Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И все? Остыло твое сердце, Боорчу! Это радость маленькая. Самая большая радость в другом. Она в том, чтобы пригнуть к земле врага, захватить все, что у него есть, заставить его женщин рыдать и обливаться слезами, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить животы его любимых жен в постель для отдыха. Вот… Ты говоришь: добыча так худа, что не стоило ее брать. Разве борец выходит на круг и напрягает свое тело только ради награды? Свалить всех, оставаясь на ногах, стать сильнейшим среди сильных – вот что движет борцом. А доблесть воина выше доблести борца, и радость его больше.
По всему было видно, Боорчу не согласен. Но спорить с ним он был не намерен, повернулся к Субэдэй-багатуру и сыну, заставил их рассказывать о походе. Субэдэй-багатур, как всегда, был немногословен:
– Ну, догнали… Разбили… Возвращаемся назад – нас догоняет войско. Сразились…
Это для него было новостью.
– Какое войско? Рассказывай ты, Джучи.
– Хорезмшаха Мухаммеда. Владетеля сартаулов.
– Позовите сюда сартаула Махмуда. Рассказывай, Джучи.
Он часто перебивал сына вопросами. Ему хотелось знать о владетеле сартаулов как можно больше. И какой он из себя, и как одеты его воины, какое у них оружие, как они сражаются. То, что Джучи сам поехал на переговоры, рассердило его.
– Это глупость! Тебя могли убить.
– Убить могли и другого, отец.
– Но ты – мой сын. Этот Мухаммед потом бы везде хвастал, что он снял голову сыну самого Чингисхана. Я недоволен тобой, Джучи. И тобой, Субэдэй-багатур.
– В любом сражении я и другие твои сыновья рискуем головой, – упрямо возразил Джучи.
– Пасть в сражении и отдать свою голову просто так, даром, – разница. Не умничай, Джучи, а слушай, что тебе говорю я. Кто мнит, что понимает больше старших, тот ничего не понимает.
Сын замолчал.
В юрту вошел Махмуд Хорезми. Этот человек, до глаз заросший бородой, со своим караваном проникал повсюду, выведывал все, что хотел знать хан. Под его началом немало мусульман, и все служили хану верно. Правда, и награда за службу была подходящая… Махмуд, кланяясь и оглаживая бороду, начал было сыпать пышное пустословие приветствий (до чего любят всякие сверкающие слова эти сартаулы!), но он прервал его:
– Ты из Хорезма?
– Твой ничтожный раб родился там.
– Кто у вас владетель?
– Хорезмшах Мухаммед, да продлит Аллах его… э-э… – Купец запнулся, глаза его с синеватыми белками засмеялись. – Да будет ему во всем неудача!
– Что это за владетель? Не вздумай принижать его, чтобы я возвысился в своих глазах. Говори правду.
– Великий хан, владения хорезмшаха обширны и богаты, войско храброе и многочисленное.
– Сколько же у вас воинов?
– Мне трудно сказать. Но, думаю, хорезмшах может выставить не менее тридцати – сорока туменов.
– Ого! Не прибавляешь?
– Для чего? Я служу тебе, великий хан.
– Крепок ли, един ли его улус?
– Нет, великий хан.
– Почему?
– Большинство владетелей разных султанов, эмиров хорезмшах покорил в последние годы…
– Я тоже подвел под свою руку многие племена и народы недавно. Ты хочешь сказать, у нас с ними все одинаковое?
– Может быть, в чем-то и одинаковое. Мне судить об этом трудно. Я давно не был на родине.
– Скажи: если все одинаковое, почему ты здесь?
– Великий хан, в твоих руках дороги для купеческих караванов, идущих на восток. Чем будешь сильнее ты, тем безопаснее дороги, тем больше прибыль у купцов. Ты, великий хан, надежда всех, кто торгует или хочет торговать в твоих куренях, в городах и селениях тангутов, китайцев…
– Думаю, ты говоришь правду. Ну, иди. Я позову тебя позднее.
Он проводил взглядом купца, долго молчал. Весть о хорезмшахе меняла все его замыслы.
– Видишь, Боорчу, не я врагов, а враги меня ищут… Все вы знаете, я повелел возвратиться Мухали, чтобы самому еще раз пойти на Алтан-хана. Теперь я этого не могу сделать.
– Ты хочешь воевать с Мухаммедом? – спросил Боорчу.
