В мутной воде - Константин Станюкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он приехал к Палкину я вошел в общую комнату, то застал Неручного, мрачно сидевшего за бутылкой пива…
Глава одиннадцатая
Алчущие
По соседству за отдельным столом пировали два господина, невольно обратившие на себя внимание Венецкого. Один из них, господин в статском платье, но смахивавший манерами на военного, громко разговаривал, энергично жестикулируя, с господином в интендантской форме. Перед ними стояло несколько пустых бутылок. Оба они находились в сильно возбужденном состоянии.
— Субъекты любопытные! — обронил доктор, указывая глазами на соседей. — И какие патриоты!
— Да… Ты брат, Бакшеев, счастливая скотина. Этакое место получил… Ведь там все золотом. Зо-ло-том! — говорил, заливаясь громким хохотом, статский господин, с каким-то особенным выражением произнося слово «золотом».
Венецкий взглянул на господина. Плотная фигура, красное энергичное лицо, длинные усы, эспаньолка и пара маленьких юрких глазок, бегавших беспокойно с предмета на предмет, не представляли большой привлекательности.
— Ну, уж ты, Дашкевич, и расписал! — кокетничал господин лет сорока, с пухлым, самым обыкновенным лицом, наливая стаканы. — Не Голконда[12] какая-нибудь. Тоже, пожалуй, и кровь придется проливать. Мало ли там разных башибузуков.
— Ха-ха-ха!.. Ты мне, интендант, сказок-то не рассказывай… Я сам сербскую кампанию делал и с Мак-Клюром организовал кавалерию этим подлецам. Я этих башибузуков знаю не хуже, чем тебя… Зачем тебе к ним идти?.. Ты сзади… И ведь все золотом. Зо-ло-том… Ведь вот справедливость!.. Я — благородный человек, пострадал за правду, до сих пор рана вот тут (усатый господин хлопнул по своей ноге со всей силы) говорит о себе, и вместо благодарности — под суд, а ты, интендантская крыса, будешь все золотом… Золотом… Товарищ! — воскликнул вдруг он, обращаясь к Венецкому. — Скажите, где же правда?
С этими словами он поднялся и подошел к Венецкому.
— Позвольте познакомиться… Отставной ротмистр Дашкевич… Верно, слышали. У князя Милана кавалерией командовал, а теперь на подножном корму, как будто вроде капитана Копейкина[13].
Через несколько времени оба эти господина придвинулись к нашим приятелям и настоятельно просили выпить в честь войны. Неручный весело смеялся, слушан пьяный лепет этих двух господ, и спросил:
— А отчего, ротмистр, вы пострадали?
— Самое пустое дело… Так, глупости одни, а подите ж…
— Он с подъемными не так распорядился! — хихикнул интендант, подмигивая как-то скверно глазом.
— Молчи!.. Не в подъемных тут дело, а тут дело чести… Выслушайте, господа, и скажите, нарушил ли я честь. Служил я в драгунах, но на Кавказе надоело, — все Кавказ да Кавказ, — и подал я перевод на Амур. Перевели, выдали, как следует, подъемные, двойные прогоны… Я собрался было ехать и доехал до Москвы, но в Москве застрял…
— Одна блондинка его увлекла!.. — вставил интендант.
— Блондинка или брюнетка, а ты не перебивай… Я, слава богу, много перевидал и блондинок и брюнеток! — улыбнулся он, залихватски покручивая усы… — Это точно одна прехорошенькая блондинка… в вагоне познакомились… Однако все-таки еще деньги оставались, и я доехал бы, как вдруг сербская война… Ну, думаю, теперь не время о деньгах думать, когда бедные братья в опасности… Я человек решительный… Узнал, что набирают добровольцев, отправился в комитет, получил деньги и марш в Белград… Там явился к Милану, и стали мы с Мак-Клюром организовывать кавалерию. Когда кончилась война, вернулся я в Россию. Вдруг узнаю, что я уволен от службы и отдан под суд за то, что не возвратил денег… Это как вам покажется, а?..
Он выпил стакан вина и продолжал:
— И вот шесть месяцев я страдаю… Подавал прошение о принятии меня вновь на службу, на имя военного министра, но движения никакого… А написано было от души. Прежде, говорю, позвольте, ваше высокопревосходительство, умереть за отечество, а потом судите мои кости… И нет никакого ответа. Чинодрал там один — каналья какая-то! — еще посмеивается, когда я пришел к нему. «Прежде, говорит, дело ваше кончите, а потом умрите…»
— Да ты бы деньги представил, — ехидно вставил интендант. — Тогда и препятствий никаких…
Ротмистр выпучил сперва глаза, а потом захохотал:
— Это как же вернуть их?.. Из-за этих каких-нибудь восьмисот рублей и сиди тут сложа руки, когда внутри тебя огонь.
