У Белого Яра - Степан Сухачевский

Озлобленный, духовно опустошенный, Золотушный был готов на все. Старик Бакланов, вкупе с другими курганскими богатеями участвовавший в подготовке белочешского мятежа, при тайных встречах с сыном говорил:

— Знай, ты не на той опаре замешен, как все эти людишки. Если бы не эта голытьба, разве довелось бы тебе таскаться по чердакам да подвалам? У тебя был бы свой счет в банке. Ух, и завернули бы мы коммерцию! «Бакланов и сын»!.. А?

— Да разве, папаша, я не понимаю! Но сами видите, какое сейчас время.

— Потерпи, сынок, теперь уже недолго осталось ждать...

И Золотушный ждал. Осторожно бродил по улицам Кургана, в который вернулся после долгой отлучки. В городе его помнили немногие, да и узнать его теперь было нелегко: Золотушный отпустил бороду, облачился в одежду мастерового и в таком затрапезном виде незаметно появлялся на вокзале, забитом бездомными беженцами, в торговых рядах, куда съезжались крестьяне со всего уезда, в рабочих столовых, где отпускались бесплатные обеды солдатам-фронтовикам.

Всюду глаза и уши его были настороже. Он запоминал имена и лица тех, кто «притеснял» отца.

И Золотушный дождался своего часа... Став вместе с штабс-капитаном Корочкиным во главе карательного отряда, он начал действовать заодно с Гришкой Кокаревым. Они сразу поладили, главарь воровской шайки и юнкерский выкормыш. Золотушный охотно уступил Гришке «грязную работу» — грабежи и насилия, а сам занялся наведением «порядка» в уезде. Корочкин в отряде бывал редко, наездами, предпочитая сбывать на черном рынке в Кургане «конфискованное» у населения имущество.

Золотушный преобразился: сбрил бороду и усы; жесткий ежик коротко подстриженных волос придавал его некрасивому лицу хищное выражение. В мундире, туго перекрещенном хрустящими ремнями новенькой портупеи, Золотушный гарцевал на рослом чалом жеребце.

При налетах он держался позади. Но стоило Гришке захватить деревню, как Золотушный на полном карьере врывался на площадь, лихо осаживал разгоряченного жеребца и собственноручно начинал экзекуцию.

Военная газетенка, издававшаяся в Кургане, на самом видном месте печатала пространные рапорты начальника карательного отряда. Каждое утро нарочный доставлял в волостное село Белозерское, где разместился штаб Золотушного, свежий номер. Благодушествуя за обильным завтраком в доме торговца Менщикова, Золотушный жадно перечитывал свои хвастливые боевые реляции, довольно усмехался. Кто-кто, а он знал истинную цену шумихе о мнимых «победах» над большевиками, и все же это льстило его непомерному честолюбию; он сумел обратить на себя внимание начальства; о нем узнали в уезде и, возможно, представят к награде!

Золотушный возбужденно вскакивал, подбегал к высокому трюмо, подолгу любовался собой, вытягивался в струнку, словно позировал фотографу, и высокомерно посматривал на Гришку, валявшегося на неприбранной кровати. Тот хохотал:

— Давай лучше выпьем, Николка! — и с пьяной откровенностью добавлял. — «Гер-ро-и!». Это мы-то с тобой! Ха-ха... Храбрились, пока дело имели с безоружными мужиками, а как столкнулись с партизанами, сразу застопорило... Тпру-у! Приехали!

Золотушный недовольно морщился, но ссор с Гришкой избегал. Знал: этого спившегося, растленного человека борьба с большевиками мало интересует. К отряду он пристал лишь с одной целью — оградить себя от преследований новой власти, а до всего остального ему решительно нет никакого дела. Вот пограбит, пока можно, и скроется...

От частых кутежей у Золотушного тупо болела голова, тело сковывала расслабляющая усталость.

В первые дни отряд, не встречая серьезного сопротивления партизан, быстро продвигался в глубь уезда. За какую-нибудь неделю были прочесаны глухие лесные деревушки, стоявшие в стороне от Белозерского тракта. Упоенный легкими победами, Золотушный поспешил отправить в Курган срочное донесение: «Уезд очищен от партизан».

И вдруг случилось то, чего он больше всего опасался: в Белозерской пришлось принять первый настоящий бой... Под прикрытием темноты партизаны отбивались всю ночь; на рассвете, когда запылали окраины села, подожженного карателями, партизаны кинулись врукопашную — и погибли все, до одного человека. В плен никто не сдался.

Отряд Золотушного понес жертвы: несколько убитых и раненых.

