Змеи крови (Слово шамана) - Александр Прозоров

– Фейха! – с надеждой позвал он. – Фейха, ты меня слышишь?

Но доверенная наложница тоже не отозвалась. На миг в душе шевельнулась мысль, что это именно персиянка прибрала золото и вместе с ним подалась домой, но мурза ее тут же отбросил: куда девке с таким мешком золота среди разбойников-казаков бродить? Отнимут моментально, да еще и саму убьют. К тому же, Фейха – мусульманка. Значит, для язычников она не полонянка, которую нужно освободить, а самая обыкновенная невольница. Добыча.

– О Аллах, великий и всемогущий, – в безмерной тоске воздел Кароки-мурза руки к небу. – За что насылаешь ты на меня такие беды и подвергаешь таким испытаниям?! Чем я провинился пред тобой, о милосердный…

Казацкие лодки, пересеча Азовское море, высадили десант возле Керчи. Лихие воины захватили безмятежный город и, разорив его, взяв богатую добычу и освободив невольников, двинулась вдоль побережья, прощупывая на прочность стоящие здесь порты. Времени устраивать правильные штурмы у легко вооруженной казацкой вольницы не имелось, а потому те из поселений, что успели запереть ворота – уцелели, а те, что не смогли опознать врагов в неожиданных гостях: усатых, с бритыми подбородками, смуглых от степного солнца, одетых в стеганные халаты, опоясанных шарфами, вооруженных саблями, были разгромлены и залиты кровью.

Начиная от Балык-Кая, половина казаков пересели на коней, и двинулись вглубь полуострова сушей, вновь соединившись с флотилией у Качи, после которой пути лодок и всадников окончательно разошлись. Ладьи, глубоко просевшие от нагруженной на них добычи – общего дувана, который еще предстояло честно поделить по окончании похода, осторожно отвернули назад, на Дон, а большинство воинов, пересев на захваченных у побережья лошадей, развернувшись в широкую облавную цель, и двинулись по степи, прочесывая ее от края и до края, выжигая кочевья, истребляя басурман, захватывая огромные стада нечестивой скотины и тысячами освобождая татарских невольников.

Большинство басурман, побросав имущество, укрылись от набега в горах или попрятались в немногочисленных городах, в большинстве своем основанных еще древними эллинами. Вырубленные в толще столовых гор, напоминающих сундуки с ровными крышками и боковинами высотой в сотни саженей, эти города не нуждались в стенах – не существовало в мире лестниц, способных достать до верхнего края вертикальных откосов, над которыми возвышались дома, и не существовало катапульт, способных забросить свои снаряды на подобную высоту.

Впрочем, казаки и не собирались гибнуть возле древнейших человеческих поселений. Изрядно отягощенные отарами и стадами, гоня перед собой полон и охраняя от возможных нападений длинный потоки обретших долгожданную свободу единоверцев, они больше не думали о боях, ограничиваясь лишь тем, что подбирали и подбирали брошенное перепуганными басурманами добро.

Охраняющие перекопский вал отряды, не готовые отражать удары в спину, при приближении казацких тысяч частью разбежались, частью укрылись за белокаменными стенами Ор-Капы. Длинный обоз неспешно двигался мимо боярина, стоящего с полутысячей воинов неподалеку от ворот крепости – на всякий случай.

– Боярин, татары впереди! – остановил Чистая Серьга взмыленного коня возле боярских детей, повсюду сопровождающих дьяка Адашева.

– Много? Где?

– Верст двадцать впереди будет. Много. Несколько тысяч, ратью идут. У меня там несколько дозоров за ними приглядывают. Пока, чую, нас не заметили.

– Остановить, похоже, хотят, – оглянулся боярин на атамана Черкашенина. – Собрал, стало быть, крымский хан силы свои. Добро желает назад возвернуть.

– Митяй, Саид, Яйло, Степан, Хагныр, – понявший все атаман без дальнейших предисловий подозвал молодых казаков. – По сотням скачите, казаков созывайте. Сеча будет. Прямо здесь помирать станем.

Небольшой отряд русской кованой рати отделился от длинной реки из людей и скота, тянущейся вдоль моря на восток, и остановился на пологом земляном взгорке, став ядром будущего грозного войска.

