В мутной воде - Константин Станюкович

Борский кивнул старику за сообщение и поднялся по мраморной лестнице, уставленной бюстами и цвета-ми. На верхней площадке его встретил солидный лакей во фраке и отворил настежь двери в залу. Из белой залы с золочеными стульями Борский прошел сперва в желтую гостиную, оттуда в другую, малиновую гостиную, поменьше, и остановился. Из непритворенной двери в соседнюю комнату доносился разговор.

Борский кашлянул.

— Эй… кто там? Входите! — проговорил из соседней комнаты резкий, несколько грубоватый женский голос.

Борский вошел в небольшую турецкую комнату.

Неслышно ступая по мягкому ковру, он подошел к полной роскошной блондинке со вздернутым носом, сочными толстыми губами и хорошо развитым бюстом. Она сидела на оттоманке, в капоте, с распущенными светло-русыми волосами, полная, белая и свежая, и лениво подняла голову при виде Борского. Она производила впечатление хорошо откормленного, роскошного, чувственного животного. На ее вульгарном лице сияло выражение сытости, довольства и наглости. Видно было, что эта женщина привыкла к роскоши, но не выросла в ней. В ее манерах сказывалось самодовольство выскочки и вульгарность добродушной прачки.

Наталья Кириловна лениво протянула Борскому полную выхоленную руку в бриллиантах для поцелуя. Борский почтительно поцеловал руку и раскланялся с высоким седым господином со звездой, сидевшим на низеньком стуле у ног Натальи Кириловны.

— Вы не знакомы? — проговорила она. — Красносельский! Борский!

Гости пожали друг другу руки.

— А вас, Борский, давно не видать. Где вы пропадаете? Я слышала, вы женились?

— Женился, Наталья Кириловна.

— И, говорят, ваша супруга красавица?..

Наталья Кириловна зевнула. Она не умела вести разговора. Потом, как бы вспомнив новость, она проговорила с важностью:

— Могу вас поздравить с победой, господа: вчера одержана победа под Систовом… или Систовцем… Я вечно перепутаю названия! — добавила она, смеясь.

Гости выразили удовольствие и заметили, что победы не заставят себя ждать. Наталья Кириловна опять зевнула. Красносельский стал прощаться. Он несколько раз поцеловал руку Натальи Кириловны и заметил:

— Так когда же прикажете заехать?

— Приезжайте завтра… Я приготовлю письмо… До свидания… Очень рада, что ваше дело скоро устроилось, очень рада… Да смотрите, пришлите мне из Болгарии костюм болгарский… Говорят, красивый…

Красносельский еще раз поцеловал руку, рассыпался в благодарностях за добрую помощь и обещал прислать костюм немедленно.

— Вы в нем, Наталья Кириловна, будете просто восхитительны! — добавил он.

— А вот посмотрю… Смотрите же, завтра… Я и посылочку приготовлю!

Красносельский ушел.

— А вас, дорогой Василий Александрович, я не могу порадовать… Я вчера получила письмо, что подряд, о котором вы хлопотали, на днях сдан.

Борский чуть не привскочил на стуле.

— Кому?..

— Какому-то Иваницкому… За него барон Зек хлопотал… Говорят, Иваницкий подставное лицо и будто это Орефьева все дело ведет… Вы не сердитесь… Я тут ни при чем… Придумайте что-нибудь другое!.. Вы знаете, я для вас всегда готова просить!

Борский слушал я не слышал, что говорит эта женщина. Он ехал вполне уверенный, что дело за ним, и вдруг оказывается, что его предупредили. Он помнил только, что надо платить, сроки близки и что ему грозит банкротство.

— Это вас беспокоит, Борский… Да вы не унывайте. Придумайте что-нибудь другое… Теперь наша армия нуждается в честных людях…

Наталья Кириловна проговорила эти слова с особенною торжественностью и затем спросила:

— А уж скоро на дачу надо… Вы куда?

— В Царское…

— А я в деревню поеду… В деревне хорошо…

— Вы скоро едете?..

— Нет еще… В июне, не раньше… Знаете ли, Борский, я люблю деревню… Конечно, теперь не будет того покоя… Война… убитые, но вообще в деревне прелесть… У меня там купанье какое!

«Черт мне в твоей деревне!» — думал Борский, слушая ленивую болтовню Натальи Кириловны.

— Вы, Борский, приезжайте ко мне в деревню… Только ухаживать не смейте… Рассержусь! — усмехнулась Наталья Кириловна, потягиваясь на оттоманке, словно объевшийся кот. — За мной Игренев вздумал ухаживать, так ему досталось, бедному…

Борский хотел было спросить Наталью Кириловну, как это барон Зек успел обладить дело, но в комнату вошел молодой кавалерист и поднес Наталье Кириловне крошечную обезьяну.

— Только что на биржу привезли, Наталья Кириловна! — воскликнул офицер, подавая маленького зверька.

