Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - Салман Рушди

У Сета Олдвилла, вообще-то, дома тоже была самая что ни на есть прекрасная жена, Синди Сакс, которой все восхищались за красоту и вкус, благотворительные труды и великую доброту души. Она могла бы стать балериной, талант у нее был, но, выйдя замуж за Сета, все свое честолюбие она обратила на него. «Вот Истер Уильямс, – приводила она подругам пример, – отказалась от голливудской карьеры ради любимого, ради мужчины, которому она была нужна дома». Большая ошибка, пошучивал Сет, бросить карьеру ради меня, но в последнее время в ее ответной улыбке не замечалось особого веселья. Они поженились рано, быстро обзавелись кучей детей и оставались, надо сказать, ближайшими друзьями. Но Олдвилл был человеком определенного типа и круга, для него любовница – что-то само собой разумеющееся. Тереза Сака, наверное, показалась ему идеальным вариантом: обзаведясь своими деньгами, она не должна была зариться на его, она долгое время вынуждена была соблюдать осторожность, так что понимала, как опасно болтать лишнее, и она была одинока, а значит, капелька внимания от такого заметного мужчины порадует ее и побудит тоже сделать ему приятное. Но Олдвиллу пришлось на своей шкуре убедиться в том, о чем уже порассказал его приятель Арони: Тереза, черноволосая флоридская фурия, полыхала гневом на всех мужчин – причины этого гнева остались невыясненными, – и ее виртуозный поток ругательств мог любого довести до изнеможения. К тому же, сообщил он ей в прощальном разговоре, уж слишком она была ко всему пристрастна: ужинать соглашалась только в пяти определенных ресторанах, одежду носила исключительно черную, друзей Сета не признавала, современное искусство, современные танцы, фильмы с субтитрами, современная литература и любые разновидности философии внушали ей отвращение, зато она обожала средней руки американский неоклассицизм, выставляемый в музее Метрополитен; Диснейленд она любила, но когда Сет пригласил ее в Мексику, на романтический выходной в «Лас Аламандас», она заявила: «Это не для меня. Да и Мексика – опасное место, все равно что в Ирак на выходные отправиться». Вот такое без капли самоиронии несла дочь испанских иммигрантов, которая провела детство в одном квартале от трейлерного парка в Авентуре, штат Флорида.

Через полтора месяца Сет распрощался с ней на лужайке перед своим домом на Мидоу-лейн, в Саутгемптоне (Синди не любила море и даже летом безвылазно сидела в городе). Какой-то человек косил лужайку на садовом тракторе, человек в ветровке с нашивкой «Мистер Джеронимо», но ссорящаяся парочка его не замечала.

– Думаешь, плакать стану? У меня получше есть, – восклицала Тереза. – Я и слезинки из-за тебя не пролью. Знал бы ты, кто меня звал на свидание хоть сейчас, ты бы помер.

Сет Олдвилл затрясся от с трудом сдерживаемого смеха.

– Кому-то снова четырнадцать лет, – фыркнул он, но она не слушала, полыхая обидой.

– На следующей неделе у меня липосакция, – сказала она. – Доктор говорит, я идеальная пациентка, ему особо ничего и делать не придется, а после этого у меня будет просто охренительное тело. Я собиралась сделать это для тебя, стать совершенной, но мой новый дружок сказал, он не может ждать.

Олдвилл двинулся прочь.

– Я пошлю тебе фотографии! – крикнула она вслед. – Ты просто помрешь.

На том дело не кончилось. В следующие недели Тереза, полыхая местью, многократно звонила жене Сета, и хотя Синди сразу же вешала трубку, на голосовую почту поступали сообщения столь откровенно эротические и столь подробные, что Олдвиллы оказались на грани развода. Суперадвокаты уже точили перья перед битвой, ожидалось, что речь пойдет о суммах тех же масштабов, что при разводе Вильденштейнов. Зрители занимали места. При таком поединке всем охота поглазеть. Сет Олдвилл в те дни был сам на себя не похож. Не из-за денег – из-за того, что обидел жену, от которой ничего, кроме добра, не видел. Он не хотел воевать, но теперь войну объявила она. Всю жизнь она закрывала глаза, говорила она подругам, но теперь надела очки и видит все очень ясно, и с нее, по чести, довольно этого дерьма от альфа-самца, каким вообразил себя ее супруг. «Сдери с него шкуру!» – подхватил хор подружек.

В выходные накануне урагана Сет отправился в свой пляжный домик один и задремал в шезлонге на лужайке. Пока он спал, кто-то подкрался и нарисовал ему на лбу красное перекрестье мишени. Указал Сету на это садовник, мистер Джеронимо, когда Сет проснулся. В зеркале это выглядело похоже на укус клеща – разносчика болезни Лайма, но то был не укус, а неприкрытая угроза. Охрана была смущена: да, мисс Тереза попросила ее пропустить, и они разрешили ей пройти. Убедительная женщина. Да, это было испытание, и они с ним не справились. Больше никогда.

