В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых - Варвара Головина

При всяком случае я доказывала ему, что предпочитаю свои убеждения милости двора; но предполагали, что другие мотивы руководили нами, и решили, что мой муж и я принесли в жертву репутацию Великой Княгини желанию удовлетворить чувство личной вражды и наслаждению мести.

Меня очень огорчали страдания Великой Княгини, и я была далека от мысли, что меня обвиняют в них. Она более не сомневалась, что я была причиной неприятностей, испытываемых ею. В первой молодости самое крайнее кажется наиболее вероятным. Верят в самые высшие добродетели; но когда обстоятельства принуждают увидеть дурную сторону души человеческой, скорей поверят в самое мрачное преступление, чем в артистически сплетенную интригу.

Это первое разочарование жизни распространялось на предметы, слишком соприкасающиеся и близкие сердцу Великой Княгини, чтобы не причинить ей сильного горя. Она думала, что ей повредила самым чувствительным образом особа, которую она нежно любила и привязанность которой она считала неизменной. Ее репутации угрожали. Поступок с нею Государя обвинял ее публично. Ничто не могло защитить ее, и всему этому причиной она считала меня. Ее сердце было изранено. Но скоро все-таки негодование придало ей силы; решение не показывать вида тем, кто огорчил ее (кто бы это ни был), что они достигли своей цели, возвратило ей самообладание в свете. В глубине своей души она старалась удалить мысль о моем муже и обо мне. С тех пор она стала смотреть на нас как на открытых врагов.

Двор, по обыкновению, проводил конец весны, лето и начало осени в Петергофе и Павловске. Характер Императора Павла становился все более и более вспыльчивым, а поведение — произвольным и странным. Однажды весною (это случилось перед отъездом на дачу), после обеда, бывшего обыкновенно в час, он гулял по Эрмитажу и остановился на одном из балконов, выходивших на набережную. Он услыхал звон колокола, во всяком случае не церковного, и, справившись, узнал, что это был колокол баронессы Строгановой, созывавший к обеду. Император разгневался, что баронесса обедает так поздно, в три часа, и сейчас же послал к ней полицейского офицера с приказом впредь обедать в час. У нее были гости, когда ей доложили о приходе полицейского. Все были крайне изумлены этим посещением; но когда полицейский исполнил возложенное на него поручение с большим смущением и усилием, чтобы не рассмеяться, то только общее изумление и страх, испытываемый хозяйкой дома, помешали присутствовавшему обществу отдаться взрыву веселости, вызванному этим приказом совершенно нового рода.

Анекдот быстро распространился в городе, толки вокруг этого случая дали повод злонамеренным людям находить у Государя расстройство рассудка, и эта тирания, распространявшаяся даже на домашнюю жизнь, раздражала всех. Распорядившись отобрать во всех книжных лавках произведения Вольтера и Руссо, он запретил ввоз каких бы то ни было книг в Россию. Точность, с которой исполняли этот приказ, была поводом к очень неудобной сцене, происшедшей в Павловске.

Великие Князья, Великие Княгини и весь двор дожидались Их Величеств в маленьком особом саду Государыни, чтобы оттуда отправиться на прогулку верхом, что было очень принято при дворе в том году, как и в предыдущем. Все собрались у окон нижнего этажа апартаментов Их Величеств. Слышно было, как Император прошел от себя к Императрице, и вскоре потом послышался разговор в повышенном тоне. Государыня говорила с упреком и плача. Государь отвечал резко, и хотя нельзя было разобрать слов, великолепно были слышны все интонации.

Сцена продолжалась. Аудитория, собравшаяся в садике, хранила самое глубокое молчание; смотрели друг на друга со смущенным видом, не зная, что из всего этого выйдет. Государь появился в очень дурном настроении и сказал Великим Князям и остальному обществу:

— Отправляемся, сударыни; на лошадь!

Пришлось последовать за ним, не смея дожидаться Императрицы, появившейся минуту спустя с опухшими глазами и недовольным видом.

На следующий день узнали причину этой сцены: Государыня выписала из-за границы книг, но таможня, не получив приказа сделать для нее исключения из общего правила, задержала адресованные ей книги. Государыня узнала об этом и пожелала показаться оскорбленной. Она выбрала момент, когда Государь собирался выходить, и пожаловалась ему на недостаток уважения, который проявили к ней, как казалось, с его разрешения. Император, хотя и был раздражен и доведен до крайности, отдал приказ исправить ошибку. Все справедливо удивлялись, что Государь, при своем вспыльчивом характере, так долго выносил мелочность Императрицы и отсутствие у нее чувства такта и меры.

В течение нескольких месяцев Пален преследовал и мучил Великого Князя Александра, чтобы добиться от него согласия на низложение его отца. Наконец, он стал угрожать Великому Князю революцией и резней, уверяя, что только отрешение от престола Павла I может спасти государство и его. Он добился от Великого Князя согласия навести справки, каким образом подобные отречения производились в других странах. Тогда у графа Панина начались собрания посланников. Графу Толстому поручено было опросить их. Пален удалив Ростопчина, единственного человека, стоявшего на дороге его преступных замыслов, начал приводить их в осуществление. Заговор быстро развивался. Заговорщики собирались у князя Зубова; но, несмотря на всю таинственность, которой они облекли это дело, Император узнал, что злоумышляют против него. Он призвал Палена и спросил, почему он не доложил ему об этом. Тот дерзко поклялся, что не было ничего серьезного, что несколько молодых безумцев позволили себе вольные речи и что он образумил их, подвергнув аресту у генерал-прокурора. Он прибавил, что его Величество может положиться на его верность, что он предупредит Императора о малейшей опасности и разрушит зло в самом его корне.

Через три дня он решил нанести решительный удар. Он пришел к двери кабинета Императора и попросил позволения говорить с ним. Он вошел в кабинет с видом, полным отчаяния, и, упав на колени, сказал:

— Я прихожу с повинной головой. Ваше Величество, Вы были правы; я только что раскрыл заговор, направленный против Вас. Я приказал арестовать виновных[47]; они находятся у генерал-прокурора. Но как открыть мне вам величайшее несчастье. Ваше чувствительное сердце отца вынесет ли удар, который я принужден нанести ему. Ваши оба сына стоят во главе этого преступного заговора; у меня все доказательства в руках.

Император был смертельно поражен; его сердце разрывалось; он поверил всему. Его несчастный характер не дал ему подумать. У него были все проявления отчаяния и бешенства. Пален старался тогда успокоить его; уверял, что очень легко разрушить заговор; что он принял все необходимые меры, и, чтобы устрашить виновных, достаточно Его Величеству подписать бумагу, которую он принес с собой.