Фату-Хива - Тур Хейердал

Вечерело, в изменившемся освещении тени заполнили малейшие углубления в камне, и мы вдруг увидели глаза, высеченные на боковой грани алтареподобной платформы поблизости. Лес притих после дождя. Возле нас над лесным пологом вздымался шпиль из красной лавы, словно охраняющий древнюю загадку кинжал. Наши проводники заторопились домой.

Луна озаряла мокрые пальмовые кроны в долине, когда мы, сидя на нарах в своей хижине на королевской террасе, принялись обсуждать сделанное в этот день открытие. Меня не покидало чувство, что нас окружают незримые ключи к давней загадке. Кто высек на камне глаза-символы и необычное судно? Почему все исследователи расходятся во мнении о прародине полинезийцев? Каждый судит по-своему, хотя лица большинства исследователей обращены в сторону "далекой Азии. Но если древние маркизцы вышли из Азии, их лодкам пришлось обогнуть треть земного шара, борясь при этом с встречными ветрами и течениями.

С новой силой вспыхнул мой давний интерес к неразгаданной тайне происхождения полинезийцев. Может быть, именно каменная рыба Тиоти - не окаменелость, а наскальное изображение - оказалась последней каплей, которая на всю жизнь переключила мое увлечение из области зоологии в область антропологии. Естественный шаг - от трансокеанских странствий животных до трансокеанских странствий людей. С того дня, добывая в лесу хлеб насущный, я искал под камнями и листьями не столько жуков и улиток, сколько наскальные изображения и заброшенные жилища. Мелюзги в пробирках и банках почти не прибавлялось, зато росла моя коллекция мелкой каменной скульптуры и других археологических находок. Пришлось обратиться к Вилли за ящиками для громоздившейся у нас под полом груды костей и обработанного камня.

...Под вечер, после долгого похода за плодами в верхнюю часть долины, мы с Лив решили освежиться в речушке. Удобно сидя каждый в своей заводи, мы уписывали апельсины и сочные горные манго. Широченные листья на берегу прикрывали нас от жгучего солнца, и мы наслаждались жизнью. Птицы, цветы... Мы спрашивали друг друга: чего еще нам не хватает? И оба были согласны, что у нас есть все, чего душе угодно. Мыли ноги кокосовым маслом, оттирали пемзой налипшую на руках смолу.

Освеженные купанием, мы вылезли на берег и пошли наверх к хижине. Я нес полную вершу раков, Лив надергала из земли крупные корни таро. Все, что надо для обеда.

В это время на тропе позади нас появился одинокий всадник. Он направлялся вверх по долине за плодами хлебного дерева и взялся передать нам от Пакеекее аккуратно завернутую в зеленые банановые листья свинину. Больше недели мы не видели никого из островитян. Всадник был бледный, изможденный, говорил хриплым голосом. Нас будто холодом обдало, когда он спросил, не дошла ли до нас чума. Да-да, шхуна "Моана" пришла в Ханававе за копрой и привезла с собой чуму, которая распространилась на весь остров. В Омоа ее занесли на лодке люди из Ханававе. Многие умерли. Самому всаднику повезло, уже поправляется. Сворачивая на тропинку, уходящую в глубь леса, он криво усмехнулся и успокоил нас: мол, мы живем далеко от берега, до нас чума не скоро доберется.

На мгновение мы потеряли дар речи. Посмотрели на свои руки, на зеленый сверток со свининой. Вот тебе и земной рай! На острове чума. Доберется и до нашего убежища.

Мы поспешили еще раз хорошенько вымыться. Сожгли банановые листья и зажарили мясо. Но аппетит пропал. Даже раки нас не соблазняли. Долго мы сидели молча и глядели на луну, потом легли спать.

Несколько дней прошло в ожидании. Затем появились первые симптомы, и мы приготовились к худшему. Однако у меня все дело свелось к легкой ангине, а Лив вынуждена была частенько бегать в лес. И только. Возможно, у нас слегка повысилась температура, но без градусника мы не могли ее измерить. Вот так чума. Мы смеялись. Обыкновенный легкий грипп.

Вскоре в дверь нашей бамбуковой хижины постучался неунывающий пономарь. Однако на сей раз Тиоти не улыбался. Он еле держался на ногах. Мы едва узнали нашего долговязого весельчака: лицо бледное, кашель, воспаленные глаза.

Держа в руках свою шляпу, он спросил, не могу ли я спуститься в деревню и сфотографировать его последнего сына? Чума унесла всех детей...

Сутулясь, Тиоти медленно повел нас вниз по тропе.

