Убийственная осень - Наталия Клевалина

Наутро они встали пораньше, чтобы вернуть велики в прокат. Мужик, любитель крачек, содрал с них тысячу за то, что не вернули велики вчера, и завозникал насчет соскочившей цепи. Овчарка живо поставила его на место:

— Эта цепь соскочила сразу после трех километров пути. Мы перлись пешком черт-те сколько времени. Наши ноги не казенные. Так что приткнись и будь доволен, что я ничего не требую за моральный ущерб.

После они зашли в турбюро, чтобы заказать сегодня поездку на Маяковую гору. Внутри ровно гудели кондиционеры. За офисным столиком в кожаном с высокой спинкой кресле восседала женщина в бордовом полосатом брючном костюме и белоснежной блузке. Овчарке даже показалось, что, переступив порог турбюро, она вдруг на минуту вернулась в Москву. Иллюзия была бы полной, если бы в окно не был виден заглохший прудик, где плавали гуси, да не мычала корова у крыльца, выпрашивая у всех входящих какое-нибудь лакомство. Начальник местной администрации явно не бедствовал. В бюро оказалась та самая девчонка с катера с золотым лабрисом на шее. Она тоже хотела ехать на гору. Она расплатилась и вышла, расписавшись в ведомости. Следом за ней расплатились и подруги. Их предупредили, что сегодня в два часа надо прийти на площадь, оттуда поедет автобус. Овчарке сказали прописью проставить в ведомости сумму. Овчарка стала, закусив губу, тщательно выводить в самой нижней чистой графе «семьсот пятьдесят рублей». Тут она случайно поглядела на графу, которая была выше, где расписалась девушка с лабрисом, и пихнула незаметно Вассу.

— Гляди, гляди! — зашептала она. — Точь-в-точь как в письме. Почерк тот же, тютелька в тютельку!

Васса поглядела и шепнула в ответ:

— Он! Точно!

Овчарка все-таки уточнила у турбюровской женщины:

— Вот тут, это писала девушка, которая только ушла, да?

Женщина кивнула.

— Просто мне понравилась ее роспись, — объяснила Овчарка. — Мне с росписями никак не везет. Мне когда было шестнадцать лет, я получила паспорт в ментовке и так там расписалась, что потом ну никак не могла повторить. Все время расписываюсь по-разному, хоть бы два раза похоже вышло. А вот у девушки красивая и простая закорючка, пожалуй, это я смогу повторить.

— А вы пишите просто свою фамилию, да и все, — посоветовала турфирмовская баба.

— Пожалуй, идея! — согласилась Овчарка, и они с Вассой вышли.

— Между прочим, про подпись это правда, — говорила Овчарка по дороге к дому, — моя мама открыла магазинчик после перестройки, так там потребовалось кучу документов оформить. Ну и кое-что надо было подделать, ничего такого плохого, никто от этого не пострадал, так, формальность. А я всегда ведь по-разному расписываюсь. Ну и мама попросила меня расписываться за этих воображаемых людей. Как сейчас помню. Выберу любые две заглавные буквы и сочиняю. Все, я должна быть на этой горе. Раз это письмо из сумки она написала, я знаю, как ее прижать. Это даже хорошо, что тела нет, никто не знает, что Шура мертва, кроме нас и убийцы. Это нам на руку. Знаешь, ведь звездам часто угрожают в письмах всякие там маньяки. Ну, я и притворюсь, что я частный детектив и что меня наняла сама Шура. Покажу это письмецо, она и поплывет. Ого, смотри, лошадки!

Они проходили по улице Полярной.

В низине паслись три лошади, среди них та, белая. Она ходила свободно. Две другие, рыжие, черногривые и чернохвостые, были привязаны к колышкам. Овчарка сказала:

— Пошли купим вон в той палатке что-нибудь вкусное и покормим их.

— Там при них человек сидит, разве не видишь?

— Ну так что же. Я их ведь не травить собираюсь.

Овчарка купила в палатке две булочки с корицей, и они пошли за огороды. В низине было мокро, даже камыш рос. Приходилось прыгать с кочки на кочку. Человек, карауливший лошадей, сидел спиной к ним на складной брезентовой табуретке, так что видеть, как подруги подошли, он не мог. Он смотрел на море и курил беломорину.

— А можно нам их покормить? — спросила Овчарка.

Ответа не последовало.

— Наверное, он глухой или медитирует, — предположила Васса, — или играет в раз-два-три, замри. В любом случае сторож хоть куда.

— Извините, а можно нам коней покормить? — громко заорала Овчарка.

Мужик будто «отмер» по команде. Не поворачиваясь, сдвинул кепку на затылок, процедил:

— Чего орешь как повешенная, слух у меня не отсутствует. Потчуй сколько хошь.

Овчарка скормила белой целую булку и хотела пройти к привязанным, но кобыла-нахалка отталкивала ее мордой и как шлагбаум вставала перед Овчаркой всякий раз, как она пыталась подойти к рыжим лошадкам. Овчарка шлепнула ее по губам, но кобыла не унялась. Овчарка тогда бросила по кусочку тем коням издалека, но их тут же слямзила белая.

