Дверь с той стороны (сборник) - Владимир Михайлов

– И что?

– Тот же базар. Но это – это слышалось ничуть не хуже.

– Значит, это не звук? Ты считаешь?

– Нет. Это – в нас.

– Галлюцинации, конечно… Под влиянием… Какого-то излучения?

– А если все же…

– Стой! – решительно скомандовал Уваров. – Дальше опасно!

Они остановились, дыша так, что воздух хрипел и булькал в шлангах. Пот выступал и тут же высыхал в душной жаре, и от него кожа как бы покрывалась чешуйками. Свет теперь лиловел, он снова играл, и от смены цветов и яркости казалось, что грибы движутся, хотя они были неподвижны. Потолок и стены ушли куда-то совсем далеко, то уже не туннель был, а купол, зал, пределы которого никто не взялся бы сразу определить. Но, видимо, у него было еще какое-то продолжение – новый туннель? – и там ярчайшие снопы света неторопливо и ритмично сменяли друг друга, словно колесо с разноцветными сияющими спицами, – наклонно положенная карусель величественно вращалась в подземелье. Смотреть туда было больно, и они отвернулись.

– Пойдем?

– Погоди! – Уваров схватил его за руку. – Итак, по-твоему, групповая галлюцинация?

– Почему же нет?

– Но тогда… тогда и у Гарми на «Омикроне» могла быть все та же галлюцинация, и никакого сигнала он не принимал.

– Да ничего он не принимал наверняка. Я сообразил уже здесь. На борту, ты сам помнишь, как мы действовали, как по тревоге. Не рассуждая. И только тут я понял, почему нет следов, ничего нет. Вспомни диспозицию. Мы шли пусть не рядом, но параллельными курсами. Так, что они находились, условно говоря, справа от нас, а система – слева. Чтобы оказаться здесь, они должны были своевременно изменить курс. Ты знаешь, как это сложно. Они сообщили бы. Так же как мы, замедляясь для поворота, послали об этом сообщение «Всем». На том расстоянии, какое было тогда между нами, мы приняли бы сигнал. А раз они не поворачивали, они и не могли попасть сюда раньше нас. Понял?

– Кажется… Значит, пора выходить, Савельич. Вероятно, планета генерирует какое-то поле, оно действует на нас, и на достаточно большом расстоянии. Иначе Гарми не принял бы сигнал.

– Все же интересно: словно нас заманивали. Знали, на что мы клюнем.

– Будем считать, что мы сделали микрооткрытие: грибная, пещера. Может быть, она заинтересует грибников, и когда-нибудь сюда станут летать на выходной с лукошками…

– И все-таки, – сказал Савельев, – надо пройти дальше. Тем более что спешить больше ни к чему. Воздух еще есть.

– Да что тут смотреть? Мы все видели!

– Погляди внимательно. Видишь – плесень. И на том тоже. Грибы чем-то больны. Так что пока сюда прилетят любители, все вымрет.

– Что же, – легко согласился Уваров, – такова жизнь. Законы эволюции суровы, и ни к чему поддерживать то, что не жизнеспособно. Значит, и не надо им вырастать. Не надо! Подумаешь – грибы! Разве ради них мы рисковали? Главное – можно считать доказанным: сигнала не было.

– Погоди. Помоги разобраться. Что-то крутится в голове, но я не умею так, сразу… Слушай: если эти… галлюцинации в чем-то перекликаются каждый раз с нашими мыслями… Это можно понять, это как сны. Как причудливое преломление наших мыслей. Но ведь в момент приема сигнала никто и не думал, что «Омега»…

– Откуда ты знаешь?! – яростно крикнул Уваров. – А если кто-то думал? Пусть подсознательно, сам того не понимая! Да сам Гарми мог думать! А планета просто усиливает и отражает, все остальное происходит в нашем мозгу. А нет мысли – нет и галлюцинации. Вот сейчас мы не думаем о судьбе «Омеги» и неоткуда взяться никакому сигналу!

«Омикрон», я «Омега», я «Омега», внимание, у меня ситуация три, ситуация три, спешите, я «Омега», ситуация три, найдите планету, я…»

Чвакнуло, белесые хлопья разлетелись в стороны: Уваров, не выдержав, смаху, как хороший форвард, поддал тяжелым, с оковками, башмаком, и ближайший гриб, налитой, тускло-лоснящийся, объемистый, брызнул, словно фонтанчик взлетел из-под грунта. Тишина схлопнулась, Уваров вытер пот.

– Извини, – сказал он. – Нервы. Боюсь, мы спятим совсем. Тусклая перспектива. И воздух – почти на половине. Нельзя распускаться. Извини. Такая обстановка. Пора домой. Так хорошо дома…

«Когда же мы прошли край, полный всяких утех, край приветный, с такой же умеренной температурой воздуха, как…»

– О, господи! – простонал Уваров. – Ну не могу я! Не могу! Тогда уж лучше умереть! Здесь! Сразу!

«Не восхвалять я Цезаря пришел,А хоронить. Ведь зло переживаетЛюдей, добро же погребают с ними…»

Савельев схватил спутника за руку.

– Жаль, но и вправду пора убираться. Ни минуты больше. Мы или задохнемся, или же…

Свет под потолком сгущался. Багровел. Сверкнули высоко вверху первые разряды. Жара усиливалась толчками. Что-то рокотало внизу, и под ногами чуть подрагивало. Карусель света лихорадочно завертелась.

Они побежали. Вдруг Уваров остановился, взмахнул руками.

– Я всегда был честен! – крикнул он. – Перед наукой! Перед всеми! Не думай! Не смей думать!..

«В эпоху империи он оказал важные услуги благодаря своей безукоризненной честности, и, вспоминая о нем, приходится пожалеть, что в конце своей карьеры он принимал участие в правительстве, которое…»

Бежать приходилось в гору, и от этого было вдвойне тяжело, Гневный свет сверкал. Пот выедал глаза. Но зал уже постепенно сжимался до размеров туннеля, и свет, отставая от бежавших, слабел, в туннеле смеркалось, собственные следы были уже с трудом различимы, и Савельев, не останавливаясь, вытащил фонарь.

– Я жизнь отдам… за свое дело… и отдал уже…

«Большей части варваров, и особенно персам, свойственна прирожденная дикая и жестокая ревность: не только жен, но даже рабынь и наложниц они страшно оберегают, чтобы никто…»

Становилось прохладней, и пот не высыхал теперь, а стекал по груди и спине, белье липло, было неуютно и тоскливо; люди бежали, мыслей не было, осталась лишь боязнь за капсулу – все вокруг сотрясалось, и она наверху могла не выдержать толчков. Капсула сейчас – это корабль, дом, жизнь.

«Я возмужал среди печальных бурь,И дней моих поток, так долго мутный,Теперь утих дремотою минутнойИ отразил небесную лазурь…»

Слова звучали и бились в мозгу, неизвестно откуда взявшиеся, давным-давно написанные и знакомые слова…

Люди выскочили на поверхность, когда силы, казалось, иссякли все. Выскочили с ужасным предчувствием беды. Было тихо. Наступила ночь, звездный свет с трудом пробивался сквозь плотный воздух. Надежно укрепленная капсула стояла на месте, пошевеливая кружевными раковинами антенн, как лошадь ушами.