Доктор Чёрный - Александр Барченко

Дядя круглый год живёт в Майоренгофе на своей двухэтажной даче; вон её крыша, балкон. Быть может, дядя смотрит сейчас на «Лавенсари», выйдя полюбоваться закатом.

Беляев повернул голову и понял свою ошибку — солнце только что вылезло из моря на востоке. Чёрт возьми! Он ухитрился проспать, по крайней мере, восемнадцать часов!

Вышел из своей каюты шкипер Маттисон, разбуженный сигнальщиком. Зевая и почёсываясь, рыжий гигант оглядел, по морской привычке, горизонт и остановил недолго бинокль на выраставшем постепенно из моря белом столбике маяка «Больдераа».

— Пер-келе!.. — ворчал он под нос. — Не налететь бы на банку. Чуть-чуть на берег не садимся… Якоб!.. Круче к ветру! — крикнул он старшему штурвальному.

Боцман, стоявший на «Лавенсари» третью офицерскую вахту за недостающего помощника, подошёл к капитану и тихонько сказал ему что-то.

Маттисон обернулся и увидел Беляева.

— А! Гастон! — поздоровался он. — Ну как? Выспались?.. А мы уж к устью подходим. Делать нечего — пожалуйте бриться!

Шкипер пригласительным жестом показал Беляеву на люк.

— Погоди! Я сам тебя спрячу! — сказал боцман. — А то ты ещё, пожалуй, заблудишься.

Он в нескольких словах сдал шкиперу вахту и повёл Беляева по маленькой лесенке в трюм, где позади бочек с солью громоздились огромные деревянные ящики. Боцман отодрал сбоку одну из крышек, и Беляев убедился, что ящик пуст.

— На всякий случай держим! — сказал конфиденциально боцман. — Тут сзади стенка в нескольких местах пробуравлена для воздуха. Ну, полезай! Придётся тебе до вечера поскучать. Раньше погрузки не кончим. Лучше всего ложись снова спать; постели бушлат, отлично будет. Тут уж тебя не найдут, а всё-таки не особенно ворочайся. Эти портовые крысы, если к чему придерутся, всюду примутся лазать.

Боцман закрыл крышку и несколькими ударами молотка приколотил её наглухо.

Беляев остался один в непроницаемой темноте. Заснуть тотчас нечего было и думать. Он только что поднялся после восемнадцатичасового сна.

Он постелил под себя сложенный вдвое бушлат и, усевшись на нём, прислонился спиною к шероховатым неструганым доскам.

Наверху затопали ноги матросов, и кузов судна тяжело выпрямился. Должно быть, ложились в дрейф принимать лоцмана.

Потом снова, должно быть, остановились, и слышно было, как, шурша, ползли по палубе развёрнутые бухты буксирных канатов. Снова двинулись. Теперь уже на привязи.

Беляев слышал, как кидали швартовы на пристань или на набережную и как с грохотом, вытравляя из клюзов со скрежетом цепи, рухнули в воду якоря. Потом всё снова затихло. Должно быть, портовые осматривали документы и шканечный журнал.

Прошло, по крайней мере, часа полтора, прежде чем загремели скатываемые в трюм по доскам бочки с солониной.

И странно — на Беляева этот грохот, чередующийся в правильные промежутки вместе с монотонными «О-ох-хо!» крючников, грузивших товар, и тихим хлюпаньем взбудораженной воды у борта, подействовал в темноте его деревянной тюрьмы усыпляюще.

Он снова забылся…

Очнулся он, не зная, сколько времени проспал, и не понимая, где он находится. Ослеп он, что ли?

Только толкнувшись головой в доски с плохо подогнутыми гвоздями, он вспомнил всё случившееся за неделю.

Наверху теперь было тихо. Погрузка кончилась.

С радостью заживо погребённого, освободившегося из могилы, он услыхал, как на бак затопали в ногу мерные шаги. Значит, скоро свободен. Выхаживают якоря.

Вдруг обострившимся в темноте слухом он уловил осторожные, крадущиеся шаги. Кто-то направлялся к ящику, путаясь между бочками, оступаясь, но, видимо, всеми мерами стараясь не шуметь.

«Неужели боцман! — мелькнуло в голове Беляева. — Да, больше некому. Должно быть, портовые съехали до отвала! Слава Богу… Боцман!» — подумал он, услыхав, как подошедший, просунув стамеску под крышку, старался её отодрать.

Чтобы помочь товарищу, он сам осторожно надавил крышку изнутри и невольно зажмурил отвыкшие от света глаза, когда в ящик проник свет фонаря.

Когда он открыл их, прямо в лицо ему смотрели маленькие, острые глазки белобрысого Янсона, который просунулся в ящик с фонарём в руке.

— Что ты? — невольно отпрянул в изумлении Беляев, стукнувшись затылком о заднюю стенку. — Тебя боцман послал?.. Разве портовые уехали?

— Нет, не уехали, здесь, наверху, — глухо ответил эстонец, быстро осматривая Беляева и его помещение. — Никто не уехал… Давай деньги!..

— Какие деньги?.. Ты с ума сошёл! — чуть не вскрикнул Беляев, по спине которого поползли холодные мурашки. — Какие деньги? Бог с тобой!..

— Давай!.. Будет дурака валять… Давай живо! Те самые, что в подоле зашивал, как я за тобой приезжал… И бумажник давай!

— Что ты? Опомнись!.. — в ужасе прошептал Беляев.

— Давай… сволочь! — скрипнул зубами эстонец. — Слышишь, давай… А то сейчас портовых сверху приведу… Француз тоже… забастовщик несчастный! Крикну с палубы полицию, покажет она вам с капитаном обоим «француза»!.. Ну, живей, поворачивайся!

Мысли со страшной быстротой замелькали в голове у Беляева. В правой руке Янсона он заметил обнажённый пукко. Но такой же нож под рукой у него самого. С эстонцем он, пожалуй, справился бы, если бы не эта клетка, в которой с трудом можно повернуться. Была не была… ударить его разве сразу в глаза кулаком… Нет! Подымем возню, стук… Эх, чёрт! А… вот мысль! Надо его похитрее обезоружить!

— Чёрт с тобой! — притворно сердитым голосом сказал он. — Твоё счастье, бери… Только они зашиты, надо пороть!.. Давай сюда пукко!..

— Ишь ты! Ловок тоже… — злобно осклабился белобрысый. — Нашёл дурака… Отдай ему пукко! Как бы не так… Вспарывай своим! Да скорее, сволочь. А то кокну вот по затылку, ноги протянешь!..

Никогда ещё не испытывал Беляев такого остро обидного чувства сожаления, как теперь, при мысли о том, что купленный словно нарочно для этого случая браунинг он не догадался оставить при себе… С каким бы наслаждением он, рискнув всеми предосторожностями, выпустил бы подряд все семь патронов прямо в эту злобную, усмехающуюся, наглую рожу… Да… теперь уж ничего не поделаешь…

Он вытащил пукко из ножен и дрожащими руками принялся вспарывать на подоле фуфайки швы, которые сам заметал с особенной тщательностью в гостинице…

— Будет! Довольно!.. Дальше я сам… — хрипло шепнул Янсон, следивший за каждым его движением. Вырвав у растерявшегося Беляева его нож, эстонец швырнул его через голову назад, в темноту, и собственным, словно бритва отточенным пукко в два приёма отхватил от фуфайки весь подол вместе со швом, содержащим деньги.