Спасенье огненное (сборник) - Евдокия Турова

У мельника уж и брашно готово: и высушили, и смололи. Успели допреж всех. Потянулись возы с соложёным зерном на мельницу. Мешками народ волокет. Да всё мужики громадные, двужильные. И Василей привез свои мешки, бегом таскал по два.

После тяжкой работы на мельнице Тур сказал, что надо «надсаду сымать». Баню вытопили, сам хозяин пошел первый. Под кулаками зятя он орал так, что прибежали из вотяцкой деревни, спросить, что такое, своих духов злых, «чомор», вы гоняете, что ли. Так и повелось это название: «чомор драть». На другое утро мельник зятя хвалил, другие мужики напрашиваться начали.

Хозяйка в том же сарае в корчагах брагу медовую завела-заквасила. Весь сарай горшками уставила. И вотяки в соседней деревне забегали, дрова таскают, праздник у их готовится. Неужто всю брагу им? За просто так, что ли?

Недели за две брага поспела. Ее и впрямь повезли к вотякам. Хозяин вел под уздцы смиренную кобылку, а Эльдэнэ было велено идти сзади и глядеть.

– Небольша у их деревня. Сёпож, так называется. Все вотяки. А спросишь: ты, мол, вотяк али нет, дак говорят – нет, мол, русский. А мы дак знам, что оне вотяки. Оне, слышко, одёжу стирать не толкуют, нашто, мол? Вотяк Кузяка Мышин сын Ветышева с сыном Кузянком, Кузянко женат. Русску девку взял, из погорелых. Имя молоньёй дом-от чисто весь розбило, мужики ушли в слободы скорняжить, бабка умерла, а девок в вотяцки деревни замуж с ревом да роздали. Им, вотякам-то, наших девок шибко надо. Чем девка ростом больше, тем имя краше. И наша девка не гулят, робит. Ихные вотянки шибко гулящи. Вон там подале вотяк Занбека с братом с Келдычком. Истобна деревня, так оне сказывают. Оне в шалашах жили ране-то, под корой да дерниной. Избам-то удивляются ишо. Сам-от Кузин слепородый, а брат – тот однем глазом видит. И сестра ишо есть. Робят у ей четвёро, незнамо от кого. Кто придет, тот ей и муж. Оне все так ране-то жили, сказывают. Только на вотке разжилися, изоб настроили. Рядом вотяк Еречива Гандов с детьми с Тутайтом да Тутайком, молодые ишо парни, неженатыё.

Привезли в деревню, подъехали к избе особенной – на отшибе изба. Печь в той избе – в пол-избы. Брагу отдали просто так. Горшки с брагой поставили и ушли. Ничего не взяли с вотяков. Принимала горшки баба-вотянка, сказывала своим мужикам, как в печь ставить. Потом полезла в печь сама, давай тамока возиться, что-то закрывая.

– У ей всегда вотка хорошая выходит. Пьяная, зельё бесовскоё. Ейные братовья сразу как хлебнут, так свалятся. И потом спят на завалинке. А она песни поет и пляшет, бес в ей гуляёт, радуётся. Чё имя, вотякам. Нехристи. Оне беса своёго етой воткой тешат. Напьются, дак у беса настоящее игрищё. Пляшет, хохочёт, это ему глянется, бесу-то. Кому ведь чё. Ее, вотку, сказывали нам, куда-то шибко далеко увозят, к таким жё, как вотяки, к нехристям, оне тоже всяки бесовски игрища творят. А наше дело како? Кому чё.

Через пару дней вотяцкая деревня праздновала. Вотка удалась на славу, мужики, хлебнув глоток-другой, принимались плясать и петь песни. Пели и слепые, и зрячие, плясали и на двух ногах, и на одной, махая порой короткими огузками вместо пальцев.

Но самое удивительное, что на вотяцкий праздник приехали купцы. По виду – новгородцы. Ходили от избы к избе, глядели внимательно. Подлетели телеги, глянь, на них грузят узкогорлые кувшины, крышкой накрытые, край воском залеплен, да – не шуточное дело – печатью каждый кувшин запечатали. Вотякам ничего не дали. А им и не надо: вся деревня поет и пляшет. Мельник снял шапку и перекрестился. Слава тебе, господи, сработали вотку, теперя можно и дух перевести.

Эльдэнэ, наклоняясь, понюхал лежавшего уже в сонном забытьи вотяцкого мужика. Тот же резкий, ни на что другое не походивший запах, что и у шамана! Нашел же он, нашел место, где рождается дух ветра, зажигающий воду. То, за что шаманы отдают серебро, – вотка. Здесь это зовется так. Новгородцы называют это воткой, то есть вотяцким напитком. А вотяки не любили само слово «вотяк», обижались, когда их так называли. То ли это как-то по-ихнему обидно звучало, то ли что. И вотку они называли по-своему. Осенний праздник у них именовался коомыщь. Они и вотку называли так – коомыщь (кумышка). Лихо устроено! Наши мужики вотку ладить не толкуют. А вотяков обучили вотку гнать, пробовать ее для проверки, получилось ли то, что надо. Но вотяки не умеют делать брашно и не умеют брагу ставить. Брагу получили, вотку изладили, попробовали – и все.

– А к нам хлыновцы сюда и не пущают никого, – пояснял мельник. По Вятке-реке охрана. А на чё нам чужие-те? Ни татьбы у нас нету, ни воровства никакого, никакого лихого человека не хаживало. Все друг друга знам. И раз не велено про вотку сказывать, дак мы и не сказывам.

