Всего лишь скрипач - Ганс Андерсен

И он не мог оторвать от стаи глаз, пока она не растворилась в голубом небе, как рой мошкары.

У датской границы стояло вражеское войско; сыны степей, азиаты с донских лиманов, в развевающихся кафтанах с копьями наперевес гарцевали по датским пашням; бог войны — в этом веке его называли Наполеоном — сражался в одиночку против рыцарей всех стран. Это был его последний большой турнир, и потому он сражался один; маленькая Дания была у него на посылках, но силы ее не соответствовали готовности преданного, восторженного сердца.

Для тех, кто остался дома, дни и недели пролетали в неизвестности и ожидании. Немало славных сражений было выиграно в Мекленбурге, но в Германии французы терпели поражение, и потому Даву вынужден был отступить, преследуемый Бернадотом, который возглавлял северогерманскую армию. Непрестанные марши, то вперед, то назад, стычки на передовых постах и неуверенность в завтрашнем дне. Датский корпус под командованием Фредерика Гессенского был разделен на три бригады; одна, под командованием генерала Лальмана, заняла Любек, другая отступила к Ольдеслоэ, в то время как часть северогерманской армии вместе со шведскими вспомогательными частями преследовала третью.

Где был отец Кристиана, которого тоска по Венериной Горе выманила из тихого родного дома? Видел ли ты колонну солдат, движущуюся по полю, видел ли ты ее, после того как прозвучал приказ: «на смерть»? Точно огромный крокодил с пестрой блестящей шкурой из мундиров и штыков, вытянула она свое гигантское тело. Пушечные выстрелы — голос исполинского зверя, пороховой дым — его дыхание. Ты не видишь отдельных чешуек, которые в бою отрываются от исполинского туловища, а ведь каждая чешуйка — это человеческая жизнь. Для того чтобы смертельные удары были заметны, надо разрубить на куски все огромное тело; как у разрубленного червя, дрожит, барахтаясь, пытаясь убежать, каждая часть на земле.

Мария получила большое густо исписанное письмо с печатью, за которое потребовали при вручении крупную сумму денег. Оно гласило:

«Сударыня!

Не впадайте в отчаяние, прочитав мое послание, хотя, конечно, у Вас есть на то причина. Мы стояли в Любеке, но генерал хотел пощадить город и потому отошел через Сегеберг к Борнхёведу. Как Вы, должно быть, знаете, между этими городами лежит безлесная равнина. До этого несколько (много) дней подряд шли дожди, дороги были никуда не годные, два шага вперед — шаг назад, и мы совсем выбились из сил; буквально по пятам пас преследовала шведская конница, которая была сильнее нас, но все же дело не заходило дальше отдельных коротких перестрелок между дозорами. Пока еще Вам рано приходить в отчаяние, сударыня, горестная весть вряд ли появится на этой странице письма. Я бы мог, конечно, сообщить Вам ее сразу, но чем позже узнаешь такое, тем лучше. Во второй половине дня мы подошли к Борнхёведу; здесь равнина сменилась более пересеченной местностью, так что мы были лучше защищены от вражеской конницы. Теперь скажу Вам, что принц Гессенский приказал занять Борнхёвед, а сам с двумя другими датскими бригадами вышел нам навстречу. Польские копьеносцы, которых здесь называют пикинерами, замыкали наш отряд. Чтобы удержать врага на расстоянии, пока бригада входит в город, принц поставил на дороге перед городом две пушки, а рядом с ними батальон метких стрелков, среди которых был мой друг, Ваш благоверный — ведь письмо, как Вы уже наверняка поняли, написано о нем. Но не отчаивайтесь: как говорится, сегодня ты, а завтра я. Прямо перед нами развертывалась шведская конница; наш батальон с каждой стороны стоял сомкнутыми колоннами, одна хотела перестроиться в каре, но вражеская конница проскакала мимо и атаковала Борнхёвед, а другая часть стояла перед нами; паши ряды смешались, и, если бы враг воспользовался этим, с нами было бы покончено, но он этого не сделал. Сударыня, письмо получается длинным, но Вы должны знать все подробности, и поэтому я переписываю большую часть своего рапорта, чтобы Вы полностью могли оценить обстоятельства. Мы сформировали батальон, но часть вражеской конницы, как я уже сказал, прорвалась к Борнхёведу, польские пикинеры, которые замыкали нашу бригаду, испугались и врезались в голштинских конников, а те, в свою очередь, в авангард. Артиллерия, стоявшая впереди всех, полностью преграждала дорогу, возникла ужасная давка, более сотни солдат были растоптаны и погибли страшной смертью. В такой давке сражаться было невозможно. Враги напирали бок о бок. Тем временем датская пехота палила из ружей как могла, шведам пришлось отступить обратно к дороге, где стояли наши батальоны, они уходили по рвам, пригибаясь к лошадиным шеям, но двести человек погибли во время отступления. Расчеты двух пушек защищались храбро и до последнего солдата продолжали стрелять картечью, но в живых остался только один человек, лейтенант. Стало быть, сударыня, Вы вдова. Приношу свои соболезнования.

