'Windows on the World' - Фредерик Бегбедер

9 час. 09 мин

Папин способ не трусить – это говорить не закрывая рта.

– Как только нас вывезут отсюда на вертолете, я веду вас в «FAO Schwarz» и покупаю все игрушки, какие вы захотите. Учиним грандиозный набег.

– И будем пить «Доктора Пеппера»?

– Ладно. А вы знаете, как ваш прапрадедушка чуть не вложился в Coca-Cola Company? Я вам не рассказывал эту историю? В те времена наше семейство жило в Атланте. Однажды к нам в гости зашел местный аптекарь: ему нужны были деньги, чтобы запустить в производство только что созданный новый напиток. Поскольку мы были из числа богатых городских патрициев, он, естественно, предложил вашему предку поделить прибыли. У Йорстонов эта история превратилась в сущий анекдот: ведь аптекаря на нашем ранчо даже пригласили на обед! Он дал всему семейству попробовать свой странный продукт на основе листьев коки. Все нашли, что пить эту гадость невозможно. «Да еще и цвет такой противный!», «Йок! Это никогда не будет продаваться!» Аптекарь возражал, ссылаясь на то, что его формула способствует пищеварению и содержит витамины. Ваш предок с хохотом воскликнул, что «до сих пор еще никто не предлагал ему вложить деньги в слабительное». И изобретатель кока-колы ушел без копейки. Долгие годы вся семья потешалась над этой историей. А потом, в один прекрасный день, стало не до смеха: если бы мы помогли скромному аптекарю, сегодня красовались бы в верхней части топ-листа журнала «Форбс»…

Эту историю папа рассказывал уже, наверно, раз тридцать, но мне не надоело. У него такой довольный вид, когда мы с Джерри его слушаем. Мне нравится, что мы чуть не стали богачами. Каждый раз, когда я пью стакан коки, я думаю, что мог бы быть ее совладельцем. Но на предков нечего обижаться. Нам в школе рассказывали. Они предпочитали свои плантации, где рабы собирали хлопок. Они же не знали, что разорятся во время войны с янки, а потом найдут нефть. На самом деле они были круглые дураки, но где-то им везло, где-то нет, как когда. Вроде как нам сейчас. Сначала я думал: супер, отмазались от школы, смотались в Нью-Йорк, лопаем супер-оладьи, папа разрешает поиграть с кнопкой лифта, она загорается и динькает, и вообще все тип-топ. А сейчас, похоже, дело плохо, тут и пожар, и у Джерри кровь из носа, и я все время кашляю, что-то совсем напряг. Лурдес ничего себе, симпатичная, только все время хнычет, надоела до смерти. Энтони сидит тихо, Джеффри мотается туда-сюда, то занимается своей группой, то возвращается посмотреть, ловят ли мобилы. Они все симпатичные, только мы все равно в глубокой заднице. Наверно, пора папе пускать в дело свои бессознательные суперспособности, которые включаются в случае мега-опасности. Думаю, через пару секунд они включатся, ему бы только успеть переодеться в костюм супергероя, как Кларку Кенту. А пока он предпочитает трепаться о предках, которые проморгали сделку века; уж без этого мы бы как-нибудь обошлись. Блин, я и в комиксах-то этого терпеть не могу: вечно надо ждать уйму времени, пока герой наконец не проснется и не спасет тех несчастных, что не могут выбраться из горящего здания. Надоело, но это всегда так. Если бы герой явился с самого начала, не было бы саспенса. Та же фишка и в боевиках по телевизору. Да и парни, которые делают мультики, это знают: юные телезрители должны ждать. Ну, мы и ждем. Вообще мы, дети, только и делаем, что ждем. Ждем, когда состаримся, чтобы сколько угодно объедаться M&M's и не умолять каждый раз родителей сходить с тобой в парк студии «Universal». От нечего делать я притворяюсь, будто мне интересно слушать папину историю.

– Скажи, па, кроме шуток, это правда, что мы чуть не стали «семейством Кока-кола»?

И папа доволен, он больше не плачет, он улыбается, это гениально: «Ну да, Дэвид, представляешь?», а Джерри пожимает плечами, потому что тоже знает эту историю наизусть и не понимает, почему я делаю вид, будто слышу ее в первый раз. Тоже мне бином Ньютона: надо поднять папин моральный дух, а то он будет не в форме и не сможет использовать свои гигасилы.

