Рисовать Бога - Наталия Соколовская

<Некоторые воспоминания кажутся мне сейчас, в наших обстоятельствах, неуместными. Излишне сентиментальные, они вдруг перестали быть похожими на правду. И мне нужно сделать определенное усилие, чтобы уверить себя – это было. Это как из окопа вернуться в мирную жизнь. Но когда я позволяю себе помнить, возникает ощущение света, направленного одновременно со всех сторон, поднимающего меня.

Я вспоминаю свое первое посещение Лувра. Первое, потому что все следующие разы я обходил картину, о которой хотел бы оставить эту запись.

Итак, я стоял возле портрета Джоконды. Не перед, а именно возле, потому что, когда я встал чуть поодаль, и произошло все чудесное.

Я смотрел на женщину сбоку, так, словно она была только частью другой картины, другого, более грандиозного замысла, который интуитивно я чувствовал, но которого не знал.

В свой замысел художник включил и картину, и толпу перед картиной, и меня, того, о чьем существовании он не мог знать, а мог только надеяться на то, что кто-то догадается сделать правильно. Наверное, главная удача моей жизни, – кроме Риты, разумеется, – что этим «кем-то» оказался я.

Люди стояли перед картиной и тихо гомонили на разных языках. И поскольку лица их были обращены к картине, то казалось, что каждый человек разговаривает сам с собой, или, что одно и то же, исповедуется той женщине, каждый на своем языке. А я со стороны смотрел одновременно на нее и на них.

Все вместе мы образовали треугольник, в основании которого была картина и люди перед ней, а вершиной которого был я, и именно благодаря мне контур замкнулся, и по нему пошло нечто, похожее на электричество, и это нечто мгновенно и многократно усилило и ускорило все мои чувства. Я вдруг понял, что плачу, а отчего плачу, не понял. Может, от той любви и жалости, которыми я вдруг наполнился и к разноязыкой толпе перед картиной, и к женщине на картине. Все шлюзы внутри меня прорвались, слезы градом катились по моему лицу, но мне и в голову не приходило их стесняться.

Никогда больше я не подходил к портрету Джоконды. Я боялся, что томожет не повториться.

И еще я думаю, что теперьузнал тайну, которую женщина на картине сумела скрыть от всех, кроме художника. Во взгляде ее были одновременно превосходство и робость. Губы ее улыбались одновременно сочувственно и снисходительно. А еще у нее были припухлости вокруг рта и глаз, чуть сонное выражение лица, и руки, закрывающие живот…

Все это я видел теперь в моей маленькой беременной Рите.>

<Вчера я застал Риту в кухне. Она сидела на краю табуретки, обняв за плечи соседского мальчика, и вместе они рассматривали рыб в банке-аквариуме.

Рита стала рассеянной. Наверное, из-за беременности. На днях резала картошку для ужина. Чищенная белая картофелина казалась одного цвета с ее пальцами. Я попросил Риту быть осторожнее с ножом. Она сказала, не оборачиваясь: «Кому теперь нужны мои руки. С музыкой покончено». К скрипке она больше не прикасается. И даже темное пятно на ее шее стало понемногу исчезать.

Сегодня вечером играли в шашки с соседом. Играл он кое-как, мысли его были заняты другим. Не закончив партии, он достал из кухонного стола поллитровку, плеснул в суповую тарелку постного масла, накрошил черного хлеба и лука.

Долго собирался, прежде чем начал говорить. Наверное, он меня боится так же, как я должен был бы бояться его. Но я давно сказал себе, что буду жить так, точно ничего этогоне происходит. Иначе можно сойти с ума. Наконец, он заговорил. Хорошо, что ему тоже удалось перебороть себя.

…Две недели назад арестовали его сменщика. Живут они большой семьей в деревне, в десяти километрах от Гатчины. Через три дня приехали за его братом. Тоже забрали. А у них отец, старый уже, помирал. Помер. Лежит на столе в гробу, кругом родня, бабы плачут. Опять «воронок» у ворот останавливается. За отцом приехали. Вошли в избу, смотрят. Молодые ребята совсем, лет по двадцать пять. Стали покойника доставать из гроба. Говорят, а может, он так притворяется, откуда нам знать. Может, это вы специально похороны разыгрываете, чтобы мы его не забирали. А у нас приказ. Взяли с двух сторон под руки, как пьяного, отволокли в машину, сунули на заднее сиденье, двое по бокам сели, и уехали.

