Всего лишь скрипач - Ганс Андерсен

Вообще-то было часов девять вечера, никак не позднее. Кристиану показалось, что далеко-далеко между деревьями мелькает яркий свет; он слышал музыку, чудесные, нежные звуки долетали до его ушей, и он ловил их с таким благоговением, с каким блаженные души будут внимать гармоничным созвучиям на небесах. Норой ему казалось, что музыка льется из крон деревьев, порой — что из облаков на небе. А может быть, правду говорит предание, что лебеди поют, но только так высоко в небесах, что люди не могут их слышать? Может, сейчас их песни дошли до человеческого слуха? Облака заблестели, посветлело, все стало видно; всходила луна на ущербе, и ее неяркое сияние вызывало из тьмы кусты и деревья.

Кристиан забрел к усадьбе Глоруп и сидел на валу, ограждающем старинный парк. Музыка, которую он слышал, доносилась из главного здания, оттуда же исходил свет. Кристиана непреодолимо потянуло подойти ближе; он соскользнул вниз между кустами и очутился в парке.

Могучие старые деревья, тесно сплетясь ветвями, образовывали бесконечно длинную аллею; женская фигура из белого мрамора стояла, прикованная цепями к обломку скалы. Все, что Кристиан слышал, когда ему читали «Тысячу и одну ночь», о заколдованных садах и дворцах, казалось, превратилось в действительность в этом чудесном месте. А вдруг здесь ему помогут и он станет счастливым, как обычно становятся счастливыми герои сказок? Он прочитал вечернюю молитву и с богобоязненной надеждой подошел к статуе Андромеды, которая служила украшением парка. Разумеется, это была прекрасная принцесса, которую заколдовали и превратили в камень. Кристиан коснулся ее ноги — она была холодна как лед. В лунном свете ему показалось, что статуя взглянула на него с невыразимой скорбью.

Под сенью деревьев ни зги не было видно, и тем ярче выступали освещенные аллеи. На равном расстоянии друг от друга стояли каменные столбы, увенчанные массивными торсами. Они казались Кристиану карликами, охраняющими дорогу; точно такая же аллея с такими же столбами продолжалась по другую сторону озера с крутыми берегами, посреди которого находился небольшой островок, осыпанный пестрой осенней листвой, казавшейся в сумраке роскошными цветами. А в конце ее высилось главное здание, оно сияло огнями, подцвеченными пестрыми шторами, и оттуда лилась волшебная музыка. Аллея казалась бесконечной, и в этом, несомненно, тоже заключалось какое-то колдовство.

Наконец Кристиан очутился перед входом и при свете луны увидел исполинских каменных орлов, которые держали герб графов Мольтке; ему показалось, что это живые стервятники, и он испугался, что сейчас они расправят огромные крылья, подлетят и заклюют его, но птицы не шевелились. Тогда он поднялся по широкой лестнице, увидел сверкающие звезды светильников, которые висели под потолком на фойе зеркал; красивые женщины легко, как мыльные пузыри, проплывали мимо; мужчины были в нарядных костюмах. Кристиан не решился войти в волшебный замок, он осмелился только упиваться звуками, и одно это вливало жизнь в истомившееся сердце.

На лестнице лежало нечто вроде шерстяного одеяла — подстилка для господских собак, чтобы им не было холодно и жестко на твердом камне; в нее завернулся Кристиан, его голова устало склонилась, и он заснул. Ветер посыпал спящего мальчика желтой листвой. Сон перенес его на какую-то иную землю, частью которой он стал. Губы его беззвучно шевелились во сне. Дитя бедности на лестнице в холодную ночь, не большего ли ты стоишь, чем мраморный шедевр? Бессмертный дух обитает в твоей груди.

Музыка умолкла, свет погас, во всем обширном имении стало тихо, но тем полнозвучнее были мелодии и ярче свет, заполонившие душу Кристиана; во сне он находился в роскошном зале, красота которого теперь стала живой красотой природы. Стенами были летние облака, порталом — чудесная радуга, а орлы ожили, забили большими черными крыльями, и с перьев посыпались звезды. Звучала музыка, и танцующие кружились в воздухе, словно лебединый пух, а когда Кристиан с портала посмотрел в парк, он разглядел вдали чудесные голубые горы, о которых рассказывал ему отец, и с них рука об руку спустились Наоми и Люция; они приблизились к замку, он помахал им, они были уже совсем близко — и тут Кристиан проснулся. Луна светила ему прямо в лицо, и в первое мгновение ему показалось, что это продолжение его сна.

Дул холодный ветер; мертвая тишина царила кругом. Кристиан замерз, он был одинок и заброшен, и эта явь быстро и отчетливо дошла до него. Он встал, сделал несколько шагов; в вымершем здании, в длинных, прямых, как стрела, аллеях с белыми статуями было что-то жуткое; зубы у Кристиана стучали. Чтобы укрыться от резкого ветра, он зашел в небольшую рощицу; здесь была ложбина, вернее, небольшой песчаный карьер, и он спустился туда. Вдруг перед ним выросла фигура крупного мужчины.

