Возвращение колдуна - Вольфганг Хольбайн

— Еще как имею! — неожиданно рявкнул Коэн. Он все еще выглядел сбитым с толку, но тщательно скрывал свою неуверенность с помощью агрессивной манеры поведения. — Вы еще узнаете, что я на все имею право. К примеру, я могу…

Мы так и не узнали, что Коэн мог сделать с нами, потому что в этот момент арестантская карета остановилась настолько резко, что все свалились со скамеек на пол. Через деревянные стенки кареты до нас донесся разъяренный крик, затем испуганное лошадиное ржание и человеческий стон. Но я так и не понял, что же произошло.

С трудом высвободившись из хитросплетения рук и ног, я попытался встать на ноги. Крик снаружи усилился, и на карету внезапно обрушился мощный удар, из-за чего мы снова упали на пол. На этот раз мне понадобилось больше времени, чтобы выбраться из кучи тел и встать на ноги.

Первым, кого я увидел, был Коэн, который сидел на скамейке с револьвером в руке.

— Не двигайтесь, Крэйвен, — пригрозил он. — Одно неправильное движение — и я вас пристрелю. Клянусь вам!

— Идиот, — спокойно произнес Говард.

От такой наглости Коэн встрепенулся и, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, направил револьвер в лицо Говарда.

— Я вам не позволю! — взревел он, задыхаясь от ярости. — Я требую от вас уважения к сотрудникам полиции!

Говард вздохнул и с подчеркнутым равнодушием отряхнул пыль с пиджака.

— Попробуйте, мистер Коэн, — миролюбиво произнес он. — Только сначала выясните, что происходит на улице.

Коэн некоторое время с недоумением смотрел на него, затем перевел взгляд на закрытую дверь кареты и кивнул. Он осторожно сполз со скамьи, подошел к двери и постучал по ней кулаком. Снаружи, словно в ответ на его стук, раздался оглушительный крик и испуганное ржание лошади. Теперь уже никто не сомневался, что это был крик боли.

Коэн побледнел. Как сумасшедший, он начал колотить по двери и истошно кричать, но в ответ на это на улице раздались новые пронзительные крики, а затем на карету обрушился еще один глухой удар. Судя по всему, на улице шла небольшая драка.

— Почему вы не открываете дверь? — крикнул Говард. — Там же снаружи что-то происходит! Неужели вы не слышите?!

Коэн нервно кивнул.

— Я не могу открыть ее, — сказал он. — У меня нет ключа. Такие правила.

— Тогда выломайте ее, — пожав плечами, посоветовал Говард.

Коэн некоторое время колебался, затем снова прислушался к крикам снаружи и наконец решился. Отступив на шаг, он направил ствол своего пистолета на дверной замок и приказал своим подчиненным:

— Отойдите назад.

Когда оба полицейских поспешно отступили в глубь кареты, Рольф со злобным рычанием прошел мимо меня, схватил правую руку Коэна и заломил ее назад так, что тот вскрикнул от боли и выронил оружие.

— Ты что, рехнулся? — закричал Рольф. — Это же сорок пятый калибр! Если ты тут из него выстрелишь, у нас у всех барабанные перепонки полопаются. Отойди, дай я попробую.

Он оттолкнул Коэна, и тот, пролетев через всю карету, упал в объятия подчиненных. Рольф с ревом развернулся и изо всех сил ударил по двери.

Арестантская карета лондонской полиции на самом деле оказалась не такой уж крепкой, как все думали. Или же Рольф был намного сильнее, чем можно было представить. Я ожидал, конечно, что дверь от мощного удара Рольфа может сломаться. Но я никак не думал, что он разобьет ее в щепки, а сам по инерции вылетит наружу и упадет на мостовую.

Перед каретой стоял, тяжело шатаясь, человек. Он был одет в черную униформу лондонского городского полицейского. Его китель и лицо были в крови, и он кричал так оглушительно, что у меня едва не заложило уши. На его правой руке болтался серо-коричневый пушистый клубок.

Наконец Коэн вышел из оцепенения. Со злобным ревом он выпрыгнул за Рольфом, взглянул на крысу и машинально выхватил свой пистолет. Я с ужасом увидел, как он прицелился в крысу, вцепившуюся в руку полицейскому, который не переставая вопил от боли.

— Господи, Коэн, не надо! — закричал я.

Я стремительно бросился вперед и, вытянув руки, толкнул его. На долю секунды я опередил раздавшийся выстрел. Крупнокалиберная пуля, которая, скорее всего, не попала бы в крысу и уж точно ранила бы полицейского, ушла в воздух, не причинив никому вреда.

Столкнувшись, мы с капитаном упали на мостовую. Толчок был достаточно сильный, чтобы выбить оружие из руки Коэна. Мы почти одновременно бросились к большому револьверу, но в этот раз я был немного быстрее его. Когда Коэн, все еще не пришедший в себя от происходящего, поднялся на колено, ему в лицо смотрел ствол его собственного револьвера.

— Не двигаться! — предупредил его я. — Мне не хотелось бы прострелить вам ногу, но я сделаю это, если вы вынудите меня.

Коэн замер. Сначала его глаза расширились от ужаса, а затем вспыхнули от охватившей его ярости. Но он не решился пошевелить и пальцем.

— Вы… вы пожалеете об этом, Крэйвен, — прошипел он.

Я ничего не ответил и внимательно осмотрел улицу. Выстрел отпугнул крысу, которая вцепилась полицейскому в руку, но, кроме нее, я увидел еще нескольких крупных отвратительных тварей, которые появились на улице. Небольшая повозка, которая нас обогнала, была перевернута, и обе лошади, внезапно оказавшиеся в окружении крыс, словно безумные, рвались из своих упряжек.

Несмотря на это, все было не так ужасно, как утром, когда крысы напали на нашу карету. Сейчас на улице сновало всего два-три десятка крыс, чего было вполне достаточно, чтобы повергнуть в панику лошадей и нагнать страху на людей Коэна, но не более того. Я вздохнул с облегчением.

К нам подбежал испуганный полицейский с дубинкой в руках и резко остановился, когда я повернулся к нему с револьвером.

— Прикажите своим людям, чтобы они не делали глупостей, — предупредил я. — Не вынуждайте меня стрелять.

Коэн стиснул зубы. Страх в его глазах исчез, и теперь в них горел злой огонь. Однако же мне показалось, что он понимал, насколько серьезно я говорю.

— Вам не сойдет это с рук, — сдавленно произнес он. — И вам не удастся сбежать из города, даю слово.

Я не стал ввязываться в спор. У меня не было времени для объяснений. Я осторожно подошел к карете и начал распрягать одну из лошадей, продолжая держать Коэна на прицеле. Лошадь, обезумев от страха, попыталась укусить меня. Я взялся за вожжи и подавил ее сопротивление. Бьющееся в истерике животное постепенно успокоилось, превратившись в привычно послушное существо. Меня почти начала мучить совесть, потому что я никогда намеренно не причинял боли животному, и прежде всего потому, что это было всего лишь животное. Но я отогнал от себя эти мысли. У меня не было времени, чтобы думать еще и об этом.