Белое движение. Том 1 - Андрей Кручинин

В меньшем масштабе та же проблема «признания» и поиска сильных союзников заставляла с известной предупредительностью относиться к новообразованиям, возникавшим на территории бывшей Российской Империи, – и тем больший вес должно было иметь слово руководителей Всевеликого Войска Донского, чей представитель в Киеве генерал Черячукин и сам глава государства Атаман Краснов еще недавно были подчиненными графа Келлера и не могли оставаться равнодушными к его судьбе. И если Добровольческому генералу Шиллингу можно было пообещать «разобраться», а потом послать к нему на квартиру наряд с обыском, то с Донцами так поступать новая киевская власть не осмеливалась.

Вот от кого, а отнюдь не от немцев, следовало ожидать требований об освобождении Федора Артуровича, да, наверное, и многих других генералов и офицеров, – а потому вполне правомерной представляется логика рассуждений современника, убеждавшего консула Энно в том же декабре: «…Я готов ручаться своей головой, что в момент писания сих строк число расстрелянных [в Киеве] перевалило 1000, – тем более[88], что Директория оффициально заявила, что на Украине нет[89] смертной казни». Действительно, в такой ситуации просто обязаны были начаться «попытки к бегству» и «неизвестно чьи самоуправства».

Показательна также обеспокоенность новой власти «посмертной» судьбой графа. Тела убитых, как рассказывает Епископ Нестор Камчатский, были «привезены в Покровскую обитель (Покровский женский монастырь. – А. К.), где с честью были положены в гроб, и я рано утром совершил их отпевание, похоронив в ограде обители с надписями на крестах. С наличной стороны написаны были не подлинные имена убиенных, а псевдонимы». Последнее обстоятельство упоминает и генерал Кислицин, называя, правда, иное место захоронения: «Похоронен был граф Келлер моими близкими на Лукьяновке, причем похоронить этого рыцаря, всегда шедшего с открытым забралом, пришлось под другой фамилией». Расхождение в указании места свидетельствует о независимости двух источников (иначе совпадение было бы более полным), а противоречие снимается, если допустить, что генерал имел в виду не Лукьяновское кладбище, а относительно обширный район, к которому при желании можно отнести и Покровский монастырь. Обстановку секретности в некоторой степени подтверждает и рассказ генерала Черячукина: «Похороны графа Келлера были разрешены, но с условием, чтобы за гробом шли только самые близкие родственники покойного. Очевидно, Коновалец боялся манифестаций сопровождающих последние останки героя».

Современник отмечает, ссылаясь на публикации киевской прессы, и такой символический акт: «из газет узнали об убийстве ген[ерала] Келлера “при попытке бежать”. И о том, как въехавшему на белом коне Петлюре (это вроде бы преувеличение – Петлюра обходил «республиканские войска» пешком. – А. К.) подносили саблю убитого графа». Даже если известие о «поднесении сабли» в действительности передавалось из уст в уста, это была та самая огласка, которой опасались новые власти, особенно в сопоставлении с рассказом о «побеге» и о подлинном характере убийства.

Впоследствии частые смены властей привели к тому, что могила оказалась утраченной, – но и забвение не спасло графа Келлера от посмертного надругательства. В начале 1930-х годов «большевики вскрывали все старые кладбища в надежде поживиться драгметаллами, украшениями, оружием и царскими орденами… – пишет современный украинский историк. – В безымянной могиле нашли останки русского генерала от кавалерии в полуистлевших шароварах с синими лампасами (синий – цвет Оренбургского Казачьего Войска, в мундире которого был Келлер в день гибели. – А. К.)… Могила была ограблена».

«Граф Келлер был убит одиннадцатью выстрелами в спину. Видимо, духовная мощь его была так велика, что ни один из убийц не мог вынести его взгляда», – пишет современник, и звучит это как легенда, как строчки жития, хотя вполне возможно, что основываются они на подлинном факте. И более чем легендой – грозным пророчеством звучит рассказ генерала Черячукина, хотя сам он, кажется, и не был склонен вкладывать в свои слова какой-то символический смысл: «Незначительная оттепель сохраняла долго следы крови на месте убийства Келлера, что породило легенду, что кровь Келлера не высохнет и ляжет на голову Украины».

Действительно, воровским образом добытая сабля русского генерала не принесла счастья Петлюре и его войскам. Метания, колебания, поражения и измены будут сопровождать в дальнейшем их путь. Но и Матери городов Русских – Киеву останется пробыть русским всего лишь три с половиною месяца, с 17 августа по 3 декабря 1919 года, под властью Добровольческой Армии. А 29 октября 1919-го на Софийской площади будет отслужена панихида по Митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому), генералам Н. Н. Духонину и Ф. А. Келлеру и «всем гражданам гор[ода] Киева, зверски убиенным и замученным врагами русской государственности»…

На панихиде присутствовали видные военачальники Добровольческой Армии – Командующий генерал В. З. Май-Маевский, командир 5-го кавалерийского корпуса генерал Я. Д. Юзефович, командир Полтавского отряда генерал Н. Э. Бредов, – и в их лице вся Армия отдавала дань уважения и любви людям, формально с нею никак не связанным, но составляющим общий строй Христолюбивого воинства.

Смута овладела Россией, помутнение народного разума и паралич воли торжествовали на ее просторах, и сквозь это безумие одиноко шли те, кто сознательно выбрал для себя путь крестоношения. Православный восьмиконечный Крест установил в качестве отличительного знака своей так и не сформированной Северной Армии граф Келлер, и сам он навсегда остался в истории Смутного времени ярчайшим примером русского Христианского рыцаря.

А. С. Кручинин

Генерал-от-инфантерии А. П. Кутепов

Пожалуй, мало кто из Белых генералов – кроме, разумеется, высших руководителей движения – был известен столь широко, как герой нашего очерка. Его имя давало неофициальное название занятым территориям и становилось символом установленной на них власти. Его образ, пусть и в отрицательном освещении, смог под своим именем проникнуть в советский кинематограф. И никто из вождей Белого Дела не получил таких категоричных и абсолютно противоположных отзывов даже от собственных соратников. Представлявшийся всем или слишком примитивным, или чересчур сложным, он так и остался «сфинксом, неразгаданным до гроба», а загадка его исчезновения надолго заслонила интерес к личности этого человека.