Черное Пламя (сборник) - Стенли Вейнбаум

— Какое счастье, что я уже старик.

Внезапно в доме доктора Баха появилась сама виновница их тревог.

Герман Бах пригласил Скотта заглянуть к нему вечером, чтобы обсудить странную нечувствительность одного из пациентов к лекарственным препаратам. Подобный случай упоминался в недавней публикации одного из журналов, и Бах считал, что следует вместе обсудить ее достоверность.

Именно тогда мужчин встретила в вестибюле взволнованная миссис Гейц и сообщила о нежданной гостье.

— Чем обязаны такой чести, мисс Зелас? — церемонно спросил доктор Бах красавицу, уютно расположившуюся в кресле у камина.

— Просто захотелось взглянуть на вас. Здесь так спокойно, и все располагает к отдыху, — с благодушной доброжелательностью сытого хищника проговорила она.

— Вероятно, просто кончились деньги, — угрюмо проворчал Скотт.

Кира резко повернулась на его реплику.

— Кстати, сколько я вам должна? — Она раскрыла сумочку, набитую пачками долларов. — Неужели вы решили, что я обокрала вас? Фи! Я просто взяла в долг необходимую мне сумму.

— Да что там деньги! Вы обманули нас, нарушив вами же данное слово! — возмущенно сказал Дэниел.

Мисс Зелас насмешливо улыбнулась.

— Поразительно, какой вы старомодный, Дэниел! Вам, вероятно, очень трудно жить. — Она окинула взглядом все еще стоявших мужчин и сказала: — Надо проще смотреть на мир, господа.

Доктор Бах на правах хозяина пригласил их в столовую, где миссис Гейц уже расставляла приборы. Во время ужина разговор, естественно, перешел на политику. Тон задал доктор Бах, невинно поинтересовавшись:

— Ну и как? Вы уже приступили к переделке законов?

— Проще не переделывать их, а заменить новыми, — резонно заметила Кира Зелас.

— Именно поэтому вас называют восходящим светилом юриспруденции? — ехидно спросил Скотт.

Кира искренне рассмеялась.

— Это все выдумки журналистов! Но знаний, конечно, мне хватает, как вы догадываетесь. Я хорошо разбираюсь в существующих законах и, главное, умею их применять. Но самое забавное состоит в том, что, опираясь на статьи законов, вполне реально доказать их полную несостоятельность. Пользуясь этим, можно заварить такую кашу, что всему миру не расхлебать, если, конечно, не найдется хотя бы одна трезвая голова. А она как раз перед вами — из меня получится весьма дальновидный политик. Мой принцип — разделяй и властвуй! Вот так-то, господа.

— И ваше окружение поддерживает подобные планы? — поинтересовался доктор Бах.

Девушка пожала плечами.

— Конечно, нет. Любыми методами они стараются помешать мне. Это и не удивительно. Еще древние римляне говаривали: “Homo homini lupus est” [11]. Но я хорошо умею расправляться с противниками. Вы же читаете газеты — поэтому наверняка знаете о некоторых громких процессах. Думаю, что смогу извести под корень любую крамолу.

Подобные речи в устах существа неземной красоты казались не только неуместными, но даже кощунственными. Дэниел Скотт изумленно смотрел на нее, почти не раскрывая рта, тогда как доктор Бах старательно направлял беседу в нужное ему русло. Так, он затронул проблемы войны и мира и услышал в ответ:

— Если для достижения поставленной мною цели потребуется война, что ж, значит, таков ход истории. Без жертв ничего не достигнешь, но при этом целесообразно, чтобы расплачивался кто-то другой. — Она рассмеялась собственной шутке.

Поражал неприкрытый цинизм ее высказываний. Любая тема рассматривалась ею с точки зрения махрового эгоцентризма. На первое место выдвигалось гипертрофированное понимание собственной значимости.

Дэниел Скотт вздохнул с облегчением, когда мисс Зелас отправилась, наконец, отдохнуть, и спросил доктора Баха:

— Интересно, сколько в ее словах было пустой бравады?

— Ни капли, — уверенно ответил Герман Бах. — Здесь налицо явные признаки паранойи, отягощенной манией величия. Она больна и нуждается в лечении. Но подобные больные не допускают даже мысли о своем нездоровье. Для общества, в сущности, они не представляют опасности, если в их руках не оказывается власть. В случае Киры Зелас все осложняется тем, что у нее-то как раз имеются огромные возможности для осуществления любых бредовых замыслов. Я имею в виду абсолютную беспринципность этого существа, многократно усиленную быстрым аналитическим умом, присущим, скорее, не человеку, а компьютеру. Ее необходимо остановить!

Решительные слова старика застали Дэниела врасплох.

— Но что мы можем сделать? — растерянно спросил он.

— Вы прекрасно это знаете, — неумолимо ответил доктор Бах. — Просто все ваше естество противится необходимости делать операцию. Но, поймите, это единственный выход!

— Есть еще опека! — из последних сил сопротивлялся Скотт.

— Для этого надо доказать ее недееспособность, коллега, — насмешливо проговорил старый врач. — А кто поверит нам на слово? Фактов-то нет! Да она обведет вокруг пальца любую комиссию и повернет дело так, что нас самих упекут в психушку. Лучше подумайте, каким образом дать ей наркоз. Эта проблема посложнее прочих: вы же сами видели мои безуспешные попытки усыпить это чудовище.

Дэниел Скотт прекрасно понимал правоту доктора Баха, но все же сделал еще одну попытку:

— Давайте завтра утром снова поговорим с Кирой. Как знать, может быть, за ночь ее планы переменятся…

— Хорошо, — уступил Бах. — Попробуем поговорить, если она, конечно, не успеет удрать до этого.

Дэниел облегченно вздохнул и, приглашенный стариком заночевать у него, остался в доме Баха, чтобы — на всякий случай — быть под рукой.

Всю ночь Дэниел почти не спал. С первыми лучами солнца он, чтобы спозаранку не беспокоить миссис Гейц, сам сварил себе кофе и, взяв дымящуюся чашку в библиотеку, устроился там, просматривая газеты. Вскоре там появилась и Кира Зелас.

Ее пристрастие к черному цвету, зародившееся, по-видимому, еще во времена недавней бедности, вынуждавшей убогую модисточку выбирать немаркие тона одежды, теперь лишь усугубляло красоту нового облика. В этот ранний час черный шелк утреннего “неглиже” оттенял матовую белизну лица и подчеркивал платиновый блеск волос, выразительно выделяя на белом фоне ярко-голубые глаза и капризный рисунок розовых губ.

Дэниел подумал, что каждая женщина наверняка позавидовала бы свойству Киры обходиться без помощи косметики, являя в то же время образец идеального — для любой секунды суток — макияжа. Он пожалел, что по сути своей натуры не является Мефистофелем: тот продал Фаусту молодость в обмен на душу, а он вполне мог бы заработать огромные деньги, торгуя эликсиром красоты. Правда, возросшее количество сумасшедших, а также озверевшие визажисты существенно подорвали бы его коммерцию.