Самым неприятным для Даниила Федоровича сейчас было то, что обоз с добытым в честном набеге добром – повозки, скот, полон, освобожденные невольники – растянулся в длину на десятки верст, и быстро собрать распределившихся вдоль него воинов в одном месте стало совершенно невозможно. Не говоря уже о том, что за всем этим «дуваном» требовался пригляд. А потому из шеститысячной рати – две тысячи остались на ладьях, – из донских шести тысяч он мог рассчитывать от силы на четыре тысячи. А то и вовсе на три. Удастся ли отбить наскоки татар и увести обоз? Кто знает…

Однако отряды донских казаков уже начали торопливо стягиваться под его бело-синий стяг. Настроены православные степняки были серьезно. Не для того они почти месяц кровь проливали, силы тратили, сотни верст прошли, чтобы так просто все добытое басурманам отдать. Да любому из воинов легче костьми навеки лечь, живота лишиться, чем такое надругательство над собою стерпеть! И коли татары собираются прорваться к обозу – прежде им придется перебить всех казаков до единого!

Подошли из степи сторожевые дозоры, растворились в сотнях, выдохнув короткое сообщение:

– Идут…

Вскоре показались и татары. Они появлялись из ложбины между поросшими травой взгорками и растекались по степи вправо и влево, удерживаясь примерно в двух полетах стрелы от воинства донского. Замерли, выровняв ряды.

Выглядели басурмане усталыми и потрепанными. На многих щитах имелись следы свежих зарубок, далеко белели ворсящиеся от вылезающей наружу ваты порезы на халатах. Некоторые из татар и вовсе носили окровавленные повязки, закрывающие свежие раны. Однако глаза из-под отороченных мехом шлемов и шапок смотрели на казаков злобно и упрямо, ясно показывая, что отступать они не намерены ни на шаг.

Впрочем, донские воины отступать тоже не собирались. Они помнили, что сейчас, в эти самые часы, у них за спинами уходит из Крыма длинный обоз. И от того, удастся ли уберечь его от басурман, зависело то, насколько сытно и весело удастся провести на Дону осень и следующую зиму.

Адашев не торопился. По его разумению – коли вовсе без боя удастся до завтра простоять, то и хорошо. Завтра после полудня можно будет спокойно уходить вслед за обозом, прикрывая его тылы. Поход заканчивался, и ничего более, кроме возможности спокойно уйти, боярин не желал.

Даниил Федорович поднял глаза на небо: далеко ли до вечера? А когда опустил, то обнаружил, что с правого татарского крыла выкатился отряд в несколько сотен сабель, который начал разгоняться, меча стрелы в сторону казацких рядов. А отстреливаться донцам нечем – луков нет. Промедли сейчас еще хоть немного – и побьют православных ни за что.

– Ну, братцы, с нами Бог, – он бросил взгляд вправо и влево, после чего опустил копье (рогатины взамен потерянной под Азовом в Крыму не нашлось) и дал шпоры коню. – Вперед!

Вырвавшегося вперед боярина оглушил раздавшийся за спиной вместо привычного «Ур-ра!» разбойничий посвист, но сейчас это уже ничего не меняло.

Он метился в бок пускающему стрелы отряду – но татары успели извернуться, броситься наутек, просочившись в проходы между своими конниками. Крымское войско тоже колыхнулось и устремилось навстречу – басурмане не хотели, чтобы сила удара казацкой лавы повышибала их из седел и опрокинула на спину. На душу снизошло холодное бешеное спокойствие.

На этот раз Божья воля поставила перед ним какого-то зажиточного воина, а то и мурзу. Во всяком случае, одет он был не в халат, и не в старый потрепанный куяк или кольчугу, а в самую настоящую немецкую кирасу – черненую, с позолоченными наплечниками. Шапку железную татарин носил шляхтскую, рукава наружу торчали шелковые.

Правда, пикой своей он метился высоковато – в последний момент боярин поддернул щит выше, откидываясь на правый бок, почти вытягиваясь вдоль крупа коня, и одновременно посылая копье вперед, вкладывая в удар весь свой вес и набранную конем скорость. Вражеский наконечник только чиркнул по щиту, выгрызая щепу, а боярское копье, без труда пробив нагрудник – копейный удар вообще любое железо пробивает – вошло глубоко внутрь и неожиданно, изогнувшись, лопнуло посередине.

Ну и ладно – из кирасы наконечник все равно никогда не выдернешь. Даниил Федорович бросил бесполезный обломок, схватился за саблю – но из-за натянутых поводьев конь его поднялся на дыбы, и Адашев с удивлением увидел как из спины его, прямо перед седлом, выросла окровавленная пика. Скакун начал заваливаться набок, и дьяку оставалось только спрыгнуть на землю и, пригнувшись, метнуться назад, моля Господа, чтобы не затоптали.

Миновало. Сбавив шаг, боярин отбежал еще на несколько саженей и остановился, повернувшись к сече.

Казаки и татары рубились практически на месте, широкой полосой. Находившиеся впереди ожесточенно махали саблями, те кто оказался позади, стремились им помочь, нанося издалека копейные уколы. Никто не отступал, но и не продвигался вперед. Просто давила сила на силу, в надежде, что кто-то выдохнется первым и побежит.