Он мрачно обвел глазами, снова выпил вина и заметил:
— Обидно! Если бы вы знали, как обидно!.. Но меня не остановишь, нет! Я к господину военному министру явлюсь и скажу, что теперь, когда предстоит святая борьба, когда каждый русский старается лечь костьми, я не могу из-за каких-то восьмисот рублей оставаться здесь. И ведь все из-за своего же благородства… Писарек в министерстве говорил мне: «Если бы вы, говорит, ваше благородие, тогда в Москве свидетельство о болезни выправили, так никаких бы затруднений не вышло…»
— Уж лучше бы тебе в Сербии оставаться… — заметил интендант.
— Конечно, лучше… Там меня все знают. И Милан знает, и министры все. Только, по правде вам сказать, господа, трусишки они все, ей-богу, трусишки… Помните вы, скупщина у них там бунтовалась одно время, и министры не знали, что делать. А я в ту пору в Белграде был. Я и прихожу к Ристичу и говорю ему: «Позвольте, говорю, господин министр, обладить это дело и вашу скупщину разогнать… Я с тридцатью казаками мигом ее… И без пролития крови, а с одними нагайками». — «Нельзя, говорит, — конституция», и сам смеется… «Очень, говорит, благодарен за ваши добрые намерения, но нельзя…» — «Да помилуйте, говорю, чего тут нельзя? Я живо разгоню, а потом вы опять вашу конституцию объявите…» Однако не дали, а я бы, ей-богу, с тридцатью казаками всю их скупщину кверху тормашками поставил!..
Он говорил об этом простодушно, словно бы изумляясь глупости министра, не позволившего ему разогнать скупщину.
— Так скупщину и не разогнали? — заметил доктор.
— Так и не разогнали. А вы, господа, что же не пьете?.. Это не по-товарищески… Мы вот с этою свиньей уже пьяны, а вы только поглядываете. Это как же…
Он вдруг как-то подозрительно взглянул пьяными глазами на доктора, налил дрожащею рукой вино в стаканы и, поднимая свой стакан, запел пьяным голосом. Интендант стал подтягивать и умиленно поднял кверху свои масляные глаза. Публика с недоумением обернулась в их сторону.
— А вы что же, господа?..
Начинался скандал. Ротмистр стал было приставать к доктору, но, по счастью, к ротмистру в это время подошел какой-то господин и стал целоваться с ним.
— Молодец… Ура!.. Ур-ра!.. — закричал господин, тоже совсем пьяный.
— Ур-ра! — подхватил басом ротмистр. — Умрем все, но не посрамимся вовеки… Человек, шампанского!.. У интенданта теперь много денег… Все золотом. Золотом!
Публика, бывшая в комнате, стала потихоньку уходить. Наши приятели тоже поспешили выйти.
— Вот вам алчущие войны! — заметил доктор, когда они вышли на улицу. — И таких, кажется, более всего… Ну, до завтра… Завтра ведь едем?
Глава двенадцатая
Последнее свидание
На другой день Елена сидела в кабинете у отца и прислушивалась к звонку. Матери, по обыкновению, не было дома, и на вопрос ее — где мать, старик улыбнулся грустною улыбкой и ответил:
— С утра уехала. Твоя мать редко бывает дома. Скучно дома с таким стариком…
Елена обняла отца и рассеянно слушала последние новости о военных действиях.
— Ждешь? — улыбнулся старик.
Она покраснела и прошептала:
— Последний раз, папочка…
— Последний ли?.. Ты, Леля, помнишь, я тогда говорила последний… Ну, ну… не буду…
Раздался звонок. Елена встрепенулась и смотрела на дверь. Через минуту Вепецкий вошел в кабинет.
Он был рассеян и почти ничего не говорил. Старик пробовал было шутить, но шутка не выходила. Всем было тяжело. Он тихо вышел из кабинета. Елена и Венецкий остались одни.
— Я исполнила вашу просьбу… приехала! — сказала Елена.
— Благодарю вас, Елена… Елена Арсеньевна! — поправился он. — Я этого никогда не забуду…
Он крепко сжал ей руку и грустно взглянул ей прямо в глаза…
Они говорили мало… И о чем им было говорить? Елена жадно глядела на Венецкого, словно бы желая запечатлеть в памяти его милые черты.
— Вы ведь будете писать папе?
— Буду…
— И если что случится… вы напишете?
— К чему, Елена?..
— Послушайте, не уезжайте отсюда таким… Скажите мне еще раз, что вы простили меня.
— О боже мой! и вы думаете, что я сержусь на вас?..
Он прильнул к ее руке, и слезы брызнули из его глаз…
— Пора… пора! — проговорил он, вставая. — Прощайте, Елена… Прощайте, ненаглядная моя!..
Она бросилась к нему на шею.