— Кто там? Чего тебе надо? — спросил грубый голос.

— Господи Иисусе! — выдохнул Кристиан, падая на колени.

— Ты ребенок? — спросил мужчина.

Кристиан сказал, кто он такой и как попал сюда совсем один, и тотчас же очутился в объятиях мужчины.

— Ты не узнаешь меня? — шепотом спросил тот. — Не узнаешь своего крестного? Только смотри, говори тихо, совсем тихо.

И Кристиан обрел дар речи. Он прижался к крестному и расцеловал его в щеки.

— Как ты весь оброс щетиной! — воскликнул мальчик.

— Но от этого я не превратился в волка, который съел Красную Шапочку и ее старую бабушку, — ответил крестный.

— Ну да, эту историю ты когда-то рассказывал мне. Как давно никто не рассказывал мне историй! Мою скрипку они продали, из нотной тетради Нильс сделал воздушного змея — но все это будет не важно, если только ты возьмешь меня жить к себе.

Крестный обнял его за шею, на свой лад приласкал и ответил, что отправляется в путешествие, потому-то они и встретились в таком месте и в такой час. Луна уже поднялась так высоко над верхушками деревьев, что хорошо освещала их обоих. Лицо у крестного было изжелта-бледное, борода и волосы давно не стрижены. Кристиан сидел у него на коленях и слушал историю, которую рассказывал крестный, как бывало прежде, но ему не приходило в голову, что норвежец рассказывает историю собственной жизни.

— Однажды родился на свет добродетельный человек. А теперь я расскажу тебе, какое это было странное создание. Он лежал в колыбельке, весь белый и розовый, с невинными глазками, и все называли его ангелочком. Его собирались воспитать в невинности, но по ночам приходил сатана с черной козой и давал младенцу сосать ее молоко, так что в крови у него забурлила необузданность, но никто не замечал этого, потому что все его повадки были как у добродетельного отрока. Юношей он краснел от веселой шутки. Он читал Библию, но всегда натыкался на то место в Песни Песней, где лучше всего была описана красивая женщина, прекраснейшая из жен Соломона; читал он и о купающейся Сусанне, и о Давиде с Вирсавией. Никто не знал его мыслей, слова его были чисты, как свежевыпавший снег. Добродетельный человек гордился своей двойственностью и был бы рад, если бы его возили в железной клетке по всему миру, показывая людям, как редкостное животное. Ты знаешь, что старинным хмельным напитком — медом — можно выкормить василиска; дьявольское молоко — еще крепче, оно создало внутри у человека еще более страшную тварь; она гордилась собой, и добродетельный человек гордился собой. В нем было два самца, которые гордились своей двойственностью. Однажды оп гулял в лесу, и ему навстречу вышла лесовичка, прекрасная и нежная. Ее красота пробудила силы чудовища, и добродетельный человек превратился в объятиях лесовички в дикого зверя. Она звала на помощь, но весь этот случай был задуман дьяволом, и добродетельный человек сжимал ей горло до тех пор, пока ее голос не замер, а сама она не посинела и не застыла, а потом столкнул ее в пропасть. Но из ее прекрасного тела, пока он сжимал его в объятиях, вылезли змеи и ящерицы, они шипели вокруг него, у них выросли крылья, и они пели с деревьев и кустов: «Ты грешен, как и все другие». И черные ели кивали и говорили: «Ты — убийца». Тогда добродетельный человек бежал в чужие страны, где деревья не знали о его поступке и потому молчали; но ящерицы с крыльями полетели за ним, они пели в кустах, они стрекотали, как сверчки в углу у печи, — тогда он брал скрипку и играл для них и строил им гримасы, пока они не засыпали. Кровь его стала горячее, а соседская дочка… Да ты не слушаешь, мальчик, — перебил крестный сам себя и пробормотал: — Он спит; как хорошо спать вечно! Спать без сновидений! Это будет добрым делом.

Крестный провел рукой по лицу Кристиана, пальцы коснулись горла.

— В эту минуту смерть пересекает твой жизненный путь! Твоя душа чиста и невинна; если существует райское блаженство, ты имеешь на него право, и я толкаю тебя туда, помимо твоей воли освобождая от земной жизни. Ха! Как мало надо, чтобы стереть человека с лица земли! Но я не хочу! Пусть все они мучаются и страдают, как страдал я! Люди будут вонзать свои острые языки в твое нежное сердце, пока оно не обрастет жесткой кожей; их глаза будут злобно смотреть на тебя, пока в твои мысли не просочится яд. Люди злы. Даже у самого лучшего из них бывают мгновения, когда с его языка каплет яд, и, если ты его раб, ты должен молча целовать его руку с ненавистью в сердце.