Миксы - Наталья Лебедева

А Леру встретил на крыльце. Она, казалось, высматривала его, сидя на перилах.

Её спина прислонилась к опоре крыльца, а согнутые в коленях ноги стояли на венчающей перила доске. На ногах были круглоносые балетки и, подойдя, Валерик увидел, как вольно сидят они на узкой ступне, и ещё увидел тонкие струны сухожилий, бегущих к пальцам. Нога была чуть загорелой, и кожа мерцала в мягких предзакатных лучах шёлковым блеском.

На Лере были надеты джинсовые, обрезанные по самые ягодицы, шорты и белая майка. Волосы, распущенные и тщательно расчёсанные, стелились по плечам и спине.

Валерику стало даже плохо при мысли, что она так выглядит ради него. Он готовился к поцелую и не знал, каким он будет на сей раз: сестринским или тем, ночным...

Но тут над лесом грянул Меркюри, и Валериков желудок, услышавший призыв к ужину, жалобно и громко заурчал.

Лера расхохоталась. Валерику стало понятно, что сейчас она его не поцелует.

Лера наклонилась вперёд и взлохматила рукой его жидкую чёлку, как всегда прилипшую ко лбу.

– А у нас есть готово! – сказала она, улыбаясь. – Мы тебя ждём есть!

И только тогда Валерик перевёл взгляд на малыша, который сидел тут же, на крыльце, пристёгнутый к коляске, и жевал резиновое кольцо, усеянное мелкими пупырышками.

– Слушай, – Лера подхватила одну из его сумок и потащила в кухню, несмотря на вялое Валериково сопротивление, – а ты меня не отпустишь, а? После ужина, м?

И она почти мурлыкнула. И когда разбирала сумку, жмурилась то ли от яркого света лампочки, то ли от удовольствия.

– Куда отпустить? – Валерик нервно потёр мигом вспотевшую под оправой очков переносицу.

Лера втолкнула в кухню коляску с ребёнком.

– Я Валерочку покормлю, а ты уложишь, да?

– Я уложу, да. Но куда ты?

– Я в лагерь. В ла-герь.

– Куда?

– Ну в лагерь же! Там сегодня дискотека. Меня мальчики пригласили.

– Какие мальчики?!

– Ди-джеи. Там работают мальчики-ди-джеи.

– Маленькие?

– Ну мои примерно ровесники. А что?

– Да нет, ничего. Мне просто трудно представить... И... Зачем ты туда пойдёшь... И...

– Да Валер! – Лера посмотрела на него так грозно, что он едва не подавился слюной. – Я тут сижу одна. Я ничего кроме ребёнка-стирки-готовки не вижу. Ну?! Могу я пойти потанцевать? Просто потанцевать?! Отвлечься. Нет? Расслабиться. Нет?

– Нет, ну да... Ну, в смысле, конечно, наверное, можешь...

Валерик блеял. И покрывался испариной от того, что знал: если у Леры плохое настроение она сейчас скажет ему зло: "Опять ты блеешь".

– Иди, – выдавил он из себя, наконец, чёткое и определённое слово. – Иди, конечно. Отдохни.

– Спасибо! – Лера обвила его сзади руками и чмокнула в шею над воротничком. Жёсткая основа воротничка больно впилась при этом в кожу.

За ужином Лера торопилась, и Валерик видел, что она торопится. Еда стремительно исчезала с тарелки с золотым ободком, конфета была запихнута в рот сразу, чай – выпит одним глотком.

Потом она долго ругалась на малыша, который не хотел брать грудь.

Валерик хотел сказать, что тот, наверное, ещё сыт; хотел посоветовать ей подождать ещё час и пойти потом, но... Но сидел и смотрел на деревянную лестницу, ведущую из кухни на второй этаж, и на брёвна, щели между которыми были тщательно законопачены мхом. Конопатил Лёвкин дед. Валерик хорошо помнил, как просушенный мох под долотом скрывался в щели. Помнил, как много дед делал для своей жены: делал всё, что она хотела. Правда, бабушка всегда делала что-нибудь в ответ. Но Валерик верил, что если Лера когда-нибудь полюбит его, она тоже будет нежно о нём заботиться.

Наконец малыш сдался, и в комнате за дверью воцарилась тишина.

Минут через пятнадцать Лера вышла.

– Он не спит, – сказала она, кивая на дверь.

– Уложу.

И Валерик замялся:

– Тебя, может быть, проводить?

– Нет. Светло же ещё, – и Лера кивнула на окно, в котором догорало солнце. Оно садилось ровно за ветвистую яблоню и казалось фонарём, укутанным в ажурный зелёный абажур.

Валерик посмотрел на солнце, на которое теперь можно было смотреть, не боясь, что заболят глаза, и подумал, что даже рад Лериному уходу. Ему представилось, как уютно им будет вдвоём с малышом. И как не надо будет смотреть на такую красивую Леру и испытывать сразу так много чувств, и так много сомневаться и надеяться.

