Я всемогущий - Дмитрий Карманов

— Сыграем? — спросил он с едва заметным акцентом.

К тому времени заниматься ничегонеделаньем мне уже порядком осточертело, поэтому я заколебался. С одной стороны, общаться с подобными личностями мне вовсе не импонировало. С другой — было бы неплохо хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей.

Заметив мои колебания и восприняв их в свою пользу, парень деловито поинтересовался:

— На что играть будем?

Я похлопал себя по карманам и неловко развёл руками:

— У меня всё равно ничего нет.

— Тогда играем просто так?

Товарищи картёжника с любопытством посмотрели в мою сторону.

— Ну, давай просто так, — согласился я. — Всё равно нечего делать.

Один из старших кавказцев засмеялся и сказал что-то товарищу. Тот хлопнул себя по коленям и тоже захохотал.

Парень вытащил из-под скамьи старую газету, расстелил её на полу и сел перед ней на корточки. Я встал, потянулся, разминая затекшую спину, и примостился напротив.

— Во что играть будем? В «стос» умеешь? — Тёмные глаза кавказца блестели. Он уверенными движениями тасовал колоду.

— Нет. Преферанс, покер…

— Хренокер! — Парень растянул рот до ушей. Его товарищи, сидя на лавке и наблюдая за нами, тоже улыбались, поблёскивая золотыми зубами.

— Ну, в «дурака» умею ещё… — Я немного растерялся.

— Хорошо, давай в «дурака», — кавказец закончил тасовать колоду, дал мне сдвинуть, раздал карты.

Через две минуты партия закончилась моим полным поражением. Парень сгрёб карты и, глумливо улыбаясь, произнёс:

— Ну что, надо расплачиваться.

Его товарищи засмеялись и сказали ему что-то на своём языке. Парень ответил.

— Что значит расплачиваться? — Я напрягся. — Мы же договорились просто так играть.

— Правильно, — кавказец, смеясь, смотрел мне в лицо. — Мы на просто с тобой и играли. Ты сам согласился на просто играть. Вот, Ашот и Рустам могут подтвердить.

Те согласно закивали, улыбаясь.

— Теперь плати, давай, — по его тону было непонятно, шутит он или говорит всерьёз.

— Чем платить-то? У меня всё равно ничего нет.

— Ну, это-то у тебя всегда с собой, — старший кавказец приподнялся и похлопал себя по заду.

Я мгновение смотрел на него непонимающе, потом до меня дошло.

— Обойдётесь.

Я встал, отряхнулся и пошёл к своей скамейке. Троица весело смеялась, глядя на меня. Парень, всё ещё сидя у газеты, тасовал карты.

— Да ладно, садись обратно, без интереса поиграем, — сказал он.

Я отрицательно покачал головой. Кавказцы попытались было меня уговаривать, потом спрятали новенькую колоду, достали другую, порядком засаленную, и принялись играть втроём, азартно шлёпая картами по газете, споря на своём языке и матерясь по-русски.

Вскоре за мной пришли. Всё тот же мрачный сержант передал меня двум молодцам в форме, и через несколько минут я оказался в пустом милицейском фургоне, разделённом изнутри железными решётками. Машина тронулась. Сквозь крохотное окошко я видел вечереющее питерское небо и поневоле думал о том, что сегодня замечательная погода — как раз такая, чтобы, слушая плеск Невы, погулять по берегу под стенами Петропавловки или постоять на Тучковом мосту, глядя, как под тобой проплывают «Метеоры» и прогулочные катера. Правда, будь я сейчас на свободе, я бы едва ли оценил возможность погулять по городу. Скорее всего, нашлись бы другие, более важные дела.

Минут через двадцать фургон ненадолго остановился, послышались голоса, железный лязг, хлопнула дверь кабины. Потом машина проехала ещё немного — и мою дверь отперли. Я вылез и огляделся.

Окружающая картина удручала. Фургон стоял во дворе, огороженном высокой стеной, рядом с массивными зданиями щербатого тёмно-красного кирпича. Мне не составило большого труда узнать следственный изолятор «Кресты». Я неоднократно проезжал мимо него, даже не задумываясь, что когда-то смогу попасть за страшный кирпичный забор. Всего лишь в паре десятков метров по-прежнему шумела Арсенальная набережная, забитая машинами. Их водители размышляли о чём угодно, только не о том мире, обитателем которого я понемногу становился.

Однако долго стоять и озираться мне не позволили. Недовольные задержкой, конвоиры подтолкнули меня в спину. Я послушно зашагал в нужном направлении.

В сыром приёмном помещении мне пришлось пройти унизительную процедуру полной проверки. Попутно на меня заполнили документы, провели формальный медосмотр, сняли отпечатки пальцев и сфотографировали.