— Ты не лошадь, а свинья и эгоистка, — рассердилась Овчарка.

Кобыла только шевелила ушами и не сводила глаз с оставшейся половины булки, мол, ругай, ругай, но вкусность давай сюда. Она наступила Вассе на ногу, а Овчарке зубами развязала шнурок на правом ботинке. Когда последний кусочек булки исчез у кобылы в пасти, Васса вызвалась сбегать к палатке и купить еще что-нибудь, например ванильных сухарей. Мужик заметил, что кормить ломовых коней ванильными сухарями — это курам на смех. Васса ушла. Мужик снова застыл, на море глядя.

Кобыла обнюхала Овчарку, поняла, что булок больше у нее нет, и сразу потеряла к ней интерес. Овчарка встала на сухую кочку и стала дожидаться Вассу. Мужик вдруг спросил:

— Тебе из коней моих какой больше по сердцу?

Овчарка задумалась.

— Наверное, вот эта белая, — сказала она.

— Белых коней нет, серые есть. Так на денниках и пишут: «серый жеребец» или «серая кобыла». А почему вот она тебе по сердцу?

— Не знаю. Красивая, — ответила Овчарка, чувствуя себя как на экзамене.

— Вот то-то и оно — красивая, — с досадой отозвался мужик, — кроме красоты, в ней и нет ничего. Все кони выдающиеся неказистые были — Крепыш там, Анилин тоже. У красивых что — вся сила в красоту уходит. И красивую лошадь, и красивую бабу полюбить — одна беда. И та и та давно в себя влюбились… Коли ты человек, так того и люби, кто тебя так же полюбить может. Вот ты любишь — так думаешь, мое это, а потом потеряешь и оказывается, что никакое это не твое и твоим и не было никогда, а только тебе это так казалось. Такая любовь верная, которая покой вселяет в душу твою. Такую вот любовь ни на золотую гору, ни на что променять нельзя. А вы откель сами?

— Московские, — сказала Овчарка.

— Бывал. Ох и беспокойный город.

— Точно.

— Сами что делаете?

— Я — редактор, а она — в рекламном бизнесе, — ответила Овчарка и сама поняла, какие неуместные слова она сказала.

Старик ни о том, кто такой редактор, ни о том, что такое реклама, понятия не имел, да ему это и не нужно было.

— Ученые, значит, — решил старик, — щас много женщин ученых, одеты хорошо, речь модная, пахнут, как вот букет. Только вот счастье у бабы всегда одно — дом хороший, теплый, муж с головой, дети — орава целая, которые потом своих ребят народят. Или, скажете, не так?

— Почему скажем? Все так, — ответила подошедшая Васса.

— Ну что ж, хотите, еще приходите, мне развлеченье и лошадкам радость. Не завтра только — завтра мне тройку закладывать, приезжает кто-то важный. Да докармливай уж, кобылу подержу, хватит с нее за глаза.

Овчарка с Вассой угостили ванильными сухарями двух рыжих пузатых черногривых лошадок, распрощались со стариком и пошли прочь, к дороге.

Почти до самого дома Овчарка шла молча и думала: «Зачем вообще расследуют преступления?»

— Чтобы преступника наказать, зачем же еще? Чтобы справедливость была, — ответила Васса.

Оказалось, что рассеянная Овчарка вслух произнесла то, о чем подумала.

— А толк какой? Шура Каретная от этого не оживет, если я ее убийцу найду.

— Ну, преступников наказывают, чтобы другим неповадно было.

— Хрень. За другого нельзя споткнуться. Только если сам нос разобьешь, научишься под ноги глядеть. Отсидишь там, где небо в клеточку, — лучше не станешь. Знаешь, я когда найду того, кто убил, я его сдавать не буду. Я сперва его к стенке прижму, так что он уже с жизнью простится да от страха опухнет, а потом пусть проваливает на все четыре стороны. Совесть и Бог ему судьи, вот я как думаю. Я найду его. Там в Кеми, на причале, Каретная так на меня посмотрела. Как будто знала, что ей жить осталось всего ничего. И знала, что я буду искать того, кто ее убил. Она так на меня смотрела…

— Как?

— Будто подбодрить хотела.

Когда они пришли домой, Васса совсем расклеилась. У нее еще со вчера ломило живот, а теперь голова адски заболела. Она сказала, что лучше останется. Тогда Овчарка решила перенести экскурсию на завтра.

— Нет уж, — сказала Васса, — и так уже переносили. Езжай. Кто гарантию даст, что я завтра в таком же виде разобранном не буду? Что ты, из-за моих месячных совсем острова не увидишь? Иди, тут и думать нечего. Катаклизмы эти и так у нас три дня отняли. Через три часика приедешь, а я тут поваляюсь с книжкой, мне и получшеет, тогда и поужинать сходим.