Пирс - Ксения Сабио

— Мы, Трифон Михайлович, посовещались, и общим советом казаков решили, что надобно тебе на отдых.

Атаман тяжело сглотнул слюну, его взгляд остановился на Иване.

— Правда, отец… — юноша осекся.

— Так и чего же это я по-вашему, должен воротиться? А?

Раздался гул голосов, новоизбранный атаман поднял руку:

— Трифон, мы с тобой откровенно будем. Стар ты для этого.

— Стар, — атаман поглядел на говорящего, — а ты, Максим Егнатьевич, больно молод, — все рассмеялись, кроме Трифона.

— Пожалуй, опыта у меня твоего нет, но так уж совет постановил. Теперь военным атаманом буду я.

— Да ты ж как юбку увидишь, сразу про войну и забудешь, — снова все громко засмеялись, старик серьезно смотрел на Максима.

— Турки в баб переоденутся и так нас и победят, — даже Максим рассмеялся, хотя и не скрывал обиды.

— А чего ты, Трифон, такой серьезный? Неужто не смешно?

— Так кто б когда видел, чтобы Трифон смеялся, он даже улыбаться-то толком не умеет, — казаки развеселились и давай подшучивать и смеяться. Один Трифон молча ждал, пока гул утихнет.

— Так вот, шутки потом, — продолжил откашлявшись Максим, — ты на мою слабость не смотри, из меня хороший атаман будет. И сам не обижайся, мы тебя любим, тебе добра хотим. Поезжай домой.

Трифону больше нечего было сказать, он развернулся кругом и пошел за своими вещами. И все казалось ему, что то не с ним происходит. Война всегда была его отрадой и душой.

— Отец, отец, возьми меня с собой, — догоняя его крикнул Иван. Старик будто и не слышал его. — Я без тебя не могу, я без тебя тут же погибну. Возьми меня, война не мое дело.

Трифон обернулся на сына:

— Щенок проклятый, неужто я тебя родивал. Уж лучше бы ты помер, как и все твои братья во младенчестве. — Иван ужаснулся этим словам и еще больше тому, с какой холодностью и серьезностью старик их произнес. — Воинов они домой отправляют, щенков им подавай, да этот Максим и рубля не стоит, — чертыхался Трифон, собирая свои вещи.

— Отец, услышь меня, забери с собой.

— Отставить! — заорал Трифон своим командным голосом, — я может и не атаман теперь вовсе, но еще твой отец! Иди! Пшол отсюда! И что бы ноги твоей здесь более не было! Не позорь меня, ступай. И не возвращайся без победы!

Иван оторопел, никогда отец не был нежен или весел, но также он никогда не видел, чтобы отец так кричал.

Трифон обернулся:

— Казак, ты команду слышал? Шагом марш!

Иван неловко вышел из палатки и побрел прочь, сам не зная куда и зачем он идет. Он совершил страшную ошибку, подзадорил казаков, наврал про здоровье, если бы он только знал, что упрямый отец не заберет его с собой. Оставаться одному было не по себе. Максим Игнатьевич, новый атаман, командовал сниматься с места и идти дальше. Иван провожал взглядом осунувшиеся плечи своего отца, медленно удаляющегося к горизонту в сторону деревни Недельская.

Но и тут Иван не мог долго грустить об отце, казаки подбадривали его рассказами о сражениях, и запах смерти стал преследовать Ивана.

— Как-то раз мы с моим братом этих турок били, так я не увидел, как один черт сзади подкрался, да и вцепился в брата моего, вспорол его брюхо прям на моих глазах. Любил брата больше жизни. Так что теперь я отыграюсь, тогда молод я был, а теперь-то я отыграюсь.

Холодная рука коснулась спины Ивана, в горле встал ком. Животный страх дал о себе знать. «Все мы смертны, это ни для кого не секрет, — думал про себя Иван, тем самым успокаивая себя, — надо поразмышлять над чем-нибудь другим». И голову тут же полезли образы Соньки, пьяной морды ее жениха. «Так, видать, тоже не легче».

День пути подходил к концу. Атаман говорил, что то последняя спокойная ночь, что к завтрашнему вечеру они будут на месте. Ивана поражало спокойствие казаков. Чем ближе они подходили к врагу, тем веселее и задорнее были их шутки. Особенно боевой дух поддерживал Максим Игнатьевич, высокий черноволосый атаман, он рассказывал смешные, угощал казаков, не давал унывать или пасть духом. А затем отправил всех выспаться перед походом и боем. Ночью Иван спал плохо, сон почти граничил с реальностью. И даже больше походил не на сон, а на мираж или бред. Однако в кутерьме образов и событий, которые ему казались один за другим, он услышал какой-то шум, то ли во сне, то ли наяву. Поднялся. Выглянув из-под шатра, он увидел странную картину. Под навесом, где отдыхал атаман, были еще две странные фигуры. Приглядевшись лучше и замерев, он распознал в них врагов — проклятых турок. Один достал кинжал из ножен. Иван сам не понял, как это произошло, он рванул с места, как пуля, в пару прыжков обрушился сверху на незваного гостя и повалил, и как он ни старался просто обезоружить врага, злой как собака непрошенный гость вцепился в Ивана, тот же в свою очередь выгадал секунды, чтобы вынуть засапожный нож, и всадил с силой прямо в горло одичавшему человеку. Тело убитого с тяжестью рухнуло на Ивана. В это драке он и не заметил, как уже набежали его товарищи, соучастник был поставлен на колени перед Максимом. С Ивана стащили тело и помогли ему подняться, ухо, разрезанное турецким кинжалом сильно кровоточило, кровь капала на плечо, голова шла кругом и тошнота подступила к горлу. Только когда турецкий кинжал проскользил у его шеи, он осознал, как все это время он был близок к смерти. Кто-то хлопал его по плечу, мол, молодец, увидел, предостерег беду, но ничего он не слышал. Смотрел вдаль и думал только о том, что только что своими тонкими холодными губами смерть коснулась его лба. Холодный липкий пот, и ком в горле. Но следом пришла другое, еще более жуткое осознание: он только что убил человека. Обжигающая плеть осознания обрушилась на него со спины, обожгла темя и плечи. Он глядел на труп, лежащий у его ног, на его обезображенное лицо. Засапожный нож, подаренный отцом, неестественно торчал из шеи, весь испачканный кровью. Снова тошнота подступила к горлу, звуки все слились в один неразличимый шум, в ушах слышался стук сердца. С каждой секундой страх становился все больше и масштабнее. Темнело в глазах и давило в виски. Необратимость положения упала на плечи ужасной правдой: «Я убил. Убил человека». Атаман подошел к телу, наступил сапогом на