А потом налетел ураган, валились деревья, молния за молнией, электричество отключили, все сразу. «Каждому из нас в те дни собственных проблем хватало, – скажет Дэниэль Арони на заупокойной службе в Обществе этнической культуры, – и никто не догадывался, что она способна осуществить свои угрозы на деле, тем более в разгар бури, когда весь город думал только о том, как выжить. Право же, этого никто не мог ожидать. Мне стыдно, что я, его друг, не разглядел угрозы, не предостерег и ему не посоветовал остерегаться». Когда заупокойные речи закончились и все хлынули на Сентрал-парк-Уэст, на уме у каждого был один и тот же образ: промокшая до костей женщина на пороге особняка, первого охранника смело сразу, второй бросается к ней и улетает вверх тормашками, женщина врывается в дом, бежит на второй этаж, к кабинету, вереща: «Где ты, засранец?!», он выходит ей навстречу, жертвуя собой, чтобы спасти жену и детей, и она убивает его прямо там, он падает на покрытые красным ковром ступени, словно подрубленный дуб. Она опустилась на колени рядом с ним – всего на одно мгновение – промокшая, как уже сказано, насквозь, зарыдала, не сдерживаясь, а потом вскочила и выбежала вон – никто не остановил ее, никто не осмелился.

Но вот главный вопрос, на который в ту пору, во время заупокойной службы, никто не знал ответа: какова природа этого оружия? Ни в одном из трех трупов не осталось пулевых ран. Все тела к тому моменту, когда приехала полиция и скорая помощь, сильно воняли горелой плотью, обуглилась и одежда на них. Показания Синди Олдвилл едва ли можно было принимать в расчет, и многие склонны были отмахнуться от них – простительное заблуждение женщины в состоянии крайнего ужаса, – но она была единственной очевидицей, и не слишком разборчивая часть СМИ ухватилась за то, что, по ее словам, ее очи видели, и раздула это до заголовков пятисантиметровым кеглем: из кончиков пальцев Терезы Сака вылетали молнии, белая высоковольтная дуга истекала из ее тела, творя смертоносную работу. Один таблоид поименовал Терезу «Мадам Магнето». Другой предпочел отсылку к «Звездным войнам»: «Императрица наносит ответный удар». Дошло до того, что лишь научная фантастика хоть как-то помогала людям разобраться с тем, что прежняя реальность неоцифрованного мира попросту не вмещала в себя.

И тут же обрушились новые «молнии» о молниях: на остановке шестого трамвая Пелем-бей-парк восьмилетняя девочка упала на рельсы и сталь расплавилась под ней, точно мороженое, а девочку подняли невредимой. В депозитное отделение банка поблизости от Уолл-стрит проникли грабители, неведомым оружием «прожгли» дверь в хранилище и дверцы сейфов и скрылись с суммой во «много миллионов долларов», как без дальнейших уточнений заявил представитель филиала. Мэр Роза Фаст, вынуждаемая политической ситуацией действовать, созвала вместе с комиссаром полиции пресс-конференцию и мрачно заявила, что все, кто выжил после удара молнией, «представляют особый интерес», каковое заявление, к ее стыду и прискорбию (ясно проступавшему на лице мэра), означало, по сути, измену принципам прогрессивного либерализма. Вполне предсказуемо это заявление осудили различные группы, отстаивавшие гражданские свободы, политические конкуренты Розы и многие журналисты. Но старая либерально-консервативная оппозиция лишилась всякого значения, когда реальность утратила рациональность или, по меньшей мере, диалектику и сделалась причудливой, непоследовательной, абсурдной. Если бы мальчишка, потерев лампу, вызвал джинна и заставил его выполнять приказы, в том новом мире, куда переселились наши предки, это было бы вполне правдоподобное событие. Но их чувства притупились от давней привычки к повседневности, и им было нелегко даже признать, что они вступили в век чудес, а уж тем более сообразить, как существовать в этом времени.

Им столькому еще предстояло научиться. Например, не называть джиннов «джинни», не представлять себе при этом слове дурацкую пантомиму или Барбару Иден в розовой гаремной пижамке, блондинку «Джинни», влюбленную в Ларри Хэнгмена (астронавта), который сделался ее «хозяином». Очень неразумно было думать, что такие мощные и изворотливые существа признают над собой хозяев. И никакие это не «джинни» – могущественная сила, начавшая вторжение на Землю, звалась «джиннами».