Одинова, мол, приходили люди от самого князя московского. Слух, мол, прошел, здеся люди делают каку-то вотку. Мол, воняет шибко отвратно, а пьянит – сильно. Князь московский знать желает, что за вотка и как ее ладят. Ну, посол, ну, и хитрован нашелся! Шатер богатый раскинул, велел позвать мужиков почище и потолковее. Мельник пришел, крест на том целовал, что вотку сроду не делывал, а как она делается, не знает. А раз вотка – вотка, вотяцкая то есть, то и спрашивать надо у вотяков. Притащили мужика от вотяков. Слушай, вотяк, расскажи-ка-нам, как вы вотку делаете. Ну, тот себя и представил, ну и назагибал… Семь верст до небес, короче говоря, в самом ярком своем виде. И духи предков все как один, и щука рогатая, и дух ветра, зажигающий воду. Но никакую вотку он знать не знает. И вообще он – не вотяк!

Ну, ладно, спросим хитро: а за что купцы товару разного вам дают, а? Принеси это!

Вотяк притащил корчагу квашеной ссяки. Гости понюхали – действительно, воняет так, что с души воротит. С тем и уехали. Уж кто ее там пробовал и что сказал, осталось неизвестно…

Доложили, видно, так, что все про вотку – выдумки.

Приметил Эльдэнэ, однако, что при таком устройстве жизни мужики лесные, охотники, рыболовы, хитрецы и сочинители, как-то себя потеряли. Ну, что… Вотку-то делали бабы-вотянки. Обидно им, мужикам-то, может, было, что баба главнее мужика стала в доме. Она кумышку варит, она ссяку собирает и заквашивает. От нее достаток в доме. Кроме того, вотяцкие девки, рыжие и конопатые, почитались за первых красавиц в вогульских лесах. Чем черёмнее, тем краше. Так что вотянки были нужны и тут, и там. А мужик, получалось, ни тут, ни там. Конечно, теперь вотяки жили гораздо богаче, чем в лесу: избы есть, много красивой одежды. Но рядом стоят избы гораздо больше… Раньше он, мужик-то лесной, сколь ему надо для самоуважения, столь подвигов и насочиняет. А тут что насочиняешь, коли глазом все видать…

Кому из мужиков это казалось обидным, уходили в лес, и получились из них немирные вотяки, и даже, сказывали в деревне, были от них набеги. Набегов вотяцких не очень боялись, поскольку вояки из танцующих были – никакие. И крестителя-странника вовсе не они убили. Не все ведь так было-то, как людям в деревнях сказывали. Те, кто сказывал, тоже свой умысел имел.

– Чё отец Дементей творит?! Давай вотяков спасать! Две деревни покрестил. Те вотку варить не стали, мо, бесов тешить не станём. Нам на чё таки вотяки? Его сколь просили: к вотякам не лезь! Одно свое, идет спасать, и все. Мужики все хрестьяне теперя, дак это делу не во вред, оне как пахали, так и пашут. Живые зато. А вотяки нам надобны такие, как есть. Хоть бы и с бесами. Одне сгниют, други придут. Нам чё? Из Новгорода его изгнали, дак и тутока с им никакого сладу нету.

– Выгнали из Новгорода, да, может, и сана лишили, да и был ли сан? Мало ли чё сказыват! Он ишо сказыват, мол, Бог-от неведомо када на землю придет. А, мол, Анчихрист-от ране его пришел. Полную, мо, власть имат. Везде, мо, этот Анчихрист и слуги его, бесовья-те. И надо, мо, от мира огораживаться, от бесов обороняться. И сам бесов етех видел везде, и других учил.

– Из Хлынова-то он ведь как ушел? Грех, мо, бесовское зелье варить, язычникам возить, ихные блюда – басурманские, и все тако протчее. Все тутока бегал, кричал, мо, греховные у вас тутока прибыля. Бесом добытые. Ему и наказали: иди, мо, отче, и далеко иди. Пущай мужикам наказыват про то, что зельё бесовское. Дак он, вишь чё, за вотяков взялся.

Где сгинул странник и кто к этому причастен, неведомо. Может, даже и хлыновцы пришибли где, чтобы вотяков не крестил. Но за пролитую кровь христианскую на вотяков указали, и в веках еще неоднократно укажут.

Так, значит, размышляет Эльдэнэ, на все про все ушло сколько времени: недели две на уборку и проращивание. Месяц на брагу, дня три на изготовление вотки. Все. Конец лета, вода в реках мелкая, никто сюда не подойдет. Вотку собрали, сейчас до зимы Камой вполне успеют развезти. И знакомый Эльдэнэ шаман получит вот эту самую вотку. И отдаст серебро.

Тур пахал целыми днями, вздымал пашню могучей сохой. Лошадей менял: уставали лошадки. Поля небольшие, взяты под пашню южные склоны, но подобрано так, чтобы было некруто: вода скатится. После ржи на то же поле еще и репу посеяли! Эльдэнэ послали кидать семена, поскольку больше он ни на что не годился. Ни один мешок, легко вздымаемый Онькой, он не мог даже пошевелить. Мельник еле успевал поворачиваться на мельнице. Онька ворочала мешки наравне с мужиками. Народ тащил и тащил рожь на мельницу.