– Не я хочу… Джэбэ, ты отправляйся во владения Кучулука. Приведи их к покорности, Кучулука убей. Сделай с остатками найманов то же, что сделал Субэдэй-багатур и мой сын с остатками меркитов. Как только мы прикончим Кучулука, пределы моего улуса придвинутся вплотную к пределам хорезмшаха. Два камня, сталкиваясь, высекают искры… Я остаюсь тут. Добивать Алтан-хана придется Мухали. Он заслужил великих почестей. Как отличить его? Ни серебра, ни золота, ни редких камней, ни жен-красавиц, ни проворных рабов ему не нужно. Сам все добудет, усердствуя в стремлении исполнить мое повеление. Чу-цай, что давали прежние государи Китая своим воителям, украшенным всеми доблестями?
– Они жаловали титулы…
– Джаутхури? – скривился от пренебрежения хан.
– Почему только джаутхури? Есть и другие почетные титулы. Ван…
– У нас был уже один ван, другого не надо.
– Ваны тоже бывают разные. Например, го-ван – князь государства. Выше его может быть только сам император.
– Го-ван… Го-ван, – повторил хан, прислушиваясь. – Может быть, и подойдет. Я подумаю. А чем вознаградить тебя, мой храбрый Субэдэй-багатур, тебя, мой сын?
– Сражаться под твоим тугом, водить твоих воинов для меня награда, – сказал Субэдэй-багатур.
Сын промолчал. Он хотел что-то сказать, но, как видно, не решился.
– Я подумаю, как вознаградить вас. Теперь ступайте отдыхать.
Джучи спросил:
– Отец, ты будешь сегодня у нашей матери?
Идти к Борте, постаревшей, ворчливой (для нее он все еще оставался Тэмуджином), хан не собирался. Но что-то мешало ему прямо сказать об этом. Может быть, ждущие, просящие глаза Джучи, может быть, что-то другое.
В юрту впорхнула Хулан. Веселая, румяная, приветливая, сверкая украшениями, позванивая браслетами, прошла к нему, села рядом. Она обладала властью над ним, какой не было ни у одной из жен, и он с охотой сносил эту необременительную, порой даже приятную власть.
– Наш Кулкан не видел тебя уже несколько дней… Подари вечер нам.
Все-таки она умела приходить на помощь, когда это было необходимо. Он улыбнулся Джучи, развел руками – «сам понимаешь, ты же мужчина»… Сын не принял его дружеской доверительности. Поклонился ему не как отцу, как повелителю:
– Могу ли я попросить о милости?
Помедлив, он с холодком сказал:
– Проси.
– Прошу милости не для себя. Мы взяли в плен младшего из сыновей Тохто-беки. Он такой стрелок из лука, каких я не видел. Спроси у Субэдэй-багатура. И молод.
– Это так, – подтвердил Субэдэй-багатур и неожиданно разговорился: – Он поистине не знает, что такое промах. Где нам не попасть в корову, попадет в коровий глаз.
Хан вспомнил, как гнался за хуланом, метал стрелу за стрелой – и все мимо… Они радуются силе и твердости руки, зоркости глаза какого-то недобитого врага, когда… Но об этом никому не скажешь. Досада росла в нем.
– Что же ты хочешь для этого… как его?
– Для Хултугана. Сохрани ему жизнь, отец. Такие люди рождаются редко.
Досада переросла в неясную обиду. Хулан это почувствовала. Наклонилась к Джучи:
– Не взваливал бы на плечи отца все несущие, лишние заботы.
– Стыдись, он твой соплеменник, меркит, – укорил ее Джучи.
На висках Хулан качнулись подвески с крупными рубинами. Вспыхнули уши, стали ярче рубинов, но сдержанность не оставила ее.
– Тебе ли, Джучи, напоминать об этом?
– Тебе ли, женщина, встревать в разговор мужчин?
– Женщина создана для того, чтобы оберегать мужчин.
– И путаться под ногами, когда они того не желают.
Они говорили вполголоса, и со стороны все можно было принять за шутку. Но хан видел, как ширится, углубляется непримиримость сына и Хулан. Гневно приказал:
– Хватит! – Глянул на нойонов – они стояли, потупив взоры, будто стыдились того, что слышали, – быстро-быстро пересчитал пальцы. – Джучи, для вас, моих сыновей, я завоевал столько земель, покорил столько племен и народов… И ты просишь… Не можешь обойтись без какого-то Хултугана, сына врага нашего рода! Не будет милости! Самое лучшее место для врага – в земле.
– Смилуйся, отец, ради меня!
– Ради тебя, ради всех моих сыновей и внуков я не знаю покоя, не даю себе отдыха. Я думаю о том, как уничтожить врагов,