Он заглянул к малышу и увидел, что тот сидит в кроватке и бьёт ладошкой по картинке в картонной книжке.

– Я сейчас, – шепнул ему Валерик и вышел во двор.

Лера вышла за забор, перешла дорогу в две колеи, по которой машины подъезжали к дачам, и направилась к дыре в ограде лагеря. Раздвинулись и упруго сомкнулись папоротники, мелькнула среди осин белая ткань майки – и она ушла, ни разу даже не обернувшись.

Валерик постоял немного и послушал, всё ли тихо. Потом зашёл на участок и прикрыл за собой калитку. По пути он наступил на щепку, в которой жила миксамёба, но она этого даже не почувствовала: она сидела внутри и интересы у неё были поважнее, чем чья-то тяжёлая нога, на секунду придавившая податливую подгнившую древесину: ей показалась интересной другая миксамёба, она звала её для спаривания.

Та послушалась, пришла. Соблазнилась акрозином, запахом без цвета и вкуса и почти неслышным, но всё равно привлекательным и сильным.

Две миксамёбы дотронулись друг до друга, соприкоснулись поверхностями, их оболочки слились, и накопленные за несколько дней вещества смешались в одно. Но ядра плавали внутри общей клетки отдельно друг от друга. Миксамёба сравнивала, пробовала. раздумывала. Нет, ей не нравился такой партнёр, она не хотела сливать с ним ядро. Она стала отталкивать вторую клетку, стараясь при этом урвать как можно больше полезных веществ.

Миксамёбы снова разделились. Та, первая, стала, пожалуй, гуще. Ей удалось извлечь максимум пользы из короткого свидания. Она замерла, отдыхая. Знала, что позже позовёт ещё раз.

Валерик вернулся в комнату. Малыш увидел его, стоящего в дверях, и слюняво заулыбался. Валерик присел на корточки перед кроватной решёткой, взялся за круглые деревянные рейки.

– Привет! – сказал он. Валерику было тоскливо, и больше поговорить было не с кем.

– Гны! – вдруг булькнул малыш. – Гны! Гны! – радостно повторил он, стуча раскрытой ладошкой с растопыренными пальцами по Красной Шапочке, которая красовалась на картонной странице книжки.

У него была замечательная улыбка: такая заразительная, что Валерику тоже захотелось улыбнуться. Малыш внимательно и весело смотрел на него синими глазами, яркими, чистыми и очень умными. Пушистые ресницы смыкались и размыкались, заставляя глаза мерцать. Взгляд его уже был серьезным, а улыбка ещё не покинула рта, где среди ярко-красных, твёрдых и набухших дёсен ослепительно белел первый прорезавшийся зуб.

Ручки ещё раз припечатали Красную Шапочку, малыш доверительно наклонился вперёд и сказал:

– Габа. Бгаба.

И Валерик вдруг понял, что впервые за шесть месяцев смотрит этому человеку в глаза. Малыш всегда копошился где-то возле. Или сидел в коляске перед. Или в стульчике сбоку. Если Валерику приходилось переодевать его, Валерик смотрел на одежду или на испачканную попку. Если приходилось укачивать на руках, то смотреть хотелось куда-то вдаль: наклонённая вниз, шея быстро затекала.

И ещё – Валерик понял только сейчас – он никогда не называл малыша по имени. Никогда даже не думал о нём как о Валере. Это был малыш, ребёнок, некто без имени, принадлежности, характера, чувств. Кто-то важный Лере, более ничего.

Но вот же он сидел с мечтательным видом, которого не может быть у того, кто не чувствует и не думает. Он смотрел большими ясными глазищами и, казалось, звал поговорить о чём-нибудь. Звал так ясно и определённо, что Валерик неожиданно для себя начал:

– Ва... Ва...

И понял, что не может выговорить общее для всех имя по отношению к совершенно отдельному малышу.

– Ну и что мы будем делать? – спросил Валерик.

– Ньдя-я, – ответил малыш, и слюна густой струйкой потекла по его подбородку.

– Не знаешь... – кивнул головой Валерик и салфеткой вытер племяннику рот.

– Ньдя-я, – снова сказал малыш и засмеялся.

– Хочешь быть Валерой?

– Бгымбга! – и Красная Шапочка снова получила по шапке раскрытой ладонью.

– Ясное дело, нет, – и Валерик прижался к решётке так, что почувствовал, как прутья отпечатываются у него на лице, обещая длинные, припухшие по краям красные метины. – А кем ты хочешь быть?

Малыш то ли устал, то ли ждал ответа от взрослого, то ли просто изучал изменившееся, странно сплюснутое прутьями лицо, но молчал.

– Даня, – сказал Валерик и отодвинулся от кроватки, словно желая окинуть малыша взором и определить, идёт ли ему имя. – Даня?

– Гаа-бум! – и Даня чихнул. Слюни полетели во все стороны и усеяли Красношапочкино лицо мелкими брызгами, словно слезами.