Орден Змей - Евгений Ершов

Я вообще до этого мгновения не задумывался, есть ли во мне бесы — было о чем другом подумать — но теперь вдруг как-то сразу стало легче. Представил, что а ведь действительно это могли быть бесы, обрадовался, что нет, и даже перекрестился здоровой левой рукой.

— Вань, хочешь, я расскажу про… — встрял Генка, видя мое замешательство.

— Хорошо, давай, — решился я.

И Заморыш рассказал про мои сны и Ормара, про обучение в каком-то странном мире, про проявившиеся способности, про замок, из которого опасно выходить. Он так всё разложил по полочкам и делал логичные выводы из тех обрывков, что я рассказывал своим друзьям, что я даже сам для себя узнал кое-что новое. Видимо, Генка успел хорошенько всё обдумать, пока я находился в отключке.

По рассказу Генки выходило, что я вижу всё глазами моего одногодки, некоего Ормара. Поэтому мне и кажется, что я — это и есть Ормар. На самом деле — это какой-то другой мальчик. Хотя тут у меня возникло сомнение — ведь у меня проявилась та же способность, что и у Ормара. Генка предположил, что замок, в котором всё происходит, находится где-то далеко — в Скандинавии, в Азии или даже в Америке, а может быть, на острове, окруженном водой. И на него наседает нечисть — мертвяки и зомби. Поэтому из замка детям нельзя выходить, и только обученные подростки во главе с опытными наставниками отваживаются воевать против поганых.

— Не знаю, почему он всё это стал видеть, но похоже, из-за этих снов он узнал, как превращаться в зомби. Судя по рассказам Вани, тот парнишка, Ормар, тоже сначала не умел контролировать себя в форме мертвяка, но постепенно учится, и у него получается всё лучше, — закончил Генка, по привычке теребя волосы.

— Черти что, прости Господи! — воскликнул священник. — И мы должны в это поверить?

— Ваня, а этого мальчика точно звали Ормар? — спросила баба Нюра.

— Да, это точно, я много раз слышал, чтобы к нему так обращались, — ответил я с удивлением.

— Тебе надо развивать этот дар… — продолжила старушка, но священник перебил.

— Это не дар, а проклятье! — отрезал он. — Нужно научиться держать себя в руках, избегать драк. С этого дня будешь ходить ко мне на исповедь и причастие каждую неделю!

— Но что, если он не уследит, превратиться и задерет кого-то? — спросил Старик.

— А если он будет уметь, как Ормар, оставаться в человеческом сознании даже в облике зомби, то будет гораздо меньше опасности, — подхватил Заморыш.

— Я согласно, отец Спиридон, — подтвердила старуха, — а на исповедь и причастие, конечно, пусть походит.

— Хорошо. Да будет так, — священник был вынужден признать правоту остальных.

После этого все заметно расслабились, а я задал мучивший меня вопрос:

— Что это за место?

— Это подвал моего дома, — вновь подала шелестящий голос баба Нюра, ставшая необычайно словоохотливой.

Удивленные возгласы наполнили подземелье:

— Это ваш дом?

— А откуда оружие?

— Ничего себе!

— Баба Нюра! Отвечайте, кто вы такая?! — последний вопрос, подражая священнику, задал уже я.

Старуха рассмеялась своим осенним смехом.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — отрезал священник, — заканчиваем балаган!

— Баба Нюр, а сколько вам лет? — всё же влез Генка.

— Восемнадцать, — не раздумывая, ответила старушка, вновь рассмеявшись, и будто даже помолодела. Не до восемнадцати, конечно, но я бы больше не дал ей ни триста, ни сто девяносто, и может быть, даже не девяносто, как прикидывал раньше. Вспомнив, как решил сожрать милую, в общем-то, старушку, мне стало неловко.

Там же в подземелье мы попробовали превратить меня в зомби, предварительно заковав мои ноги в оказавшиеся тут же кандалы, но ничего не вышло. Наверное, слишком много потрясений выпало на мою долю за последние сутки, или же способность, неожиданно проявившись, так же внезапно ушла.

Дальнейшие события этого и следующего дня остались в моей памяти отдельными эпизодами, сплетенными между собой тянущей душевной болью, заплаканными глазами моей сестры, запахом ладана и восковых свечей, полумраком церкви, участливыми лицами ломокненцев, вбивавших в мою голову слово «сироты», тяжелым сном с выматывающими снами про Ормара, чтением неусыпающей Псалтыри по очереди с Ильей Шамоном и другими, плачем бабы Нюры.

Еще неделю назад я узнал, что старушка была при кладбищенской церкви постоянной плакальщицей, не пропускавшей ни одни похороны. Она плакала, рыдала, причитала над гробами уходивший в мир иной горожан. К ней присоединялись родственники усопших, и плач тянулся вверх, вместе с дымом кадила и заунывным пением «Со святыми упокой». Сегодня Ломокна хоронила шестнадцать погибших на Дне мертвых.

Немного встряхнувшись в подземелье, я вновь погрузился в тупую отрешенность, и сам не заметил, как к концу недели мы с сестрицей оказались у Заморовых. Родители Генки приняли нас в свой дом, вызвавшись быть нашими опекунами, что и было утверждено решением Ломокненского сиротского суда.

Как мне объяснили, наш дом на Ломокненской улице будет продан с аукциона, а деньги пойдут на наше содержание и образование. Из родительского дома в жилище булочников перевезли кое-какие личные вещи, но в основном вся обстановка и мебель осталась там, в моем счастливом и беззаботном детстве.

Я поймал себя на этой мысли, когда Николай Иванович Заморов и его жена Ефросиния пытались в очередной раз вывести меня из оцепенения. Не отставал от них и Генка, придумывавший кучу разных занятий, к которым я был совершенно равнодушен. Пыталась заговаривать со мной и его старшая сестра Александра, бывшая года на четыре старше нас с Заморышем. Почти взрослый брат Виктор постоянно пропадал в пекарне и булочной, и лишь похлопывал меня по плечу, приговаривая, чтобы я держался. Младший брат — Леша — возраста Машки, около пяти лет, занимал своими детскими играми сестру.

Мне стало стыдно, что столько чужих, в общем-то, людей, пытаются окружить меня заботой, а я принимаю это как должное, совершенно забыв про маленькую сестру, которой так нужна моя помощь. Поэтому, сделав над собой усилие, я постепенно стал втягиваться в жизнь в своем новом доме. Заставлял себя двигаться, разговаривать с окружающими, играл с сестрой…

В доме Заморовых на Владимирской улице нам с Машкой выделили комнату на втором этаже, до того бывшую кабинетом отца семейства. Но она мало использовалась по прямому назначению, как рассказывал Генка, только иногда отец запирался там и сводил дебет с кредитом. Так что теперь в комнате, выходившей на спускавшуюся к реке улицу, стояло две кровати, большой шкаф, на стенах висели полки, сейчас очищенные от хранившихся там бумаг. А перед окном остался стоять деревянный стол, похожий на тот, что был в доме отца Спиридона, такой