Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

Отец обнимал Лизу и страстно целовал ее; Ройбен никогда прежде не видел, чтобы мужчина с такой страстью целовал женщину. Он стоял, изумленный, отдавая себе отчет в том, нужно уйти или хотя бы отвернуться, но не мог. Каким же здоровым и сильным выглядел его отец и какой податливой и хрупкой казалась рядом с ним фигура Лизы, длинные волосы которой нежными движениями расплетал Фил.

Ройбен видел в свете гаснущего камина, как они пошли к винтовой лестнице, ведущей в мансарду. В широкое окно звучно бились дождевые капли. Ледяной ветер с океана играл в деревьях, сотрясал ветки, и терраса и дорожка были усыпаны палыми листьями.

Ройбен ощущал себя подавленным и странно возбужденным. Он, конечно, радовался за Фила. Он знал, что совместная жизнь отца и матери закончилась. Собственно, это он осознал уже несколько лет назад. И все же сейчас это понимание пришло к нему с новой ясностью, и он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Он был почти уверен в том, что Лиза, несмотря на одежду и манеру вести себя, не женщина, а мужчина, и сейчас его слегка изумило и даже восхитило то, насколько мало это значило для него.

Никакой «нормальной» жизни не бывает. Есть только жизнь.

Он неподвижно стоял в темноте, постепенно ощущая, что замерз и промок, и что его ботинки полны воды, и что надо подняться на пригорок и вернуться в дом. Он смотрел на темневшие поблизости деревья, на сосны, возвышавшиеся над порослью карликового дуба, на темные искривленные контуры монтерейских кипарисов, всегда тянущихся к недосягаемому, и почувствовал странное желание сбросить одежду и уйти в лес в одиночестве — вырваться из скорлупы этого слишком уж человеческого дискомфорта в иную, дикую реальность.

Внезапно он услышал в кронах деревьев новые звуки — стремительный шорох, потрескивание веток — и в следующее мгновение ощутил шеей горячее дыхание. Он сразу узнал и когти, стиснувшие его плечи, и зубы, рванувшие его воротник.

— Да, — прошептал он, — рви его, моя дорогая.

В следующую секунду он обернулся и прижался к ней, ощутив лицом нежный мех, а она срывала с него костюм и рубашку, будто разворачивала подарок. Он стряхнул с ног ботинки, а она стащила с него брюки. Полетело в сторону разодранное белье, и ее лапы погладили его обнаженные плечи и ноги.

Ройбен продрог до костей, но все же сдерживал превращение; он грубо теребил руками ее гриву, а она любовно вылизывала его все еще человеческое лицо и смеялась низким рокочущим смехом.

Потом она одной левой оторвала его от земли и помчалась вниз с холма в чащу нерасчищенного леса, где сразу же взметнулась вверх по стволу. Для этого ей понадобились обе передние лапы, и Ройбену пришлось крепко обнять ее двумя руками. Он совсем по-детски заливался хохотом. Потом он обхватил ее и ногами и наслаждался ощущением непринужденной силы, а она, перелетая с дерева на дерево, все выше, и выше, и выше стремила свой бег по стволам секвой и сосен. Ройбен не решался посмотреть вниз, тем более что до превращения он все равно не разглядел бы ничего на земле в темном лесу, а превращение он изо всех сил оттягивал.

— И чудовище увидело красавца, — прорычала Лаура ему прямо в ухо, — и унесла его куда глаза глядели.

Никогда еще в жизни он так не смеялся.

— Злобное чудовище! — воскликнул он, покрывая поцелуями серебристый мех на ее лице. Щекотка под кожей не только не прекращалась, а делалась все сильнее. Он уже не мог сдерживать превращение, и оно нахлынуло и в мгновение ока завладело им. А Лаура хохотала и облизывала его, как будто рассчитывала таким образом еще ускорить метаморфозу. Возможно, так оно и было.

Потом она метнулась вниз сквозь гнущиеся и ломающиеся ветки, и они вместе упали на влажную, покрытую густым слоем палой листвы землю. Он уже был в полной волчьей шкуре, и они сначала сцепились в борцовской схватке, а потом обнялись — лицом к лицу, грудь к груди, — и его мужской орган с силой уперся в нее, а она немного подразнила его, а потом впустила в себя.

Он стал тем, кем был, именно этого он страстно хотел и теперь не мог понять, зачем же так долго отказывал себе в этом. Все победы и поражения человеческого мира остались далеко позади.

Потом они долго лежали рядом, и вдруг он подхватился и снова устремился вверх; она — вслед за ним. Они мчались сквозь мокрую листву в ту сторону, где находился спящий Нидек.

То и дело они замедляли дорогу, чтобы перекусить тем или иным перепуганным мелким существом из тех, что обильно населяли кроны, и спускались, чтобы полакать воды из слабо светившихся в темноте прудов. Но путь они продолжали в основном по веткам и вскоре очутились на окраине спящего городка.

Далеко внизу лежали блестящие крыши, среди которых нет-нет да и мелькали редкие уличные фонари; оттуда тянуло дымом от дубовых дров. Ройбен без труда нашел темный прямоугольник старого кладбища и даже разглядел влажный блеск на надгробьях. Он видел и отблеск на крыше склепа Нидеков, а дальше сгрудившиеся викторианские домики, где в некоторых окнах все еще горели слабенькие огоньки.

Они с Лаурой снова обнялись. Большая толстая ветка легко выдерживала их тяжесть. Ройбен ничего не боялся, ничего на свете не могло повредить ему, а раскинувшийся внизу городок, испещренный редкими огоньками, являл собой олицетворение мира и покоя.

«О, малый город Вифлеем, ты спал спокойным сном, Когда рождался новый день в безмолвии ночном»

[15]

.

— Может быть, где-то для всех есть безопасное место, — сказала Лаура, прижимавшаяся щекой к его груди, — убежище для всех потерянных детей этого мира, любимых и нелюбимых, молодых и старых. Может быть, они как-то, где-то пребывают в мире и покое или окажутся в мире и покое, даже мои дети: в мире, покое и не в одиночестве.

— Я всем сердцем верю, что это так, — негромко ответил Ройбен.

Ему хотелось, чтобы они навсегда остались здесь, под этим бесшумным моросящим дождем.

— Эй, ты слышишь? — вдруг спросила она.

Внизу, в городе, часы торжественно били двенадцать раз.

— Да, — ответил он, живо представляя себе просторный коридор с полированным паркетом, безлюдную гостиную, лестницу, застеленную ковровой дорожкой. — В полночь завершается Рождество, — прошептал он ей на ухо, — и начинается Рядовое время.

Отсюда все дома казались игрушечными; он слышал, как звучал вокруг лесной хор. Он закрыл глаза, все его чувства обострились и доставали все дальше и дальше, пока ему не стало казаться, будто поет весь мир. Весь мир был заполнен шорохом моросящего дождя.

— Прислушайся, — шепнул он ей на ухо, — кажется, будто весь лес молится, вся земля молится, будто молитвы возносятся к небесам с каждой шевелящейся ветки, с каждого шелестящего листа.

— Почему мы так печальны? — спросила она. Как же нежно звучал ее голос, невзирая на низкую тональность и грубость произношения!

— Потому что мы удаляемся от тех, кто обитает там, внизу, — ответил он. — И знаем это. И мой сын, когда придет в этот мир, не сможет ничего изменить в нем. И мы не можем ничего изменить. Интересно, морфенкиндеры способны лить слезы?

— Да, мы способны лить слезы, — ответила она. — Я точно это знаю, потому что мне уже приходилось это делать. И ты прав. Мы удаляемся от них, от них всех, и все глубже уходим в свое собственное повествование, и, возможно, так и должно быть. Феликс сделал все, что было в его силах, чтобы помочь нам, но мы так быстро уходим прочь… И что же мы можем поделать?

Он в который раз задумался о мальчике, о крошечном комочке жизни, обитавшем пока что в матке Селесты, о беспомощном заложнике, которого оставляет судьбе он сам. Будет ли он расти в наполненном радостью доме на Русском холме вместе с Джейми и Кристиной? Познает ли он то ощущение счастья и безопасности, которые когда-то полностью владели Ройбеном? Внезапно все это показалось очень далеким и неразрывно связанным с печалью и тоской.

Его мать еще молодая, полная жизни — женщина в самом расцвете. А останется ли там Лоррейн, когда Селеста передаст новорожденного Грейс, будет ли носить его на руках? Он живо представил себе брата таким, каким он был на фотографии, ярко, хотя и словно издалека, вырисовавшейся в его памяти. Он мысленно услышал слова, которые Джим произнес со ступеней алтаря в своей проповеди: «Я прощаюсь с Рождеством — и этим грандиозным пиром неиссякаемой щедрости — и снова возношу хвалу за великое чудо Рядового времени».

— Я люблю тебя, моя милая, — сказал он Лауре.

— А я люблю тебя, мой красавец, — ответила она. — Зачем мне нужен был бы волчий дар без тебя?

Примечания

1

Название Нидек произносится с долгим «и». (

Прим. авт.

)

2

День благодарения — официальный праздник США в память первых колонистов Массачусетса, отмечаемый в последний четверг ноября.

3

Цитата из стихотворения Т. Уайетта «Влюбленный рассказывает, как безнадежно он покинут теми, что прежде дарили ему отраду». Пер. Г. Кружкова.