Лесь с Ильинки-улицы - Валентина Ососкова

Ийон захихикал, не засмеялся, а именно захихикал, несолидно и как-то шепеляво:

– Ужас какой, просто кошмар! Мы все умрём… Да не, я правда любопытный! Вот те крест, как говорится…

Ленка хихикнула в ответ, и Лесь понял, что от неё серьёзности не добиться, строй зверские рожи, не строй, вздыхай, не вздыхай – хоть на руках пройдись по комнате, всё равно не поможет. Дохлый номер. В этом дурацком мире никто не верит, что можно вот так на улице столкнуться с опасностью, а бандиты, грабители, маньяки, террористы, о которых все так любят смотреть по телевизору – на деле для большинства всего лишь страшная сказочка.

Поэтому когда ты сталкиваешься с реальной опасностью, когда по твоему следу кто-то идёт – и ты догадываешься, кто – тебе всё равно никто не поверит. Даже тот, кто знает и сочувствует. Для них все твои похождения – всё та же любимая страшилка.

В двенадцать лет от такой несправедливости Лесь бы, наверное, разревелся. Или наорал бы на кого… Но ему было тринадцать, поэтому он не стал плакать и орать, а ушёл на кухонный балкон, свистнув по дороге из шкафчике на кухне спички.

Открыв окно, Лесь высунулся наружу и стал глядеть, как солнце бросает зелёные блики сквозь листья пышного каштана, растущего у самого дома. Когда глядеть надоело, Лесь пошарил по карманам, достал смятую сигаретную пачку.

Долго смотрел на неё, не решаясь достать сигарету – курить казалось противно и стыдно, и дело было не в том, что стоял Лесь на чужом балконе, в квартире, где никто не курит, а сигареты ему покупал Василий, потому что кто ж Лесю их продаст…

Просто казалось, что курением Лесь предаёт папу. Он же обещал!

… Первый раз курить Лесь попробовал на одиннадцатом году жизни. Украл у папы из кармана пиджака пачку «Винстона» – хватило, правда, ума догадаться положить потом её быстренько на место, взяв только несколько сигарет – и потом после школы с пацанами попробовал.

На самочувствии этот первый опыт сказался сильно. Не только в плане цвета лица и прочих классических «прелестей» первой затяжки – пожалуй, сильнее досталось заду.

Ну да, Лесь в десять лет был ещё слишком наивный и, пока вечером папа его не позвал «на серьёзный разговор, Оля, родная, а ты сходи пока в магазин, у нас минералка закончилась, побереги нервы, сока тоже купи томатного…», мальчик свято верил, что его проделка осталась незамеченной.

Ха, ха и ещё раз ха. Чтобы папа – да чего-то не заметил. Он же… папа! Это у него профессиональное, наверное, он даже дома продолжает всё контролировать и замечать…

Нет, папа ругал не за сам факт курения – ну, глупо втолковывать сыну, какой вред наносят здоровью сигареты, если ты сам нервный, злой и потому насквозь пропах табаком. Но обманы и тайны папа на дух не переносил.

– Мог бы и прямо попросить, – уже напоследок устало сказал он. – Не при маме только, конечно. А то будешь курить всякую дрянь – себе же хуже сделаешь, пойми, Лесь… А лучше пока и вовсе не пробовал бы, лет хоть до четырнадцати, организм детский с никотином не справится, пойми.

– Пап, но мы с друзьями договорились все вместе, одновременно попробовать, чтобы потом не ссориться и не хвалиться, кто раньше курить начал! Мы же ради дружбы, а не… так, чтобы «доказать, что мы взрослые», – Лесь передразнил одного из своих одноклассников.

– Господи, Леська, я же говорю – попросил бы, объяснил, я б и дал… если уж иных способов сохранить дружбу вы не нашли.

Лесь промолчал, почему-то постеснявшись папе рассказать, как они с друзьями сотворили из этого целый обряд с курением по кругу, чтобы «смешать дыхание и побрататься». Папа, прямой, резкий романтик-папа, в котором и романтика-то невозможно разглядеть за жёсткостью, в ответ на это наверняка сказал бы, что брататься надо, смешивая кровь, а не вонючий дым.

– В общем, я надеюсь, что подобного не повторится. И лучше всего – не привыкай к табаку… Или я что, напрасно уже одиннадцать лет в квартире не курю?

– Я постараюсь, пап…

– Эх ты, Леська-Олеська… Уж расстарайся!

Прошло почти два года, прежде чем Лесь закурил во второй раз. На этот раз всё было серьёзно и незаметно – сначала просто нравился запах табачного дыма, когда курил друг, потом друг, Тимур, дал попробовать… И Лесь постепенно втянулся – конечно, не смоля сигареты одну за другой, но в день затягивался как минимум раз. Это прочно вошло в привычку – вышел из школы, поболтал с приятелями, выкурил сигарету, а потом уже можно и идти домой…

Запах табака, быстро пропитавший волосы и одежду, легко объяснялся тем, что курили друзья, а Лесь, мол, оказался с подветренной стороны. И всех пока такое объяснение удовлетворяло… но однажды на выходных Лесь забыл перепрятать из рюкзака пачку сигарет, и её, убираясь в квартире, нашла мама.

