Свои и чужие - Иван Чигринов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не садом, не винокурней остался в памяти людей Шкарняк. Если на то пошло, то и работала она потом немалые годы на новую власть, его винокурня. Дело было, судя по всему, в другом. В том, что Шкарняк после семнадцатого года не сбежал никуда со своей усадьбы, не стал прятаться от местных людей, а тем более не отправился, по примеру иных-прочих, за границу; он терпеливо, будто сознавая исторический момент, пережил и раздел своей земли между крестьянскими дворами, и гражданскую войну, во время которой можно было легко оказаться если не в «белой» армии, то в какой-нибудь «чёрной» или «зеленой». К тому же Шкарняк не без оснований считался механиком, знал толк в сельскохозяйственной технике, которая хоть и была тогда примитивной, однако крестьянам оставалась недоступна. И вот последнее-то обстоятельство и сыграло свою роль в окрестных деревнях. Веремейковцы тоже не один раз возили Шкарняка к себе. Чубарь даже слышал, как рассказывал об этом на скотном дворе Парфен Вершков. «Привезли в двадцать девятом годе в Веремейки молотилку, — поведал он с юмором. — А разобраться не очень разбираются. Ну, конечно, установили привод. Потом запрягли лошадей. Начали крутить. Снопы в молотилку подают, а она не примает их, назад выкидывает, только и робит, что отбивает чуть-чуть колоски. Ну, некоторые рассуждают: это она нарочно таким чином робит, чтоб одним разом и зерно обмолотить, и солому не помять, — солома ж потребна в хозяйстве для крыш. Браво-Животовский, который всякого повидал, стоял-стоял на току, глядел-глядел, а потом и говорит: „У нас, в Старосельской коммуне когда-то была такая молотилка, но работала как полагается. Тут что-то не так“. Начали думать веремейковцы. Кто-то и посоветуй: „Надо из райвона мастера привезти. Не иначе, там есть“. — „Ета долго ждать придётся, — засомневался Силка Хрупчик. —Лучше к Шкарняку человека верхом послать. Недаром же он пан. Кажут, все умеет“. Махнули рукой, нехай так и будет. И вот явился на веремеейковской пароконной телеге Шкарняк на другой день, глянул туда-сюда в молотилку, сказал: „Две четверти горелки будет стоить работа и пять пудов ржи“. Ничего не попишешь, надо соглашаться. А пан уже торопит мужиков, чтобы те убрались из гумна, где стояла молотилка: „Не мешайте, товарищи советские граждане и гражданочки, я тут один справлюсь“. И правда, покопался каких-то полчаса в механизме, вытирает руки паклей да раскрывает снова ворота: „Ну теперь погоняйте лошадей на приводе“. Кинули веремейковцы первый развязанный сноп в молотилку — жрёт, подали другой — тоже закрутился в барабане. „Ну и пан!“ — чешут мужики в затылках. А тот берет две четверти горелки, пять пудов жита да говорит: „Отвезите меня обратно, где брали“. Но на этом история не кончилась. Через две недели приезжает в Веремейки из Белынковичей инженер по какому-то другому делу, смотрит на Шкарнякову работу, усмехается: „Трансмиссия на заводе была поставлена наоборот. Тут и работы-то всего что ремень переставить. Могли бы и сами додуматься“. Могли бы, однако не додумались… Поцюпа уже не однажды бывал здесь, в этой Шкарняковщине, и винокурню, построенную наполовину из красного кирпича, а наполовину из тёсаных брёвен, но теперь почти развалившуюся, сразу же отыскал на склоне поросшего соснами пригорка. Он ещё не остановил лошади во дворе, как на грохот колёс из небольшой и довольно замшелой пристройки, что служила, видно, сторожкой, вышел на крыльцо хромой старик в тёплой шапке и фетровых бурках, обшитых внизу кожей. На первый взгляд ему можно было дать немало лет, хотя он ещё был бодр, и они заметили это даже по тому, с какой силой он захлопнул дверь. Приезжие заулыбались ему навстречу — мол, день добрый! Однако в ответ не получили ни ласки, ни привета. Хозяин только помаргивал словно бы подслеповатыми глазами.
Тогда на крыльцо поднялся Поцюпа. Он что-то сказал сторожу, что — на телеге не услыхали, и тот сразу крикнул с крыльца:
— Ладно, распрягайте да заходите в хату, не мозольте людям глаза. — Он так и сказал, привычно — «в хату».
Партизаны забрали из телеги свои винтовки, которые сложили туда, не доезжая до деревни, и двинулись к крыльцу.
Сторож пропустил их мимо себя и захромал вниз, принялся сам распрягать Поцюпову лошадь.
А Чубарь не торопился заходить в сторожку. Он ещё поглядел, как хозяин вывел лошадь из оглобель, поставил за пристройкой, потом принёс откуда-то сена. Через некоторое время и Поцюпа отправился к нему за пристройку.
