Восстание Весперов - Питер Леранжис

Среди ночи ее разбудил голос Лукаса Кэхилла.

— Интересно, и кто мог подумать, что у моего сына есть такой музыкальный талант? — Голос его зловеще зашелестел в тишине. — Примите мои поздравления — вы прекрасно проявили себя как учитель.

Мадлен вскочила как ужаленная и испуганно отпрянула назад. Фонарь тюремщика отбрасывал длинную тень на стены темницы. Лукас был одет в длинный черный плащ, из-под которого клоками выбивался мех какого-то дикого животного. По тени даже не понять, то ли человек это стоит, то ли зверь. Его неподвижные глаза впивались, как стрелы. Страх снова вернулся к ней. За что? За что ей эта боль, эта несправедливость?

— Что з-за странный об-бычай благодарить? — промолвила она.

Лукас сел рядом. Черты его лица расплывались серым пятном всего в нескольких дюймах от нее.

— Что ж, я вижу, что могу рассчитывать на вразумительный ответ. Откуда у тебя этот перстень?

Мадлен замерла.

— В-вы знаете о нем?

— Мой отец носил его всю жизнь. Я помню, как в детстве вечно надоедал ему расспросами, что это за перстень. В нем была загадка. Отец говорил, что он — единственный на весь мир. И все. Больше ни слова. — Лукас ближе придвинулся к ней. — Он погиб от пожара. И все погибло вместе с ним. Его вещи, одежда, украшения и работа всей его жизни — все было уничтожено. И вот, его перстень вдруг является мне, насаженным на жестяную флейту.

Пока он говорил, Мэдди Бэббитт все больше и больше сжималась от страха, пока не исчезла совсем, уступив место мисс Мадлен Кэхилл. Той самой Мадлен Кэхилл, которая говорит на равных даже с Лукасом Кэхиллом! Сохранять самообладание. Следовать плану, не отчаиваться из-за неудач.

— Позвольте мне взглянуть на перстень? — попросила она.

— Неужели ты считаешь меня полным идиотом и думаешь, что я буду носить его с собой! — взорвался он. — Может, для начала все-таки скажешь мне, кто ты и откуда у тебя перстень?

Сердце Мадлен забилось сильнее. Значит, он спрятал его в тайник или отдал на хранение своим верным оруженосцам? Он держит в страхе весь двор, и любой скорее душу отдаст, чем посмеет ослушаться его приказаний. Лукас слишком осторожен, чтобы носить с собой перстень.

А это означает одно: ее первое обещание: «Беречь перстень» — будет нарушено.

Значит, у нее оставалось только последнее, третье обещание.

Силы уже покидали ее, она больше не могла молчать. Необходимо всеми правдами и неправдами завоевать его доверие. И открыть ему свое имя. Миссия по объединению семьи начинается. Сейчас же.

— Д-до вашего побега, — осторожно начала она, — ваша мать так и не успела рассказать вам о своем положении.

Несмотря на кромешную тьму, взор его буквально пронзил ее.

— У тебя есть ровно одна минута. И настоятельно рекомендую — не стоит ходить вокруг да около. Отвечай прямо на вопрос!

— Люк. — Мадлен набрала в легкие больше воздуха. — Меня зовут не Бэббитт. Ваша мать уже носила в своем чреве ребенка, когда вы покинули дом. И ребенок этот — я.

Несколько секунд Лукас сидел не шелохнувшись. Она тщетно пыталась понять по его лицу, о чем он думает. Но лицо его и взгляд оставались неподвижными, словно у каменного изваяния. Потом он медленно поднял руку и, взяв ее за подбородок, повернул ее лицо к свету фонаря.

— Клянусь небом… — промолвил он. — Клянусь небом, это так… невероятное сходство!

Теперь, когда он был совсем близко и лед растаял в его глазах, ей показалось, что на нее смотрят глаза матери. И она поняла, что ее сложный путь — сквозь лишения, болезни и ужасы долгой дороги — был не напрасен.

Ей захотелось броситься к нему и прижаться к его груди. Но еще не время. Эта ниточка, которая связывала их друг с другом, пока слишком тонка. Она не замечала, как слезы текут по щекам, как лицо ее озарилось счастьем, и удивилась, услышав свой собственный радостный смех.

— М-мне столько надо тебе рассказать, брат мой!

— Я не сомневаюсь. — Лукас поднялся, не отпуская ее руку, словно боясь расстаться с ней навсегда.

С чего же начать? Самое грустное — о смерти матери — она оставит напоследок. Но между ними пролегли целых два десятилетия жизни.

— Мы с мамой… мы жили в изгнании. Придумали себе новые имена. Бэббитт — ты можешь себе представить? Такое имя, совершенно пустое. И бессмысленное. Точно не Рейвенвуд. Или Ланселот! Я росла тихой и незаметной девочкой — чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. И была таким сереньким трусливым мышонком! Ты представляешь? И мама всю жизнь тайно готовила меня к этой миссии…

— Ш-ш-ш, тихо, моя дорогая, не торопись, — перебил ее Люк. — Прошу тебя. Я понимаю, ты переполнена чувствами, и тебе нелегко. У тебя еще будет время, ты успокоишься, соберешься и расскажешь мне о своей жизни все. Но чтобы тебя утешить, знай: я слышал эту историю уже сотни раз.

Мадлен вытерла слезы.

— Правда?

— О, да, правда, очень много раз, — рассмеялся Лукас. — Подробности, конечно, разные, но основная канва остается неизменной.

— Я… я, кажется, не понимаю… — промолвила Мадлен.

Лукас прошел к дверям камеры и сделал знак, чтобы ему открыли.

— И должен заметить, что ты намного превзошла своих предшественников, которые назывались моими родственниками. Мой бедный, давно потерянный брат Найджел! Он долго скрывался под чужим именем и тому подобное. А перед ним — сестра Глэдис, и тетя Пафф, и кузина Квинси…

— Но у нас никогда не было кузена Найджела и других тоже!

— О, Мэдди Кэхилл! — закричал на нее Лукас. — Зачем ты мне показала перстень? Что ты замыслила?

— Просто, чтобы з-закрыть дырку!

Лукас отвернулся от нее, как от полного ничтожества.

— Не имеет значения. Если ты явилась не одна, а с сообщниками, имей в виду — все они будут уничтожены. Если ты хотела опознать меня по перстню, а потом отобрать его, когда твои сообщники схватят меня, то перстня у меня вы не найдете. Запомни это. И тот, кто тебя нанял, наконец, поймет, что план его провалился. Но передай ему — я это так не оставлю и буду жестоко мстить.

— Тот, кто меня нанял? — Мадлен не поняла ни слова из того, что он говорил.

— Не пытайся сделать из меня глупца. На свете есть только один человек, у которого мог оказаться перстень, — этот тот, кто своими глазами видел, как умирал мой отец, кто ослеп от своей алчности и потому попал в собственные сети. — Лукас повернулся к стражу. — Саймон, приготовь заключенную к публичной казни. Казнь назначаю через два дня. Разошли по этому случаю приглашения по всей стране и держи ухо востро, если услышишь имя «Веспер».

— Веспер? — ахнула Мадлен. — Но как вам пришло в голову…

— Позвольте мне сейчас же послать за палачом, чтобы готовил виселицу?

— Нет, не виселицу, — на лице Лукаса появилась жестокая улыбка. — Пусть она горит на медленном огне. А мне — место в первом ряду.

— Кх-кххх… Помогите мне… кто-нибудь… кх-кх…

Саймон свалился во сне, проснувшись на самом интересном.

— Да что там такое? Благословенный Генрих, что там еще…

Стоны доносились из камеры новой узницы.

«Совсем еще девчонка, как бишь ее?.. Боббитт… И уже шпионка?»

Страж зажег фонарь и подошел к камере.

— Ну что еще? — выкрикнул он. — Ты что, жареным фазаном подавилась?

Ему понравилась собственная шутка. А узники любят, когда стражники шутят.

Но девчонка закашлялась еще больше и стала задыхаться. Этого еще не хватало! Последний раз один узник тоже вот так задыхался и вдруг отдал концы, не дождавшись, пока его казнят по-настоящему. Он из-за него деньги за целый рабочий день потерял.

— Ты покашляй еще, я сейчас водицы тебе принесу!

Он вернулся на свое место, где рядом с каменной скамейкой стоял ночной горшок, плевательница и кувшин с дешевым пивом, напившись которого, он время от времени путал эти три сосуда и, в конце концов, махнув рукой, решил, что по большому счету, все одно. Видимо, именно поэтому от кувшина с пивом разило не меньше, чем от горшка, но за неимением выбора он заботливо отнес его в камеру узницы.

— А вот и я, — промямлил он, выбирая из связки ключ. — Пришел к тебе на помощь.

Вдруг он почувствовал легкий укол в шею. И в то же мгновение провалился во тьму.

Мадлен на цыпочках прошла мимо стража. Отлично — спит сном младенца.

Она даже развеселилась, и впервые за долгое время ее лицо озарилось улыбкой. Ее снотворное зелье действует! И она правильно придумала обмакнуть в него дротик.

— Люблю, когда идут дожди… — мурлыкал во сне Саймон. — Люблю своего песика… как же мне его не хватает!

Значит, зелья было недостаточно. «Слишком мало — и твоя жертва начнет выбалтывать во сне все свои сокровенные мысли», — вспомнила она слова Ксенофилуса.

Значит, у нее не так много времени — самое большое, пятнадцать минут.