— Ах, какая прелесть!.. Спасибо вам, Аладьин. Целуйте руку!

Она занялась обезьяной, послала офицера за молоком, целовала маленького зверька, положила его себе на грудь и совсем забыла о Борском.

— Да куда вы, Борский? — заметила она, когда Борский поднимался. — Посмотрите, что за прелесть… Сейчас мы ему сливок дадим… Да что же Аладьин так долго! Аладьин, Аладьин! — крикнула она нетерпеливо.

Вошел офицер с блюдечком сливок. Началось кормление. Наталья Кириловна щекотала зверька и весело смеялась. Забава ей понравилась.

— Ну, прощайте… Гадкий! И посидеть со мною не хочет! — капризно проговорила Наталья Кириловна. — За это вот не дам вам руки!

Однако Борский все-таки взял руку, поцеловал ее и просил позволения побывать у ней на днях.

«Черт бы побрал эту обезьяну. От нее теперь никакого толку не добьешься!» — думал он, спускаясь по лестнице угрюмый.

«Теперь этот офицер, пожалуй, за обезьяну в фавор попадет!» — усмехнулся Борский, надевая пальто.

Швейцар заметил недовольное лицо Борского и не пожелал, как это обыкновенно делалось, счастливого успеха, а молча подал пальто и проводил Борского до дрожек.

— Куда прикажете? — спросил кучер.

— Домой! — сердито проговорил Василий Александрович и задумался над неудачами, которые в последнее время, как нарочно, скопились над его головой.

Глава пятнадцатая

Американец-спаситель

Скверную неделю переживал Борский. Кредиторы осаждали его, и нужна была вся его выдержка, чтобы не выдать положения, в котором он находился. Он всем объяснял, что на днях получит большое дело, и переписывал векселя, приписывая огромные комиссионные проценты. В доме не было ни гроша денег, и Борский принужден был занимать маленькие суммы на домашние расходы. Никто, разумеется, и не подозревал, что «миллионер» Борский находится в таком положении. Все шло в доме обычным порядком; только по утрам в кабинет к Борскому являлись какие-то темные личности, да сам Борский, оставаясь один, был не в духе и раздражителен до последней степени.

Елена ничего не знала, но чувствовала, что делается что-то неладное. Никогда она не видала Борского таким мрачным, раздражительным и вспыльчивым, как в эти дни. Он по целым дням не выходил из кабинета, а за завтраком и обедом обыкновенно молчал, почти не прикасаясь к кушаньям. Елена смотрела на мужа, но спрашивать его не решалась. Она и сама была не весела и с трепетом просматривала в газетах списки раненых и убитых. Последние дни муж и жена только и встречались в столозой. Борский просиживал до глубокой ночи в кабинете и мрачно ходил по комнате, придумывая найти выход из своего отчаянного положения. Со всех сторон он получал неутешительные известия. А платежи срочные были близки, и платить было нечем. Перед ним уже виднелся конец его блестящей карьеры дельца и впереди — банкротство, разорение, ненависть всех потерпевших лиц. Он судорожно схватывался за револьвер. Он не желал видеть все эти озлобленные, насмешливые лица. Самолюбие его не могло вынести ни молчаливого укора в глазах жены, ни перспективы сделаться посмешищем города… «Нет… Нет! Уже лучше разом покончить, а там пусть говорят… Мне будет все равно!» — говорил он сам себе…

«Должно же наконец счастье повернуться в мою сторону! — думал он. — Нельзя же, чтобы неудачи преследовали меня!»

И снова надежда закрадывалась ему в сердце. Он откладывал револьвер в сторону, и планы роились в измученной голове…

Однажды за обедом Борский был так бледен, что Елене стало жаль мужа, и она ласково спросила:

— Ты нездоров… Не нужно ли доктора?

— Доктора? Нет, не нужно! — сухо ответил он.

Она умолкла. Что могла она сказать человеку, которого она не любила? Она не раз подходила к дверям его кабинета, но отходила назад и горько задумывалась, сидя в своем изящном будуаре. Над домом словно повисла какая-то гроза, и все в доме чувствовали это. Даже на лицах прислуги заметны были сдержанность и серьезность… Какою-то могильною тишиной веяло от всех этих парадных комнат, и Елена часто уезжала из дома к отцу, но, по обыкновению, ничего не рассказывала старику из боязни огорчить его, а терпеливо выслушивала его военные планы. С матерью она ничего не говорила, да мать и редко видалась с ней. Она была одним из деятельных членов «Красного Креста» и по целым дням не бывала дома, таская за собою румяного юношу, дальнего родственника, жившего у Чепелевых под именем племянника. Старик Чепелев смотрел на все сквозь пальцы и не показывал вида, что подозревает о каких бы то ни было отношениях своей жены к подростку. Он только брезгливо сторонился от них и проводил время в кабинете.