Лесю она ничего не сказала до возвращения столь же пропахшего табаком мужа из командировки.

Выслушав жену внимательно, Ты-же-отец-семейства сердито достал из куртки свою пачку, смял, выкинул в мусорку и внимательно и выжидающе поглядел на сына. Молча. И это подействовало на Леся гораздо сильнее любых уговоров и бесед – в мусорку немедленно полетела и вторая пачка всё того же «Винстона».

– Я очень надеюсь, что я не один всерьёз бросаю курить, – это были единственные папины слова за весь «разговор».

– Я тоже брошу, пап, – торжественно пообещал Лесь и с тех пор действительно не курил вплоть до мая этого года, хоть поначалу это и было ужасно тяжело, пришлось даже с Тимуром на какое-то время прекратить общаться… Ну а тогда, в мае, просто было слишком фигово, а рядом оказался Василий со своим «эль-эмом»…

И вот теперь Лесь стоял на балконе четвёртого этажа, мял сигарету, боролся с собой и дулся на Ленку.

Нет, так дело не пойдёт, – понял он, разжимая руку и глядя, как, кувыркаясь, падает неприкуренная сигарета. Во-первых, Лена может быть права, и он, Лесь, – параноик. Правда, в это плохо верится. Во-вторых, надо взять зарядку для Рюрика. В-третьих, желудок намекает, что пора бы разогреть суп, ссора – плохой повод для того, чтобы остаться голодным… Ну а в-четвёртых – есть только один способ узнать, кто был прав: надо просто поехать на Ильинку, как и говорил Лене.

С такими вот мыслями Лесь сел всё-таки обедать – но сначала нашёл зарядку, которая, Рюрик оказался прав (что неудивительно для хозяина этой самой зарядки), была воткнута в удлинитель рядом со стоящей на подставке полуакустической гитарой. Смотав и убрав зарядное устройство в рюкзак, Лесь наскоро поел, хмуро попрощался с Леной, всё ещё болтающей с «дядькой Ийоном» о снайперских винтовках и ручных гранатомётах, и вышел из квартиры, заперев дверь и калитку запасными ключами, которые временно были ему отданы «чтобы в дверь не трезвонил да и вообще».

Солнце хоть и клонилось к западу, но палило нещадно, после тёмного подъезда Лесю даже пришлось зажмуриться на секунду. Потом, проморгавшись, мальчик внимательно огляделся, но никого подозрительного не заметил и скорым шагом направился вдоль по улице в сторону метро. Дорога была знакома и уже привычна – Лесь постоянно бывал у Ленки с Рюриком, порой даже с ночёвкой, хотя летние дни позволяли ночевать где попало, хоть в парке, главное ночью – это не попадаться никому на глаза и не ходить тёмными переулками.

На дворе стоял конец июня, и мама лежала в больнице уже почти две недели. Для вновь ударившегося в бега Леся – приличный, даже огромный срок… Когда он первый раз услышал от мамы это «Ну, недельки на три, может, месяц… Ты к тёте Тане обязательно заходи!» – замер, охваченный такой волной страха, что некоторое время мог только глядеть перед собой тупо, словно живая видеокамера. Глядеть и не видеть. Как-то враз накатило осознание громадности этого срока. Тридцать дней подряд!

– Хочешь, я с тётей Таней поговорю, ты у них ночевать будешь? А то что ты всё один да один… – говорила мама, а Лесь хлопал глазами и напрасно пытался отвести взгляд от гуляющего у ног голубя. Дело происходило в сквере у памятника героям Плевны – неподалёку от спуска на станцию «Китай-город».

Ноги сами понесли Леся прочь, в противоположный конец сквера.

– Да, мам. Конечно, мам. Я завтра же зайду к тёте Тане, мам. Завтра же.

– Ты как там один-то ночуешь?

Лесь отрешённо глядел на людей, мимо которых его несли собственные самовольные ноги.

– Всё хорошо у меня, мам…

Ноги всё ускоряли шаг, словно этим старались вытолкнуть из Леся напряжение, обиду и страх.

Мама всё говорила. Спрашивала, рассказывала, наставляла…

– Да, мам.

Ноги сорвались на нелепый, неровный бег.

… Разговор закончился уже Московрецкой набережной. Повесив трубку, Лесь лёг грудью на парапет и уставился на воду. Он категорически не хотел верить в то, что сказала мама. Про «недельки на три, может, месяц». Так не хотел, что мобильник жёг руки, храня в себе эти слова, и даже изъятие сим-карты, привычные движения разбирающих телефон пальцев не помогали.