Под Белозерской карателей ждала и другая неприятность: кончились спасительные леса, позволявшие делать внезапные налеты. Впереди — открытая степь. Куда ни взгляни — равнина и над ней голубой шатер знойного неба. Земля и небо, казалось, бегут навстречу друг другу, сливаясь где-то у дымной кромки горизонта. Там, за туманной далью, усталому путнику чудится скрытый от взора лес. Но это степной мираж: впереди все та же ровная, словно выутюженная, степь.

По утрам Золотушный выходил на балкон двухэтажного дома Менщикова, со страхом рассматривал через полевой бинокль сельские окрестности. Вокруг — ни лесочка, ни кустов... Проклятая равнина! Здесь каждую деревню придется брать с бою.

При одной мысли об этом хмель оставлял начальника карательного отряда. Двигаться наобум, как в лесах под Курганом, теперь опасно. Но и задерживаться в Белозерской рискованно: пьянство и разврат окончательно подорвали дисциплину в отряде, Гришкины «братишки» совсем вышли из повиновения. Для острастки пришлось двух самых отчаянных пустить в расход...

Разведка доносила: все левобережье Тобола до самой Усть-Суерской, где находится штаб Пичугина, контролируется конными дозорами партизан, у населенных пунктов расставлены секреты. В деревне Памятной расположена их передовая застава, здесь же и главный склад оружия. Памятную обходным маневром взять невозможно: по левую сторону тракта лежит степь, просматриваемая на многие километры, справа течет река Тобол. Значит, наступать придется открытой равниной. Но кто поручится за успех подобной операции? Вдруг — поражение? Тогда конец всему... А он-то возомнил себя героем!

Золотушный, как зверь, попавший в ловушку, метался по просторной, обставленной на городской манер, горнице деревенского богатея, не зная, на что решиться. По слухам, в штаб Пичугина из Ялуторовска прибыл кадровый офицер Скрябин. А у него — вор Гришка, допившийся до белой горячки: с утра до вечера горланит похабные песни, буянит, грозит кому-то. В редкие минуты протрезвления он, грязный и опухший, бегает, как сумасшедший, по горнице, бьет что ни попадет под руку и требует вина. Менщиков, боязливо глядя на расстегнутую кобуру Гришкиного маузера, беспрекословно выполняет любую его прихоть.

Наконец, Менщиков не выдержал: закрыл бакалейную лавку и винный погребок, отослал жену к соседям, а сам перебрался в тесную комнату-боковушку, предоставив в полное распоряжение «господ-офицеров» весь верх своего дома.

Снедаемый одиночеством, Золотушный как-то зашел к нему. Как-никак Менщиков — давнишний приятель отца, уж лучше общество этого грубого мужлана, чем мертвецки пьяного Гришки.

— Ты уж того... за убытки не сердись, — фамильярно заговорил Золотушный. — За мной не пропадет.

— Ах, что вы, Николай Иванович! — залебезил хозяин дома, поспешно выставляя на стол хрустальный графин неразведенного спирта и тарелку с холодной телятиной. — Мы хоть и не образованны, а в людях толк понимаем.

Менщиков неуклюже повернулся в правый угол, где тускло поблескивала освещенная лампадкой старенькая божница. Крестясь, украдкой косил глаза на гостя, перед которым испытывал невольный страх.

— Угощайтесь, — засуетился Менщиков, наливая две рюмки. Большую, наполненную до краев, пододвинул гостю. — Уж извините за угощение. Хозяйка приболела, к соседям отправил.

Золотушный не дотронулся до вина, с неприязнью посмотрел на Менщикова.

— Ты мне не доверяешь? А?.. Зачем лавку запер?

Мясистое багрово-красное лицо Менщикова расплылось в подобострастной улыбке.

— Если б на селе одни ваши молодцы находились, а то ведь... — он испуганно оглянулся на дверь горницы, зашептал. — Гришкины разбойники грабят всех подряд, стали забижать и наших.

— Знаю!..

Сдвигая скатерть, Золотушный потянулся к графину, неловко ухватил его, поднес к глазам, рассматривая через тонкое стекло прозрачную жидкость, и вдруг, запрокинув голову, жадно припал губами к узкому горлышку. Раздалось бульканье. Пораженный Менщиков растерянно смотрел на двигающийся кадык гостя. Изрядно отпив, тот дрожащей рукой поставил графин на стол и, с трудом поймав ломтик огурца, кинул его в рот. Пожевав, сплюнул.

— Что, уд-див-лен? Ха-ха! — Золотушный внезапно оборвал сухой лающий смех. — Ты вот про Гришку давеча... бандит и все такое. А только без него партизан нам не выловить. Тебе скажу, свой человек... Вот надо брать Памятную, тут Гришкина шайка и выручит меня.

— Весь отряд можно угробить, ежели лезть напролом, по-медвежьи, — насмешливо отозвался Менщиков.

— А как иначе? — опешил Золотушный. — Ведь степь! Видно, как на ладони. Обходного маневра не сделаешь...