С глубочайшим почтением и дружбой,

Йордсак, фельдфебель».

X

Надежды прочь!

На плахе страх сумел я превозмочь

И с твердостью встречаю ночь.

«Смерть» — целый мир боли заключается в этом коротком словце. Это раздвоенный меч, который, убивая то, что дорого нашему сердцу, одновременно проникает в грудь и к нам, так, что у нас чернеет в глазах и мир кажется нам темным, хотя миллионам счастливцев светит солнце. Только одно слово, такое же короткое, дает нам силы подняться, вдыхает в нас надежду, только одно слово — «Бог».

— Что ж, я была к этому готова, — сказала Мария, но готова она не была.

Мрачное, слякотное предзимье давило, как гробовая доска, особенно на тех, кто и так был убит горем. Небо было серое, дождь и мокрый снег падали на грязные улицы. Мрак снаружи и мрак внутри, в мыслях.

— Не плачь, матушка, — сказал Кристиан, — а не то заболеешь, и тоже умрешь, и оставишь меня одного. Ты можешь стирать и гладить, я — играть на скрипке, мне будут платить деньги, и как-нибудь мы проживем.

— Ангел ты мой, — сказала Мария, — дай я поцелую твои глазки и твои сладкие губы. Ради тебя мне придется жить, иначе что будет с тобой?

Никогда еще Рождество не приближалось так тихо и так грустно, как в эту зиму.

— Хозяин усадьбы в Эрбеке все-таки порядочный человек. Он прислал мне хлеба, и масла, и гуся на Рождество. Вот только не имеет ли он на меня виды? Нет, этого шага я не сделаю больше ни в жизнь. На Рождество я приглашу твоего крестного, хоть я его и не люблю, но ради тебя пойду на это. Может, когда ты станешь постарше, он помянет тебя в своем завещании.

Стол был накрыт. Сердце Кристиана исполнилось рождественской радости. Мария достала книгу псалмов.

— У вас есть голос, — сказала она крестному. — Вы пойте, а мы будем вам подтягивать.

— Я не знаю ни одного псалма, — ответил он. — Эта книга послужит нам для другого: мы раскроем ее наугад и она предскажет нам судьбу. В этом что-то есть! Все, что должно с нами случиться, записано в этой большой книге, так же как в нашей крови и нашей душе.

Мария открыла книгу.

— Свадебный псалом! — воскликнула она. — На этот раз гаданье не получилось. Я больше не выйду замуж. Я хочу одного: видеть моего мальчика здоровым и сильным и помочь ему добиться успеха в жизни.

— Это зависит от его звезды, — сказал крестный. — Мы можем сделать что-то сами, но не слишком много. Коли в нем заложено, что он будет воровать или бегать за женщинами, изменить это нельзя. Пусть его воспитывают самые порядочные люди, пусть внушают ему самые благородные мысли — все равно, ежели зло сидит в нем, оно выйдет наружу. Его можно попридержать, но только до определенной черты: наступит час, наступит возраст, когда оно вырвется с тем большей силой. Дикий зверь сидит в каждом, у одного это прожорливый волк, у другого змея, которая умеет ползать на брюхе и лизать пыль. Зверь внутри нас неистребим: все дело только в том, кто сильнее — он или мы, а сила человека никогда не зависит от него самого.

— Господи, избави нас от лукавого, — прошептала Мария, опустив глаза.

Ей показалось, что злой дух, которого она боялась, сидит с ней за одним столом. Речи, которые она слышала, были вроде эльфов: спереди они казались реальными и красивыми, но сзади у них была пустота — признак того безбожного мира, к которому они принадлежали.

— Я много читал, — продолжал крестный, — читал о чужеземных народах. На земле живет много народов, и все они разные. То, что мы считаем грехом, другие находят правильным. Дикарь съедает своего врага, и тамошний священник говорит ему: теперь ты попадешь на небо! У турка много жен, и его Бог обещает ему еще больше жен в раю. Генерал получает ордена и славу, воюя на службе у короля, хотя война эта несправедливая, в то время как кто-то другой, столь же умный и находчивый, становится вором. Все дело в обычаях, и кто сказал нам, что мы следуем лучшим обычаям, если поступаем как все? Кто знает, быть может, зверь внутри имеет больше прав, чем человек, исполняющий законы, которым его научили? Разве это не правда?