Реформация. История европейской цивилизации от Виклифа до Кальвина: 1300—1564 гг. - Уильям Джеймс Дюрант

Следовательно, это явленное Слово должно быть нашим последним авторитетом не только в религии и морали, но и в истории, политике, во всем. Мы должны принять историю об Адаме и Еве, потому что их непослушание Богу объясняет злую природу человека и потерю им свободы воли.

Разум человека настолько отчужден от праведности Божьей, что он замышляет, желает и предпринимает все нечестивое, извращенное, низменное, нечистое и вопиющее. Его сердце настолько основательно заражено ядом греха, что не может произвести ничего, кроме порочного; и если в какое-то время человек делает что-то внешне доброе, его разум всегда остается вовлеченным в лицемерие и обман, а сердце порабощено его внутренним извращением.6

Как может столь развращенное существо заслужить вечное счастье в раю? Ни один из нас не может заслужить его никакими добрыми делами. Добрые дела - это хорошо, но только жертвенная смерть Сына Божьего может принести спасение людям. Не для всех, потому что Божья справедливость требует проклятия большинства людей. Но Его милосердие избрало некоторых из нас для спасения, и этим людям Он дал веру в их искупление Христом. Ибо святой Павел сказал: "Бог Отец избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви; предопределив нас к усыновлению детей Иисусом Христом Себе, по благоволению воли Своей".7 Кальвин, как и Лютер, толковал это так, что Бог по свободному выбору, совершенно независимому от наших добродетелей и пороков, задолго до сотворения мира определил, кто будет спасен, а кто проклят.8 На вопрос, почему Бог избирает людей для спасения или проклятия без учета их заслуг, Кальвин отвечает словами Павла: "Ибо Он сказал Моисею: кого помилую, того помилую, и кого пожалею, того пожалею". 9 Кальвин заключает:

Итак, в соответствии с ясным учением Писания, мы утверждаем, что вечным и неизменным советом Бог раз и навсегда определил, кого Он примет к спасению, а кого осудит на погибель. Мы утверждаем, что этот совет в отношении избранных основан на Его безвозмездном милосердии, совершенно не зависящем от человеческих заслуг; но что для тех, кого Он предназначает к осуждению, врата жизни закрыты справедливым и непостижимым, но непостижимым судом.10

Даже грехопадение Адама и Евы со всеми его последствиями для рода человеческого, по теории Павла, "было предначертано восхитительным советом Божьим".11

Кальвин признает, что предопределение отталкивает разум, но отвечает: "Неразумно, чтобы человек безнаказанно исследовал те вещи, которые Господь определил быть сокрытыми в Себе".12 Тем не менее он утверждает, что знает, почему Бог так произвольно определяет вечную судьбу миллиардов душ: это "для того, чтобы мы восхищались Его славой", демонстрируя Его силу13.13 Он соглашается, что это "ужасный указ" (decretum horribile), "но никто не может отрицать, что Бог предвидел будущую конечную судьбу человека еще до того, как создал его, и что Он предвидел ее, потому что она была назначена Его собственным указом".14 Другие, подобно Лютеру, могут утверждать, что будущее определено, потому что Бог его предвидел, и Его предвидение невозможно фальсифицировать; Кальвин же ставит дело иначе и считает, что Бог предвидит будущее, потому что Он его завещал и определил. И приговор о проклятии является абсолютным; в теологии Кальвина нет чистилища, нет дома на полпути, где человек мог бы за несколько миллионов лет сожжения уничтожить свое "проклятие". А значит, нет места для молитв за умерших.

Можно было бы предположить, что в предположениях Кальвина нет смысла ни в каких молитвах: все предопределено божественным декретом, и ни один океан мыслей не сможет смыть ни йоты неумолимой судьбы. Однако Кальвин более человечен, чем его богословие: давайте молиться со смирением и верой, говорит он нам, и наши молитвы будут услышаны; молитва и ответ также были предписаны. Давайте поклоняться Богу в смиренных религиозных службах, но мы должны отвергнуть Мессу как святотатственную попытку священников превратить земные материалы в тело и кровь Христа. Христос присутствует в Евхаристии только духовно, а не физически, и поклонение освященной облатке как буквально Христу - это идолопоклонство. Использование искусственных изображений Божества, в явное нарушение Второй заповеди, поощряет идолопоклонство. Все религиозные изображения и статуи, даже распятие, должны быть удалены из церквей.

Истинная Церковь - это невидимая община избранных, умерших, живущих или рождающихся. Видимая Церковь состоит из "всех тех, кто исповеданием веры, примерной жизнью и участием в таинствах крещения и Вечери Господней" (другие таинства Кальвин отвергает) "исповедует того же Бога и Христа, что и мы сами".15 Вне этой Церкви нет спасения.16 Церковь и государство - оба божественны и предназначены Богом для гармоничного взаимодействия души и тела единого христианского общества: Церковь должна регулировать все детали веры, богослужения и морали; государство, как физическая рука Церкви, должно обеспечивать соблюдение этих правил.17 Светские власти также должны следить за тем, чтобы "идолопоклонство" (в протестантском обиходе это синоним католицизма) и "другие поношения религии не были публично выставлены и распространены среди народа", и чтобы преподавалось и принималось только чистое Слово Божье.18 Идеальное правительство будет теократией, а Реформатская церковь должна быть признана голосом Бога. Все притязания пап на верховенство Церкви над государством Кальвин возобновил для своей Церкви.

Примечательно, как много римско-католических традиций и теорий сохранилось в богословии Кальвина. Кое-чем он был обязан стоицизму, особенно Сенеке, а также изучению права; но больше всего он опирался на святого Августина, который вывел предестинарианство из святого Павла, не знавшего Христа. Кальвин сурово игнорировал концепцию Христа о Боге как любящем и милосердном отце и спокойно прошел мимо множества библейских отрывков, предполагающих свободу человека определять свою судьбу (2 Пет. 3:9; 1 Тим. 2:4; 1 Иоан. 2:2; 4:14 и т. д.). Гений Кальвина заключался не в том, что он придумывал новые идеи, а в том, что он развивал мысли своих предшественников до ужасающе логичных выводов, излагал их с красноречием, равным разве что Августину, и формулировал их практические последствия в системе церковного законодательства. У Лютера он взял доктрину оправдания или избрания по вере; у Цвингли - духовное толкование Евхаристии; у Буцера - противоречивые понятия о божественной воле как причине всех событий и требовании напряженного практического благочестия как проверки и свидетельства избрания. Большинство этих протестантских доктрин в более мягкой форме дошли до нас в католической традиции; Кальвин придал им резкий акцент и пренебрег компенсирующими смягчающими элементами средневековой веры. Он был более средневековым, чем любой мыслитель между Августином и Данте. Он полностью отверг гуманистическую озабоченность земным совершенством и вновь обратил мысли