Указания конвоиров звучали чётко и были лишены эмоций. Так же безэмоционально и почти автоматически я им подчинялся. Тянуло на какие-то посторонние мысли философского толка. Я размышлял, что в этом, наверное, и есть суть несвободы — отсутствие у тебя каких-либо реальных альтернатив. Когда ты свободен, перед тобой лежит множество дорог, пускай неравноценных, но ты волен выбирать любую из них. Лишение же свободы приводит к тому, что дорога остаётся только одна — тускло освещённый коридор и вооружённый охранник позади тебя. Внутри я никак не мог поверить, что всё это происходит со мной на самом деле. Казалось, что, как в популярных телевизионных шоу, вот-вот появится ведущий с шариками и скажет: «А ловко мы вас разыграли, Платон Сергеевич?!»

После формальных процедур меня завели в крошечное помещение размером с туалет в малогабаритной квартире. В нём можно было только стоять или сидеть на небольшом каменном выступе около стены. Я с ужасом подумал, что это и есть моя камера.

Шаги охранника удалились. Сбоку в стенку постучались, и кто-то приглушённо спросил:

— Эй, там привели кого?

— Да, привели, — мой голос в каменных стенах прозвучал гулко и незнакомо.

— Я Шура Ржевский, — человек за стенкой был настроен на общение. — А тебя как зовут?

— Платон, — ответил я. — Платон Колпин.

— Колпинский, что ли? Из Колпино?

— Да нет. Фамилия у меня такая.

Человек за стенкой неопределённо хмыкнул и затих.

— Слушай, Шура, — нарушил я молчание, — мы здесь так и будем сидеть? Тут же не повернуться даже.

— Ты первоход, что ли? — В голосе соседа прозвучал интерес. — С воли?

— Ну да.

— И как там сейчас, на воле? — Последнее слово было произнесено с такой тоской, что я содрогнулся.

— Да как… — Я замешкался, не зная, что сказать. — Хорошо. Осень понемногу начинается.

— Осень… А я и лета не видел. Меня в марте забрали.

Сосед немного помолчал, потом вспомнил о моём вопросе:

— Да нет, мы тут временно. Перед распределением. Скоро за нами придут, раскидают по хатам.

— Понятно. А я уж подумал, что здесь и придётся сидеть. А тут вообще как, какие порядки? — Я решил вытянуть из моего собеседника хоть какую-то информацию, потому что положением дел в тюрьмах никогда особенно не интересовался.

— Да нормально, — Шуре было скучно, поэтому от возможности поговорить он не отказался. — Тюрьма не красная, на воровском положении. Народу много, конечно, но это везде так. На централе вор. Общак собирается, больничка и карцер греются. Дороги ходят, поисковые, если надо, запускают, беспредела нет.

Я молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Все слова вроде были знакомыми, но что они означали здесь, я не понимал.

— Слушай, Шура, я в этих понятиях пока не разбираюсь. Объясни, а?

За стенкой послышался смех:

— Ничего, разберёшься. Братва научит. Поначалу с тебя спросу особого не будет, не переживай.

Я с тоской подумал, что какое-то время мне действительно придётся учиться выживанию в этом странном мире. Представления о нём у меня были, однако самые мрачные. И хотя в голову лезла сцена из кинофильма «Джентльмены удачи», я подозревал, что реальность будет гораздо более жёсткой.

— Шура, а как себя в камере вести надо?

— Да как, обычно. Главное — косяки не пори. Поговори со смотрящим, он тебе разъяснит всё, что надо.

— Смотрящий — это кто?

— Ну, старший по хате. Он за порядком смотрит.

— Милиционер, что ли?

Шура за стенкой удивился:

— Ты, братан, совсем дремучий? Менты в камерах не сидят. Смотрящий — это арестант, самый авторитетный в хате.

— Понятно, — сказал я. Хотя понятного было немного.

В коридоре послышались шаги, где-то неподалёку загремели двери. Заключённых по одному стали уводить. Вскоре дошла очередь и до меня.

В первые мгновения я не поверил, что такое может быть. Мне показалось, что по всем органам чувств внезапно произошёл перегруз. В лицо ударила тяжёлая, плотная субстанция, смесь сигаретного дыма, смрада человеческих нечистот, пота, гнили и грязи. Дышать этим представлялось невозможным. Глаза слепила яркая лампа под потолком, а в ушах стоял гул голосов, перекрываемый включённым на полную громкость телевизором, работающим где-то впереди. Плюс к этому было жарко, невыносимо жарко и влажно, как будто я внезапно попал в хорошо растопленную баню. За спиной с оглушительным лязгом захлопнулась тяжёлая стальная дверь, и я остался один против полутора десятка неряшливо одетых или голых по пояс людей откровенно уголовного вида.