Остап Бендер в Крыму - Анатолий Вилинович

Компаньоны не так слушали экскурсовода, как отыскивали глазами в группе посетителей заинтересовавшего их греческого негоцианта Мишеля, как называла его Анна Кузьминична. Но его нигде видно не было.

— Скажите, пожалуйста, отсюда есть другой выход? — нагнулся к сидящей смотрительнице Бендер и спросил шепотом.

— А как же, как и во всех музеях, сюда вход на смотровую площадку, а с нее выход в ту дверь, — указала она.

Не сговариваясь, компаньоны быстро вышагали из здания Панорамы и увидели, что их автомобиля с верным Адамом Козлевичем нет.

— Значит… — начал Остап.

— Значит, командор, наш автомеханик поехал за греком, как вы ему и сказали, — докончил мысль Бендера Балаганов.

— Верно, брат Шура. Вы догадливы, подождем его возвращения, — прошелся великий предприниматель-комбинатор.

— Скажите, командор, а зачем нам нужен этот коммерсант, да еще и греческий?

— Во-первых, его задержали энкавэдисты-гэпэушники и вдруг так быстро отпустили. Не странно ли, товарищ Николай Шмидт? Ну, это куда бы ни шло, криминала нет, вот и отпустили. А вот когда его супруга сказала как-бы между прочим, что он не раз предлагал ей съездить в Воронцовский дворец, то как вы думаете, товарищ мыслитель, с чего бы это? Зачем это ему знакомиться с верным служакой дома Романовых, с господином Березовским, а?

— Просто… — протянул рыжекудрый компаньон. — Купить что-нибудь по дешевке…

— Как говорил мой студенческий знакомый Изя Ицексон, по дешевке только сыр в мышеловке, дорогой рыжик.

— О, Козлевич, Козлевич уже едет!.. — обрадовался Балаганов, указывая своему предводителя на мчавшуюся к ним машину.

— Итак, Адам? — вскочил на свое командорское место Бендер.

— Сейчас расскажу, Остап Ибрагимович, — торопливо начал Козлевич. — Ушли вы, значит, я сижу. Смотрю, выходит из здания этот самый негоциант. Но один. Спешит куда-то. Отдалился он, значит, братцы, я медленно за ним еду. Тут извозчик ему навстречу. Он нанял его и поехал. Ну, и я за этой самой пролеткой с ним. Спустились вниз и выехали к железнодорожному вокзалу, Остап Ибрагимович…

— И что дальше, Адам Казимирович, — спросил Бендер, видя, что Козлевич замолчал, отведя взгляд в сторону.

— Подзащитный, как Вы говорили в свое время, Остап Ибрагимович, вошел в вокзал. Я не мог оставить автомобиль без присмотра, а когда решился и вошел в здание, то щеголя-негоцианта нигде не нашел, братцы, — прижал молитвенно к груди руки Козлевич.

— Ясно, Адам. Едем к вокзалу, камрады, — распорядился Бендер. — Этот греческий негоциант все больше и больше меня интригует.

Севастопольский железнодорожный вокзал находился у пристаней Российского общества пароходства и торговли. Его приземистые пакгаузы, с подъездными путями к ним, вытянулись вдоль моря и отделялись от здания вокзала невысоким каменным забором.

— Пролетка, Остап Ибрагимович, — указал Козлевич, когда «майбах» подъехал к вокзалу. — На ней щеголь-коммерсант и приехал сюда.

— Будем думать, что кучер ждет своего прежнего нанимателя, — вышел из ма шины Остап.

Не ожидая обычной команды, Балаганов последовал за ним.

Если полуденный зной распространял вокруг смешанный запах мазута, паровозного дыма и моря, то в самом здании вокзала, куда вошли компаньоны, пахло карболкой после дезинфекции.

— Пассажиров не густо, как видите, Шура. И нашего подследственного нам было бы обнаружить совсем просто, если бы он был здесь, — отметил Бендер.

— Нет, командор, он давно отсюда смылся, я думаю, — ответил Балаганов.

— Шура, что это за слово такое — «смылся»? — взглянул на своего рыжекудрого единомышленника Остап. — Жаргон вашего прошлого? Нет, рыжик, сейчас вы культурный современный человек и, советую, не употреблять такого вульгарного слова. Впрочем, как и слово «легавые», «легавый».

— Учту ваше воспитательное замечание, командор, учту, — засмеялся компаньон-акционер, — А может, кучер дожидается другого седока?

— А мы сейчас проверим, братец, — пошел к пролетке Бендер. И, подойдя к извозчику, спросил:

— В гостиницу «Кист» отвезешь, любезнейший?

— Занят, уважаемый товарищ, ждать велено, — скручивал самодельную папиросу тот.

— Ну если так… — пошел было Остап к подъехавшему экипажу, но передумал вроде бы и вернулся к Балаганову.

— Видите, Шура, как просто надо выяснять сомнительные вопросы. «Занято» — ответил кучер. Будем полагать, что ждет нашего подследственного, — А может… — но свое дальнейшее предложение Балаганов прервал восклицанием: — Смотрите, Бендер, смотрите, наш подследственный! — указал он. — Из дыры в заборе сюда идет, смотрите!

— Спокойно, Шура, спокойно, не надо лишних оваций. Не привлекайте к себе внимания посторонних. Вы не на базаре, чтобы рекламировать товар, которого у вас нет, — осадил его Остап.

— Молчу, командор, молчу… — тряхнул головой бывший названный молочный брат Бендера. — Но, как я вижу…

— Я тоже вижу, что наш поднадзорный идет не один, как я понимаю, — не дал договорить своему другу Бендер.

Мишель Канцельсон шел не спеша к вокзалу, а за ним, чуть отстав, шагал моряк. И можно было не ошибиться, если сказать, что он с иностранного судна.

Негоциант вошел в вокзал, прошел к станционному буфету и уселся за свободный столик. Иностранный моряк тут же подошел к нему, спросил:

— Разрешите присесть с вами за компанию, господин хороший?

Эти слова отчетливо слышали компаньоны, которые уже сидели за рядом стоящим столом и рассматривали меню.

— Да, да, пожалуйста, садитесь, господин капитан, — ответил ему Мишель.

— Прошу прощения, но я еще не капитан, а старший помощник капитана, ответил тот.

— У нас в Одессе всегда повышают чин хорошему деловому человеку.

Разговор между греческим негоциантом и моряком шел на русском языке и довольно отчетливо, что позволяло акционерам слышать все их слова.

После заказа, сделанному подбежавшему к ним официанту, моряк сказал:

— «Тринакрия» уходит в Константинополь завтра, но через несколько дней у нас снова рейс, но не сюда, а в Ялту, господин Канцельсон.

— Понимаю, — кивнул Мишель, — Как я буду знать, когда вы приплывете туда?

— Будете, господин Канцельсон. — Получите открытку. А вот это поручено передать вам… — вложил незаметно листок между страницами меню моряк. — Здесь имена людей, которые могут знать… — оборвал на полуслове свои разъяснения старший помощник «Тринакрии», так как к ним подбежал официант с подносом, на котором стояли тарелки с закуской и бутылка вина.

— Так как и соседям, — сказал официанту Остап, когда тот подскочил к их столу. Он был весь внимание, боясь пропустить хоть единое слово из разговора соседей.

— Постараюсь уточнить, господин Канцельсон, живые ли еще эти люди и где они, — говорил в это время моряк.

— Легко сказать, как я понимаю, уточнить. Но раз так, то это так. Я же сам имею большой интерес к этому.

— Еще бы, ведь вам обещана доля от вывезенного? — усмехнулся моряк.

— Вот именно, вывезенного, а не оттого, что во дворце будет найдено… — поднял плечи негоциант. — Тут две большие разницы, как говорили у нас в Одессе, господин старший помощник капитана. Найти, а потом и вывезти…

— Главное найти, а вывезти уже наша забота, господин Канцельсон, — налил и выпил бокал вина моряк. — Вы не хотите пить?

— Нет, почему, но такая жара, я вам скажу… — сделал глоток вина и щеголь коммерсант.

— Надеюсь, вы не в поле зрения НКВД-ГПУ? — спросил моряк, пристально глядя на негоцианта.

— Нет, нет, только по делам фирмы, в которой я на процентных условиях состою. Конечно, у этих товарищей, я вам скажу, был ко мне определенный интерес, но без обвинения, без обвинения…

— Как мне передавали, друзья старой графини предостерегали, чтобы тот, кто будет заниматься поручением, должен быть вне всяких подозрений у советских властей, господин Канцельсон.

— Я и есть такой, господин моряк, я и есть, скажу вам без всяких шуры-муры, — приложил руку к груди Канцельсон. — Ведь я греческо-подданный, и они не имеют права…

— Если им надо, то у них найдется право. А тем более, когда вы сотворите что-то не по их закону, — сказал старший помощник «Тринкарии».

— Конечно, конечно, я это очень хорошо понимаю, поэтому и остерегаюсь от их внимания. Мой покойный отец всегда говорил: «Мишель, веди себя скромно и не вступай в конфликт с властями». И если он имел в виду прежнюю власть, то почему не поберечься и от этой власти, — пожал плечами Канцельсон. — Но знаете, господин моряк, для того, чтобы я имел повод говорить с нужными мне по этому делу людьми, мне надо знать несколько слов о графине, о ее жизни там, за кордоном… Что она, как она…

— О, господин Канцельсон, разумно, даже похвально. Знайте, что графиня Воронцова-Дашкова первые три года жила в фешенебельной гостинице в Каннах. Затем переселилась в Висбаден, где и умерла в 1924 году…