ЛюБоль - Ульяна Соболева

– Добро пожаловать в Огнево, госпожа Лебединская. Ваши верные охранники выстроились в ряд, приветствуя вас. Я заставил их всех преклонить колени пред их госпожой в надежде, что вы оцените. Посмотрите, в вашу честь звонит колокол в церкви. Огнево ждет вас с распростертыми объятиями.

Я посмотрела на возвышающийся за за забором особняк, и сердце сжалось от понимания, что это конец. Дом больше не принадлежал ни мне, ни моему отцу. Проклятые ублюдки во главе с цыганом-предателем захватили его, видимо, еще несколько дней назад.

Цыган издевательски рассмеялся, а я зажмурилась, глотая слёзы.

– Отец найдет меня и сделает все чтобы ты заплатил за это!

– Я очень надеюсь на то, что он тебя найдет. Разве ты этого не поняла? Тебя никто не прячет, Оляяяя.

Нет, я не поняла. Ничего я не поняла. Да и как понять, когда вокруг меня одни мертвецы, и дом, который сулил мне новую жизнь, превратился в кладбище, усеянное костями моих людей. Я не знаю, что за чудовище влезло, втерлось к ним в доверие, что за монстр, который смог убить столько людей и не боялся полиции, наказания, был уверен в своей безнаказанности. Сколько мертвецов стоят, окрашивая снег в алый цвет страданий и смерти.

Ману вошел за ворота триумфально и медленно, продолжая удерживать веревку одной рукой, а другую поднял, приветствуя свою армию смерти, тут же склонившую головы. Я с непониманием и неверием смотрела, как люди кричат, швыряют в воздух головные уборы, тянут к нему руки. Что тут происходит, черт их всех раздери? Разве они не присягнули в верности моему отцу и брату, разве они в чем-то нуждались, когда здесь был мой брат? Почему они рады видеть этого проклятого захватчика? Что происходит вокруг меня? В какой кошмарный фарс я попала?

Они кричали на гортанном и непонятном языке, они швыряли под ноги ему засушенные цветы. Проклятые изменники. Лепестки пионов, которые цветут в начале лета. Это означало только одно – они хранили их. Они ждали, когда этот жуткий монстр в маске войдет сюда…чтобы приветствовать его цветами победы. А папа верил, что цыгане ему преданы…что эти люди никогда не восстанут против него. И страшная догадка пронзила мозг – они сами это сделали. Это они всех убили. Нет одного предателя – они все предатели. Это они впустили проклятого ублюдка в наш дом, на периметр. И этот язык…он говорит с ними на цыганском языке. Он не может быть сыном барона. Не может! Потому что если это правда, то… Я чувствовала, как вместе с телом замерзает все внутри от предчувствия катастрофы. Ведь это война. Война, о которой не знает ни мой отец, ни братья. Война, которая уже началась здесь и сейчас. И у проклятого цыгана есть фора и козырь…Этот козырь, несомненно, я.

Ману двинулся по вымощенной брусчаткой дороге к дому, продолжая тянуть за собой веревку с пленными.

– Я привез вам трофеи – трусливых охранников долбаного Лебединского, сдавших мне свое оружие в обмен на жизнь. На рассвете мы сдерем с них кожу живьем и закопаем в братской могиле как они когда-то закопали наших братьев и сестер!

Люди швыряли в нас лед и комья снега с грязью. Те, кто постарше посылали нам проклятия, а подростки норовили попасть камнями в головы, в лица и, если им это удавалось, триумфально выли и вопили. Толпа восторженно скандировала имя цыгана и вопила на двух языках, озверевшая от запаха крови, предвкушая зрелища и праздник.

Кто-то содрал с моей головы капюшон, и на секунду голоса стихли, а потом началась вакханалия, какое-то дикое безумие. Все эти люди рванули ко мне, пытаясь пробиться сквозь охрану.

– Да это же дочь Лебединского! Сука! Проклятая ведьма! Чтоб ты сдохла шлюха!

– Дочь Лебединского у нас в плену! Она хочет последовать за своим братом! Она хочет, чтоб ее сожгли живьем!

– Разорвать на части суку! Сжечь!

Лица их исказились ненавистью. Я никогда не видела такой отчаянной злобы и презрения. Они жаждали моей крови и смерти. Если бы могли прорваться через плотно стоявших охранниеов, они бы разодрали меня на части. Они плевались и поднимали руки в воздух. Позже я узнаю, что это означает на их языке проклятие. Они проклинали меня. И я с горечью поняла, что, когда убили моего брата, все эти люди радовались его смерти. Его не приняли в Огнево. «Дружелюбные и добрые» цыгане только и ждали момента, когда смогут уничтожить нас. Все сообщения, смски, что он писал мне отсюда, были ложью. Не было никаких венков из красных пионов, не было песнопений у костров и хлеба с солью. Они все жаждали его смерти. Нет! Отец не объединил два народа, он всего лишь загнал стихию в недра страха и сковал оковами рабства, и сейчас она вырвалась на свободу, грозясь поглотить под собой нас всех.

– Отдайте её нам! Лебединскую шлюху нам!

В тот же момент кто-то дернул меня к себе, и я увидела лицо одного из людей цыгана. Того самого, который сопровождал отца Михаила, того, кто привел его в ловушку. Савелий быстро развязал веревку на моих руках и петлю на моей шее. Я со стоном схватилась за истерзанное горло и посмотрела на окровавленные пальцы.

– Идите за мной. Иначе они разорвут вас на части.

Закрывая собой от разъяренной толпы, он потащил меня, удерживая под руку в сторону дома. Я оглядывалась в поисках Миры, но так и не увидела ее среди толпы.

* * *

Он вел меня по длинной узкой лестнице вниз, в подвал, вдоль влажных от сырости стен, и я чувствовала, как силы покидают мое тело, и, когда споткнулась в очередной раз, он поднял меня на руки, но я тут же впилась ему в шею ногтями, и он, взвыв от боли, отшвырнул меня с такой силой, что я покатилась по ступеням, чувствуя, как потемнело в глазах от ударов.

– Проклятье! – завопил он, трогая затылок, а я вскочила на ноги, тяжело дыша, и, глядя ему в глаза, прошипела:

– Это чтоб ты никогда не забывал, что ко мне нельзя прикасаться, и хозяину своему скажи, если кто приблизится – глаза выдеру!

Савелий стиснул челюсти и шумно выдохнул.

– У меня приказ закрыть вас здесь, и я его выполню, даже если мне придется для этого отрезать вам пальцы! Пошла! Вперед!

– Так отрежь, проклятый ублюдок! Чего ты ждешь? Я никуда не пойду. Ты никто, чтобы приказывать дочери Лебединского! Ты вонючий плебей!