9 час. 10 мин

«Клозери-де-Лила» (1804), «Дом» (1897), «Ротонда» (1911), «Селект» (1925), «Куполь» (1927). Потерянное поколение знало, где друг друга найти: на Монпарнасе. Я шатаюсь по барам, перечисленным у Хемингуэя в «Празднике, который всегда с тобой». Писательство с тех пор, спасибо старине Хэму, стало отличным поводом промочить горло в одиночку, особенно если разругался с подружкой. Я заказываю в «Клозери» вермут с черносмородиновым ликером, исключительно из профессиональной солидарности. И как могли гении пить такой кошмар? Я прохожу мимо дома 27 по улице Флёрюс, это в двух шагах от меня; здесь жили Гертруда Стайн и Алиса Бабетт Токлас. К моему изумлению, на нем висит доска, напоминающая о важной роли этого здания, где по стенам были развешаны картины Гогена и Миро и где обрела бессмертие знаменитая фраза бармена из «Селекта»: «Вы все – потерянное поколение». Гертруда Стайн, американка, познакомившая Пикассо с Матиссом, с 1902 года жила в Париже, на первом этаже, с окнами на внутренний сад. Русские в этом квартале поселились еще раньше американцев. Хемингуэй приехал сюда копировать Модильяни, Сутина, Шагала и пр., следом за ним явился Шервуд Андерсон. Здесь Троцкий и Ленин готовили революцию. Почему Хемингуэй в мыслях вернулся сюда, перед тем как пустить себе пулю в лоб? В 1957 году когда он начинал писать «A Moveable Feast»,[63] ему было пятьдесят восемь лет. Тремя годами раньше он получил Нобелевскую премию. А через четыре застрелится из охотничьего ружья. Эти последние четыре года он решил провести в машине времени под названием «литература». Физически он будет жить в Кетчеме (Айдахо), потом в Испании, на Кубе. Но мысленно весь конец жизни он проведет в Париже 1921–1926 годов, со своей первой женой Хэдли Ричардсон. Он не желает знать, что ему уже шестьдесят; он пишет, чтобы вновь вернуться в свои двадцать пять, вновь стать тем никому не ведомым, бедным и влюбленным юнцом, который в апреле 1925 года встретил в стельку пьяного Скотта Фицджеральда в баре «Динго» на улице Деламбр (с тех пор он превратился в «Оберж де Вениз»), где семьдесят восемь лет спустя я царапаю эти слова, попивая «ЛонгАйленд-айс-ти» (рецепт которого он придумал сам: все белое спиртное, какое есть, в один стакан + кока-кола и лед). В «Динго» можно было встретить Айседору Дункан, Тристана Тцара (он покоится на кладбище Монпарнас), Ман Рэя… Я поднимаю бокал за великих художников, чей дух витает в этих обшитых деревом стенах, пропахших сигарами, бурбоном и отчаянием. Помпиду не зря решил возвести миниатюрное подобие Всемирного торгового центра именно на Монпарнасе: душа этого квартала родом из-за Атлантики. Хемингуэй хотел вернуться в свое прошлое; за него это делаю я. «Фальстаф» по-прежнему находится на улице Монпарнас, 42. Но борделя на углу больше нет: того самого «Сфинкса» (бульвар Эдгар-Кине, 31) с его цыганами, где Генри Миллер просаживал деньги, которых у него не было. Теперь это отделение «Банк попюлер» с банкоматом при входе. Теперь здесь можно получить деньги, когда их нет! Возвращаясь (с трудом) домой, я ищу дом 113 по улице Нотр-Дам-де-Шан, где Хемингуэй поселился в 1924 году, вернувшись из Торонто (на той же улице, в доме 70/2 жил Эзра Паунд). Прохожу дом 115, потом 111. Э! Так 113-й тоже исчез? Но это же был не бордель! Я возвращаюсь… На улице Нотр-Дам-де-Шан после дома 115 идет сразу 111-й, можете сходить проверить. Так что здания, где Фрэнсис Скотт Фицджеральд помочился на лестнице, став причиной достопамятного препирательства Эрнеста Хемингуэя с консьержкой, больше нет. Все, что от него осталось, – это книга. Париж – город подвижной недвижимости. Даже мемориальной доски и то нет. Жаль, здесь было что выгравировать на мраморе: «В этом доме американский писатель Эрнест Хемингуэй любил свою жену Хэдли и сына Бамби, и принимал Гертруду Стайн, Сильвию Бич, Уильяма Карлоса Уильямса, Джона Дос Пассоса, и написал „И восходит солнце“, а Фрэнсис Скотт Фицджеральд помочился в подъезде субботним вечером 1925 года, и консьержка рассердилась, а Фицджеральд написал Хемингуэю письмо с извинениями, в котором говорилось:

„Та жалкая личность, что явилась к вам домой в субботу вечером, был не я, а человек по имени Джонстон, который часто выдает себя за меня“.»

Мораль: когда здания исчезают, только книги могут хранить о них память. Вот почему Хемингуэй перед смертью писал о Париже. Потому что он знал, что книги прочнее зданий.

9 час. 11 мин

11 сентября 2001 года я обнаружил, что мой отец обладает супервозможностями. Когда все началось, мы со старшим братом находились в «Windows on the World». Вообще-то официально моего отца зовут Картью, но это его ненастоящее имя. Он не знал, что у него есть мегаэкстрасенсорные способности, как в «Людях X», когда парень понимает, что видит сквозь стены, а раньше он об этом даже не знал. А я знал, потому что мне об этом сообщили межгалактической грамотой в 7987 году до нашей эры (я агент Межпланетного совета). На самом деле моего отца зовут не Картью, а Ультра Пи (Ультра Пижон). Все его способности пока неизвестны, потому что он ими еще не пользовался, его силы включаются только в момент мегаопасности, например, когда пожар. Тогда он может пробивать бетон, гнуть металл и летать по воздуху, потому что страх заряжает его батареи. А потом он ничего не помнит, потому что у него в памяти есть моментальная самонастройка, и он может стереть все данные с жесткого диска в своем мозгу, чтобы нельзя было добыть из него микрофильмы в случае допроса с пристрастием в застенках Звездного Воинства, во главе которого стоит его заклятый враг Морг (известный также под именем Джерри Гад).