Бабка, жена его, к аэродромному начальству вчера приходила, выла, в ногах валялась, помогите вернуть, чтобы похоронить-то по-людски… Так-то…

Мы выпили. «Что ж тут поделаешь», сказал сосед. Я часто слышу здесь эту фразу. В трамваях от пассажиров, на улице от прохожих, на работе от сослуживцев, и дома от соседей. Ее произносят спокойно и негромко, как бы машинально. Это вопрос, на который никто не ждет ответа. Присловье. И Рита теперь часто им пользуется.

У этой фразы есть варианты: «Ну, уж как-нибудь» или «Чего ж ты хочешь».

Я вспоминаю фотографию, которую видел давно в одной французской газете. Может быть, время добавило подробности, которых на фотографии не было. Но теперь я помню ее так. Небольшая комната, а скорее, загон. Ощущение закрытого пространства – точно. И в нем находятся телята. Их много для такого маленького помещения. Они стоят, прижавшись другу к другу боками, не пытаясь выбраться, и, подняв головы, с напряженным вниманием смотрят в одну точку: в объектив фотоаппарата. От этого возникает чувство, что они смотрят тебе прямо в глаза. Из подписи следует, что фотография сделана на бойне.

Сосед разлил по стаканам остатки водки. Она очень вкусная, особенно когда заедаешь ее пропитанной постным маслом коркой черного хлеба и кружочком лука.>

То, что соседка с пятого этажа избегает его, Славик понял давно, с тех пор, как переехала она в их дом еще в начале семидесятых вместе со своим мужем, вышедшим в отставку военным. Вот только причина такой неприязни была Славику непонятна, потому что ему-то как раз новая соседка понравилась, было в ней что-то необъяснимое «свое». А потом чувство это затерлось и пропало, и даже здороваться он с ней при встречах перестал, после того, как она ему раз-другой не ответила.

Вскоре муж у соседки умер, детей у них не было, и стала она жить одна. А не так давно шустрая бабенка из соседнего подъезда взяла над ней, стареющей и болезненной, что-то вроде шефства, и частенько Славик мог видеть, как идут они вместе из магазина, или прогуливаются по двору, потому что «просиживать на лавочке со старухами» соседка не любила.

И вот, спустя двадцать почти лет, Славику снова показалось, что он эту женщину знает. И о том, откуда идет это знание, он теперьтоже стал догадываться. Но все-таки следовало убедиться, что догадка его – верная.

Славик долго собирался с духом, прежде чем подняться на пятый этаж и позвонить. В коридоре послышалось шарканье, потом оно затихло. «В глазок смотрит», – понял Славик. Чувствовал он себя отчего-то виноватым. А как иначе он мог себя чувствовать, если столько лет его демонстративно обходили?

Наконец, замок повернулся и дверь приоткрылась. Соседка разглядывала его через цепочку и внутрь пускать явно не собиралась.

– Августа Игнатьевна, пожалуйста… – Славик боялся, что соседка захлопнет дверь перед его носом, и хотел подыскать нужные слова, но выскочило только детское: – Пожалуйста… поговорите со мной.

Дверь закрылась и снова открылась.

– Проходите.

Он вошел за хозяйкой в квартиру. Везде были следы достатка. Но еще тогодостатка, середины и конца семидесятых. Женщина указала ему на кресло возле стеклянного журнального столика. Сама села в кресло напротив.

– Я, наверное, в чем-то провинился перед вами. Тогда простите… Знаете, мне кажется, мы с вами были знакомы когда-то.

Женщина закурила. Тяжелые серебряные браслеты на ее руках тихонько позвякивали друг о друга.

– Врачи не велят курить. А я не слушаюсь их. Муж сколько раз просил бросить, и не смогла. Сначала как будто – успокаивало. Потом успокаивать перестало, а привычка осталась. – Женщина смотрела на него сквозь клубы дыма. Выражение ее глаз было Славику непонятно. – Конечно, вы знали меня. Мы жили в одном доме, на Обводном канале. Еще до войны.

– Боже мой! Так вы – Ава? Но как же я… Что-то такое я чувствовал, но… Вы ведь как будто стеной от меня отгородились. Не мог же я навязываться.

– Не извиняйтесь. Женщины с возрастом меняются катастрофически. Я-то вас сразу узнала. Заставляла себя сомневаться, но… Чем дольше приглядываешься к человеку, тем больше прежние черты проступают. Время как бы вспять идет. К тому же я ухо ваше увидела, с раздвоенной мочкой, оно у вас такое необычное.

– Да, правда… – Славик коснулся уха. – А я и забыл.

– То есть как «забыли»? Себязабыли?