Проделки на Кавказе - Е. Хамар-Дабанов

По этой линии проложена большая почтовая дорога, почти круглый год безопасная. На противолежащих же бе­регах русскому нельзя и носа показать без прикрытия» не подвергаясь опасности быть схваченным в плен или убитым хищниками.

Впрочем, каждый год временно воспрещается ночная ез­да по большой дороге: такое время называется на линии тревогою и продолжается иногда недели две. Тревога со­стоит в следующем. Лазутчики (военные шпионы) уведом­ляют, что горцы в. таком-то числе собрались в известном месте и намерены вторгнуться в наши пределы: здесь де­лаются распоряжения для прикрытия пространства, грозимого прорывом, и принимаются меры предосторожности, пока начальник участка, который называется еще кордон­ным, не сосредоточит легкого отряда и не нападет внезапно на скопище. Меры предосторожности всегда одни и те же: всех казаков, служащих и не служащих, расположенных внутри линии, высылают в пограничные станицы. Эти по­следние запирают, т. е. жителей не выпускают из них на полевые работы, а скот выгоняют на пастбище, лишь когда нет тумана и солнце уже довольно высоко на небе; проез­жающих задерживают по ночам и рано утром.

Раннею весною, то есть в конце марта, по большой дороге, прилегающей к Кубани, катилась коляска, запря­жённая шестью изнуренными лошадьми. Сырой туман, па­давший влажной, едва заметной росой, не совсем еще рас­сеялся. Молодой человек, сидевший в коляске, курил труб­ку и гневно повторял ямщику: Пошел! Пошел же!», прибавляя к этому несколько известных национальных фраз.

Дорога эта стелется по крутому, возвышенному уберегу Кубани, так что, реки не видно. Вдали лежат безлюдные закубанские степи; на горизонте рисуются горы в вечной синеве. Мрачен их вид! Горы вдали наводят всегда уны­ние, взор не перекатывается по живописному разнообра­зию уступов, не наслаждается зрелищем очаровательных горных потоков, и воздух не навевает чувств доблести и отваги, которыми дышится в горах. Природа гор и жизнь их обитателей— все скрыто. Лишь горизонт заслонен мерт­выми, однообразными массами.

Путешественнику наскучила дорога, надоело и бранить­ся с ямщиком. От нечего делать он стал расспрашивать мужика о предметах, которые попадались ему на глаза.

— Что за столб на холме с камышовою крышей? И вот человек стоит около него, другой лежит, видишь —вон впереди? Вот и две оседланные лошади! Да это не черкесы ли? Говорят, у вас здесь тревога, меня не пустили ехать ночью, задержали в станице даже утром, черт знает до какой поры,— Сказав это, проезжий стал вынимать писто­леты.

— Нет, барин! Это не черкесы, а линейные казаки на дневном бекете; стоит часовой и смотрит за Кубань; лежит его товарищ; а это их лошади ходят стреноженные; столб с крышею сделан для лета, чтоб от солнца был хо­лодок,

— Да разве этот пикет не по случаю тревоги выстав­лен?

— Нет, он тут круглый год и всплошь по всей линии, каждые две или три версты такие же.

- А ночью куда деваются эти казаки?

Уезжают на пост.

Проехав несколько верст, проезжий опять спросил:

— А это что за плетень на возвышенности? За плетнем видны крыши, вон там высокая каланча также с крышею: на ней человек стоит?

— Это пост, каждые семь верст такие же.

— Ну, а эта что за лошади возле нас?

— Казачьи лошади, барии, целый день оседланные и встреноженные ходят около поста; вон там лежит казак в бурке и на аркане пасет своего коня —то табунный ча­совой.

— А эта канава зачем вокруг плетня в сверху хворост?

— Посты окопаны. По верху плетня прикрепляется су­хой колючий кустарник, чтобы нельзя было перелезть.

— Ну, а эта высокая каланча —что такое?

— Это по-нашему вышка, на ней стоит часовой и смот­рит за Кубань.

- А это что за крыши видны на посту?

— Одна — казарма, другая — конюшня, третья —сарай для орудия.

— Разве есть и орудия на этих постах?

— Нет, теперь не ставят без особой надобности.

- Много ли казаков на постах?

— Разно, от тридцати до сорока и более. Ведь им большой расход: ночью занимают секреты по Кубани, делают разъезды, днем конвоируют проезжих, возят бумаги.

— А это что за трое верховых перед нами едут?

— А кто их знает, казаки!