— Что за люди? — послышался оттуда ворчливый голос старика. — К чему притащил их сюда?
— Чубарь попросил, — ответил ему Поцюпа.
— А кто такой Чубарь?
— Председатель веремейковский.
— А те двое?
— Чубарь говорит, партизаны.
— А сами они што говорят?
— Не спрашивал я.
— Ну вот, ты не спрашивал, а мне теперя разбирайся.
— Говорит, что они, мол, из-за линии фронта. Чуть ли не из самой Москвы.
— А што мне до того, откуль они? Мне запрещено тут постоялый двор налаживать да принимать кого попало.
— Чубарь-то не чужой!
— Откуль тебе ведомо, што он не чужой? Теперя кто хочешь продать может.
— Да не продаст он. И тем не этого надо.
— Ну, надо не надо — не тебе знать и не тебе решать. Теперя придётся все переиначивать. Так бы наши пришли сюда, а теперя придётся тебя куда-то вести. Да ещё про место заранее уговориться. Да ещё неведомо, што наши на все на это скажут, што ты чужих привёл.
— Добра. Делай как знаешь. Только не подавай виду. Иначе я поступить не мог, потому что Чубарь сам намеревался к Рыгайле с Ефременкой пойти. Среди дня, на глазах у всей деревни. Сам подумай, что мне было делать в таком разе? Но про Чубаря, как пойдёшь, обязательно скажи, потому что ищет он связи с райкомом.
Дальше Чубарь не стал подслушивать, даже и от того, что услышал, сделалось ему не по себе. Поднялся на крыльцо и как в зимнюю пору потопал сапогами, потянул на себя дверную скобу. Береснев с Патолей уже расселись на лавке, привыкая к сумраку, который царил в сторожке: не хватало света из маленького оконца. Видно, они успели за это время и поговорить друг с другом, перекинуться словом о чем-то своём, может, даже заговорщицком; увидев Чубаря, Береснев по-доброму усмехнулся попутчику и этим как бы заставил Патолю тоже показать свои красные, словно воспалённые десны. За дорогу, пока они шли и ехали сюда, Чубарь как-то притерпелся к Патоле. Но теперь, при виде этой улыбки, снова ощутил былую неприязнь, которой недалеко оставалось уже и до закоренелой ненависти.
Через несколько минут после Чубаря в сторожку вошли и Поцюпа с хозяином.
— Ну что ж, дед, угощай гостей, — сказал Поцюпа, кидая в угол пустой мешок.
Чубарь удивился — на лице старика не было и следа прежней суровости. Он и Поцюповы слова принял без возражений, бровью не повёл, сразу же стал доставать большую оплетённую бутыль из-под недубленых овечьих шкур, что лежали вдоль стены на полу вместо подстилки. Эта готовность чуть ли не с порога ладить угощенье вдруг встревожила Севастьяна Береснева, будто он и не слыхал раньше от Поцюпы про «самодельное» вино.
— Нет, мы не можем, — к удивлению Патоли, отказался он, — мы должны сейчас уходить.
— Куда?
— В деревню. На разведку.
Услышав это, хозяин сторожки выпрямился, круто обернулся к Поцюпе и будто ожёг его удивлённым взглядом.
— Ну, это, сдаётся, не дело, — сказал он затем партизанам. — К чему торопиться? Да и што там разведывать, в Мошевой?
— Найдём что, — упрямо качнул головой Береснев.
— Да кто это днём на разведку ходит? — возразил на это хозяин. — Дождитесь вечера, а про все остальное я покуль могу рассказать.
— Нам как раз днём и надо крестьянам показаться. Пусть знают, что в Забеседье появились партизаны.
— Ну, коли так! — возмущённо развёл руками старик. Тогда вмешался в разговор Родион Чубарь.
— Правда, Севастьян, к чему так спешить, — сказал он примирительно.
— Нет, нам необходимо, товарищ Чубарь, — стоял на своём Береснев. — Вы себе как хотите, а мы с Патолей пить не станем и засиживаться тут не будем.
— Ну, это в общем-то похвально, — разочарованно протянул Чубарь, а сам подумал:«А, нехай идут, раз не терпится!…»
Он-то уже наверняка знал, что попал сегодня по адресу: тайная беседа, которую вели за пристройкой хозяин сторожки и Федор Поцюпа, была многообещающей. Понятное дело, что никуда отсюда уходить он пока не собирался. Это было бы теперь, когда вправду что-то прощупывалось, совсем уж неразумно.
— А как же дальше — в отряд вместе будем возвращаться? — спросил Чубарь.
— Хорошо бы, — сказал на это Береснев и почему-то улыбнулся.
Он ещё посидел немного на лавке, потом встал. За ним, явно с досадой, что приходится отрываться от соблазнительного угощения, поднялся и Патоля.
— У нас порядок такой, — поглядев на Чубаря, объяснил Береснев. — Пока выполняем задание, спиртного в рот не брать.
Тогда уж засмеялся дед: