Наследство последнего императора - Николай Волынский

Трупы сложили в яму, облив лица и вообще все тела серной кислотой как для неузнаваемости, так и для того, чтобы предотвратить смрад от разложения (яма была неглубока). Забросав землей и хворостом, сверху положили шпалы и несколько раз проехали – следов ямы и здесь не осталось».

– Послушайте, дорогие коллеги! – воскликнула Новосильцева. – Ведь это так интересно! Я просто захвачена сюжетом! Юровский, значит, «по ошибке», сжигает вместо императрицы «фрейлину»! Надо полагать, Демидову. Он ошибся… Спутал. Но, как мы видим, он ошибся еще раз! Дважды! Сначала «вместо» императрицы сжег фрейлину, а потом оказалось, что вместо сорокалетней фрейлины сожжена великая княжна 17 лет! И этот бред считается документом!

Присутствующие оживились, повеселели, академическая напряженность пополам с напускной скукой испарились, однако, профессор Беляев твердо вернул обсуждение к прежнему бесстрастному тону.

– Прошу коллег обратить внимание на следующее обстоятельство, которое является более важным, чем отмеченная нами путаница, – заявил он. – Итак, по утверждению Юровского, машина застряла в 200 метрах от переезда № 184, напомню, на виду у 20 с лишним человек. Было уже светлое время суток. Незадачливые похоронщики, отчаявшись, принялись сжигать два трупа. И одновременно копать большую яму для братской могилы, в которой надо разместить 9 трупов. Когда остатки сожженных были скрыты, яма «часам к 7 утра» была готова. Причем, яма была выкопана тут же, рядом с кострищем! Следовательно, на сжигание двух трупов у Юровского ушло всего полтора часа. Однако, по экспертным данным, для сжигания только одного трупа в незамкнутом пространстве необходимо 20–50 часов, да и то при условии непрерывного интенсивного горения с применением горючих веществ. Не говорю уже о том, какой смрад должен был распространиться вокруг – на расстояние не менее полутора-двух километров. Таким образом, если бы факт сожжения имел место, то грузовик вернулся бы в Екатеринбург не раньше вечера 20-го июля. Но на самом деле, он возвратился в город уже в 5–6 утра 19-го июля.

– И еще! – вставил Онтонов. – Юровский пишет, что в Ганиной Яме он испугался хоронить тела, потому что подошел к ним только какой-то крестьянин, числом один человек – знакомый Ермакова. Но почему-то не испугался сжигать тела на виду у 20 человек!

– Замечательно! – произнес Иван Иванович. – Тут, если мне будет позволено, очень кстати было бы огласить показания одного из свидетелей – надежного свидетеля! – который видел, что же на самом деле происходило в 200 метрах от переезда № 184, где Юровский якобы сжег два трупа, закопал тут же остатки несгоревших костей и закапывал еще девять покойников.

Ему было позволено.

– Только, Иоханаанчик, не так грустно и нудно, как вы это обычно делаете! – попросила Новосильцева.

– Но здесь не концерт! – впервые открыто возразил он ей.

– Ну да, – грустно вздохнула она. – К сожалению, конечно, не концерт. Можно сказать, следственный процесс… Давайте, что там?

– Вот сторож переезда № 184 – нашего, можно сказать, переезда – Яков Лобухин. Его Соколов допросил 10 июля 1919 года: «Как-то ночью летом прошлого года (не помню месяца и числа), во время сенокосов, когда я и семейные мои спали, я проснулся от шума автомобиля. Дело это было удивительное, потому что никогда раньше такого дела не бывало, чтобы автомобили мимо моей будки, да еще по ночам, ходили. Я в окно выглянул, вижу: идет по дороге к Коптякам грузовой автомобиль. Я не видел, что в нем было. Только заметил я, что сидело в нем человека четыре с винтовками, кажется, в солдатской одеже. Было это на рассвете… Тут день наступил. Народ, который ехал на Коптяки, возвращался назад и сказывал, что на Коптяки не пропускают. Где у них стояла застава, точно не скажу, а сказывали, что от моего переезда за гатью или на гати. И не было пропуску дня три-четыре». Прошу обратить внимание! – отметил Иван Иванович. – «Не было пропуску дня три-четыре!»

– Отметили! – согласилась Новосильцева.

Около 12 ночи по дороге из Коптяков прошел через наш переезд грузовой автомобиль, должно быть тот самый, который пришел из города ночью. Вместе с ним 10–12 коробков (телег) и, кажется, несколько дрог. Грузовой автомобиль, коробки и дроги проехали на город прямо от нашего переезда. Там в логу (Поросенковом) у них автомобиль застрял. Кто-то из них взял из нашей ограды шпал и набросал там мостик».

– И это все? Что вы тут нам читаете, Иван Иванович? – спросила Новосильцева. – И это все, что делалось на переезде, где, как нам сообщил Юровский-Покровский, «сжигали и хоронили»? Люди видели, как проехали телеги, дроги и как на некоторое время застрял автомобиль в болоте – в том самом Поросенковом логу! И как автомобиль вытаскивали, видели! И как для него построили мостик из шпал – тоже видели! И все? И больше ничего?

– И все! – подтвердил Иван Иванович. – Больше там ничего не происходило.

– Мне хотелось бы отметить еще несколько моментов, имеющих столь же важное значение, – заговорил Онтонов. – Одиннадцать тел должны занять объем в могиле не менее 12 кубических саженей. Раскопки 1991 года показали, что базовым материалом, материком, здесь является скала. Так что захоронение непременно представляло бы собой курган. И никакими шпалами его невозможно скрыть!

– Да, отметим и это! – согласилась Новосильцева. – Есть еще что-нибудь по записке?

– Есть еще, по мелочам, – ответил Беляев, – но они ничего нам не прибавляют.

– Так и быть, – согласилась Новосильцева. – Следовательно, с «Запиской» покончили. Мы убедились, что ее значение – юридически ничтожно. Это даже не фальсификация документа. Это вообще не документ. И чтобы подвести окончательную черту, попрошу Ивана Ивановича огласить еще один оч-ч-ень интересный документ, с помощью которого мы можем покончить с этой темой – темой подлинности «Записки».

– С большим удовольствием, – скучным голосом канцелярского клерка произнес Иван Иванович. – Документ представляет собой запись беседы, или, можно сказать, показаний, данных известным Исаем Радзинским – иногда его фамилию пишут как «Родзинский». Это был тоже видный деятель уральской чека, принимал непосредственное участие в подготовке расстрела Романовых и, как он утверждает, в сокрытии следов расстрела. Впоследствии был справедливо репрессирован как враг народа, отсидел длительный срок и непонятно почему реабилитирован. Итак, он утверждает, что принимал непосредственное участие в уничтожении трупов. Читаю: «Родзинский: «Вот, помню, Николай сожжен был, был этот самый Боткин; я сейчас не могу вам точно сказать, вот уж память. Сколько мы сожгли, то ли четырех, то ли пять, то ли шесть человек сожгли. Кого, это уже точно я не помню. Вот Николая точно помню. Боткина и, по-моему, Алексея. Ну, вообще должен вам сказать, человечина, ой, когда горит, запахи вообще страшные. Боткин жирный был. Поливали и жгли керосином, там еще что-то такое сильнодействующее, дерево тут подкладывали. Ну, долго возились с этим делом. Я даже вот съездил, доложился, в город съездил и потом уже приехал. Уже ночью было, приехал на легковой машине, которая принадлежала Берзину. Вот так, собственно, и захоронили».

Иван Иванович поднял глаза.

– Вопросы? – предложила Новосильцева.

– Есть гарантия, что эти показания не написаны тем же Покровским? – спросила Куликовская-Романова.

– Полная! – заверил ее Иван Иванович. – Это перепечатка магнитофонной записи беседы Радзинского в государственном радиокомитете, сделанной по указанию Хрущева. Он тоже интересовался. Правда, мало и сумбурно, как у него все было.

– Очень любопытно, – отметил Онтонов. – Радзинский точно помнит, что Николая сожгли и Боткина… Боткина – особенно хорошо помнит. И правильно говорит, каким был Евгений Сергеевич при жизни, – действительно, полным…

– Надо полагать, с запиской Юровского покончили, – завершила Новосильцева. – Но самое главное, на чем основывает свои утверждения госкомиссия – это злополучные и одиозные генетические анализы останков и сравнения их с… Я, собственно, и сама не знаю точно, с чем! Наверное, – предположила она, – обсуждение этого блока проблем займет у нас еще больше времени? Может быть, попьем чайку? Или кофе?

– У меня такое предчувствие, – осмелился возразить Иван Иванович, – что проблема генетической экспертизы – гораздо проще, и обсуждение ее займет вообще несколько минут.

– Не расхолаживайте меня, – потребовала Новосильцева. – Это все-таки вопрос специальный, доступный только пониманию экспертов! А вы хотите, чтобы я снизила свою требовательность к вашим, Иван Иванович, высказываниям! Так и норовит объехать на вороных несчастную заграничную туристку – меня, то есть! – пожаловалась она присутствующим. – Еле удерживаю его в рамках. А теперь, слышали, дамы и господа, он заявляет, что намерен замотать проблему генетической дактилоскопии! А? Так?