Три всадника ехали по дороге в бурках и башлыках.*

один был на серой, видной, с огромным* шагом лошади; за ним другие два рысью. Поравнявшись с постом, они повер­нули по тропе, которая вела к нему. В это мгновение из поста стремглав выехал верховой в черкеске, с обнажен­ным ружьем** за плечом. Не удерживая коля, он спустил­ся в глубокий овраг, выскочил из него и, доехав до всад­ника на сером жеребце, быстро остановил поворотом свою лошадь и с видом почтения что-то сказал ему. Тот, не обращая внимания, продолжал ехать.

Путешественник спросил у ямщика, что значило ви­денное.

— Это постовой урядник выехал рапортовать, а тот верно какой-нибудь кордонный пан,

— Как его зовут?

— Кто его знает! Этих панов мы не возим, Они ездят всегда на станичных почтах.

— А это что за почты?

— Во всякой станице держат по десяти троек, почтарь нанятый от станицы.

— Какой почтарь?

— По-вашему подрядчик, что ли?

Коляска въехала в станицу.

Путешественник велел вести себя, на квартиру Пусто­городова.

Выйдя из экипажа, он спросил Александра Петровича, ему отвечали, что нет дома, но скоро будет. Приезжий приказал отпрягать коляску, а сам остался ожидать хозяина,      Квартира Пустогородова состояла из двух чистых ком­нат; стены, выбеленные мелом, придавали ей вид чрезвы­чайно светлый. В первой комнате, очень невеликой, кото­рая была, однако, просторнее второй, стоял большой поду­шечный диван, несколько складных походных стульев и стол простого дерева и изделия; в одном углу находились чубуки с трубками. В другой комнате, против окна, на большом складном столе были чернильницы, перья, нож­ницы, несколько ножей, карандаши, писчая бумага, сургуч, печать и облатки; к стене прислонена была складная кровать, покрытая красивым вязаным шерстяным одеялом; вышитая по канве подушка лежала в изголовье.

* Башлык — суконный капор, надеваемый черкесами на голову сверху шапки в непогоду, чтобы защититься от дождя и холода; иногда—чтобы укрыться от людей и не быть узнанным, тогда обертывают хондами шею, часто и нижнюю часть лица, до глаз. (Здесь я далее

сохранены примечания автора).

** У черкесов и у линейных казаков ружья всегда а бурочных чехлах.

У кровати стоял складной столик, на нем было несколько номеров русских и иностранных газет, сочинение Байрона, англий­ский словарь, вторая часть сочинения Дюбуа о Кавказе, несколько сигар, сигарочница, фосфорические спички и футляр для часов. В этой комнате находились также три походных складных стула, к стене приделаны были полки, на которых лежало несколько больших портфелей и кипа журналов. Около кровати, на прибитом к стене персидском ковре, висели две шашки, двуствольное и одно черкесское ружье, пара европейских пистолетов, кинжал с поясом, не­сколько разновидных пороховниц, плеть и казачье богатое форменное офицерское седло. Несколько пустых мест до­казывали, что не вся оружейная была налицо; у постели, на полу, разостлана была тигровая кожа. На противопо­ложной стене висели два черкесских седла с бурочными чехлами.

Путешественник застал в первой комнате слугу Пусто­городова и мальчика лет двенадцати в красных шальварах, в чевеках* и бешмете, перетянутом поясом, на котором ви­сел кинжал; сверху была на нем темно-желтого цвета чер­кеска, а на голове кабардинская шапка. Прекрасное лицо и благородная осанка мальчика, родом тавлинца, обрати­ли на себя внимание приезжего. Вскоре оно еще более привлечено было шестилетнею, в полном смысле очарова­тельною девочкой, которая вошла в комнату. На голове у нее была чалма темного цвета, желтая шелковая коротень­кая рубашка виднелась из-под расстегнутого голубого шелкового бешмета, опушенного мехом, из-под рубашки выхо­дили красные шелковые шальвары, чрезвычайно широкие, так что походили на юбку; ножки ее удивительной белиз­ны оставались босые; для ходьбы она надевала туфли на двух каблуках, один у носка, другой у пятки; между ними находились небольшой колокольчик и два бубенчика, ко­торые извещали издали о ее приближении — изобретение азиатской ревности! Женщины отвечают за подошву ног своих, в туфлях же слышно, когда и куда они идут. Де­вочка называлась Айшат. И она и Дыду остались в плену под Ахул-го и взяты были Пустогородовым на свое попе­чение.

Человек Пустогородова взглянул в окно, сказал: «Вот и Александр Петрович идет!» Приезжий выглянул и, не видя никого, спросил: «Где же?»—«Да вот его борзые бегут, сам верно к полковнику заехал».