Однако нумизматическим изобразительным элементом всех последних монет Тиберия был божественный Август[90], восходящий на небеса. Он выражал в миниатюре основу принципата Тиберия: его искреннюю преданность системе Августа, которую он создал для себя более полувека назад. Но Тиберий обманывался. Его переезд из Рима на Капри представлял собой отступление от самого главного принципа Августа: правитель — это слуга государства, первый среди равных, республиканец в пурпурной тоге. Несмотря на лицемерные пустые слова в пользу Августовой системы, управляя с помощью эдиктов (письма и инструкции сенату с Виллы Юпитера), Тиберий отбросил даже иллюзии относительно службы государству и консенсуса. Его власть, как убедился Сеян, была абсолютной.

Тиберий умер 16 марта 37 года на континенте, в Мизене, античном порту Кампании. Это произошло на вилле, прежде принадлежавшей Луцию Лукуллу — исполинской фигуре поздней Республики, известному как «Ксеркс в тоге». Тиберию было семьдесят восемь лет. Его ручная змейка умерла, сожранная чуть ли не на его глазах полчищем муравьев. Учитывая нетерпение, с которым в сенате и на улицах Рима ожидали его смерть, неудивительно, что множество источников описывают ее по-разному. Непосредственной причиной смерти была лихорадка, но к ней вполне можно добавить старческое изнеможение. Тиберий, привыкший за всю свою жизнь к двуличию и лицемерию, старался скрыть от окружающих свое состояние, выдавая его за нормальное. В присутствии лучшего врача своего поколения, Харикла, Тиберию не имело смысла притворяться. Смерть его была спокойной, хотя Светоний сообщает, что он упал замертво рядом с кушеткой, когда его покинули силы. А Тацит дает другую причину. После ложной тревоги, когда радостные подхалимы кинулись поздравлять Гая, Тиберий пришел в сознание. Лизоблюды в панике разбежались, а единственной реакцией Гая было остолбенелое молчание. В этот момент крушения надежд инициативу захватил Макрон, который приказал задушить старика постельным бельем. Тиберий не сопротивлялся: он был немощным и усталым, поэтому на него просто набросали одеяла. Никто не протестовал. Даже сам Тиберий. Он оставил казну, наполненную почти тремя миллиардами сестерциев — результат долгой и тщательной заботы об имперских финансах. Как мы увидим ниже, этого было недостаточно, чтобы его преемник не попытался в течение четырех лет отречься от его памяти. Время тирании и жестокости только начиналось.

ГАЙ КАЛИГУЛА (12–41 гг. н. э.)

«Он одинаково свирепствовал против людей и против богов»

Больше никакого притворства. Никаких крокодиловых слез о сокрушенной и отвергнутой Республике или о смерти вечно отсутствующего в Риме императора, которого ненавидели и боялись, хотя приличия были соблюдены в виде устроенных Гаем торжественных похорон, а сам он со временем пересмотрит свою оценку поведения Тиберия, когда ему, как и предшественнику, будут угрожать заговоры. Действительно, для эпизодов этого царствования характерна преднамеренная историческая амнезия со стороны четвертого цезаря Рима, названного «Калигулой»: отказ раболепствовать перед прежним правителем или потакать ностальгии сенаторов об ушедшем олигархическом Золотом веке.

С точки зрения Гая Калигулы, циничная приверженность Тиберия заблуждению Августа относительно формирования правительства путем выборности должностных лиц и роли принцепса как «первого среди равных» была такой же затхлой, как его труп. Всегда откровенный до неприличия, он презирал ложь этой системы. Недовольный тем, что его провозгласили «цезарем благим и величайшим», равно не допускающий по настроению ни лести, ни откровенности, он жаждал автократии и добился существенных успехов в достижении этого. Такое радикальное изменение сформировало ход событий в правление Гая. Оно определило его отношение к сенату и простому народу и вдохновило на создание собственной мифологии. Оно вызвало такую неприязнь авторов античной истории, что для современных читателей Гай Калигула неточно, но последовательно представляется душевнобольным и теряется в тумане фактов и вымыслов, в котором невозможно ориентироваться с уверенностью.