В деревне царил траур. Люди резали поросят, в большинстве хижин шли поминки. Настроение было унылое, мрачное. Исчезли красочные пареу. Несмотря на жару, мужчины ходили в брюках и рубашках с длинными рукавами, женщины - в длинных мешковатых платьях. Только ступни оставались голыми. С солнечной улицы - на нары в темной хижине. Никаких врачей. Никаких медсестер, лекарств. Никакой возможности покинуть остров. Никто не рассказывал островитянам про вирусы, про инфекцию, они не имели понятия о гигиене. Страшно было войти в лишенную окон дощатую или бамбуковую хижину, где молодые и старые валялись вперемешку на полу и умирающие кашляли в лицо соседу. Я представил себе, что выпало на долю Терииероо и Крэпелиена, когда испанка косила людей на Таити. В разгар эпидемии они возили полные телеги трупов в общие могилы. А тут - обыкновенный грипп...

В лачуге Тиоти стало как-то просторнее и светлее. На пандановой циновке на полу лежал аккуратно обернутый в белое малыш. Остальные дети пономаря (сколько их было, мы так и не узнали) уже покоились в земле. Малыш тоже был мертв, и меня попросили сделать фотографию вроде тех, что островитяне видели на стенах у Вилли.

Мы не могли ничем помочь, кроме как прочитать лекцию о гигиене и пользе кипяченой воды. Однако наш рассказ о вирусах никого не убедил. Им легче было представить себе невидимого, бесплотного злого духа, чем крохотную невидимую злую бациллу. Протестанты и католики наслышались о дьяволах и ангелах, но никто не пробовал просветить их насчет микробов и вирусов.

Потрясенные этой трагедией, мы покинули объятую скорбью деревню и направились к своему домику в дебрях. Нас ждала просторная бамбуковая хижина - и нас угнетало чувство вины. Это нам, европейцам, следовало бы проводить ночи в обществе своих микробов в душной лачуге из привозного железа и досок. А им, полинезийцам, - спать в бамбуковой хижине под кровлей из пальмовых листьев. Нечестно сложилась меновая торговля белого человека с островитянами. У нас не было причин гордиться своим племенем. Стоит ли гордиться белой кожей, когда от нее на других падает черная тень?..

Грипп обернулся таким бедствием, потому что поразил народ, чье здоровье уже было подточено другими привозными недугами - туберкулезом, венерическими заболеваниями, проказой, слоновой болезнью. Эти недуги, а также оспа начали косить ранее здоровых островитян после их первых контактов с носителями культуры с материка. Трудно винить белого человека в том, что здоровый народ не приобрел иммунитета. Но в наши дни сильно сократившееся островное население страдало не столько из-за малой сопротивляемости, сколько из-за малой осведомленности о том, как избежать инфекции и бороться с болезнями. Тут вина белого человека очевидна.

Веди мы в наших всесторонне защищаемых городах и поселках такой образ жизни, какой навязали фату-хивцам, у нас было бы еще меньше шансов выжить, чем у них. Со всех сторон островитян подстерегала инфекция. Большинство страдало тем или иным хроническим заболеванием. Особенно широко распространились туберкулез и венерические болезни. Бросались в глаза проказа и слоновая болезнь. Родильная горячка и выкидыши давали наибольшую смертность. Сколько раз, здороваясь с островитянином, мы замечали, что у него нет пальцев или части уха. А идя по деревне, перед каждым домом видели мужчину или женщину с толстыми, как бревно, ногами. Видели предплечья толщиной с бедро. У одного мужчины мошонка раздулась, словно тыква. Местные жители с детства привыкли к таким картинам. В их представлении болезнь не была чем-то ненормальным. Она составляла неотъемлемую часть их существования.

У нашего старого друга Иоане, с которым мы давно уже не встречались, было полно хлопот. Он был деревенским плотником и гробовщиком. Если больной уже не мог подняться с циновки, Иоане приходил со своим материалом и принимался сколачивать гроб на глазах у бедняги. Надо признать, что полинезийцы не боятся смерти. Они воспринимают ее как возможность встретить столь почитаемых легендарных предков, увидеться вновь с умершими друзьями и родственниками.

При жизни фатухивцы никогда не носили обуви. Ступни их были слишком велики. Даже священник, который все три дня устроенного для нас пиршества ходил в смокинге и шортах, при этом оставался босиком. Но после смерти, когда обувь больше не жала и ногам не было больно, на них надевали новые белые тапочки. Сохранился старый обычай хоронить покойного вместе с его имуществом. В старых склепах мы находили куски сгнивших деревянных чаш, резные серьги из человеческой кости. При нас одного фатухивца захоронили вместе со старой гармошкой, а другому положили карточную колоду - видно, покойный очень ею дорожил. Вера в загробную жизнь существовала здесь до введения христианства, и считалось в порядке вещей захватить с собой на тот свет что-нибудь такое, что могло бы развлечь языческих предков.