Семиклассницы - Мария Прилежаева

— Ты что? — несмело спросил он.

Наташа чувствовала обиду. Она забыла, с каким волнением весь класс готовился к встрече с товарищем лейтенантом.

Теперь это был не товарищ лейтенант, это был просто Ленька Михеев из Нечаевки, Фенин брат.

Наташа ближе шагнула к кровати.

— Ты почему в деревню не писал? — спросила она, — Почему ты мать не жалеешь и о Фене не думаешь?

— Постой, постой, — изумленно проговорил лейтенант.

Он растерялся и чувствовал в то же время необходимость оправдываться перед сердитой девочкой, которая наступала на него, бросая в лицо суровые упреки.

— Мне Феню жалко, — продолжала Наташа. — Она не думает о себе. А ты о себе… Вон и Катя один раз из-за тебя плакала, когда ты сказал: «Жить не хочу».

— Так ведь это я сгоряча, — смущенно признался Ленька. — Сгоряча-то мало ли что скажешь.

— А домой не писал тоже сгоряча? — спросила Наташа.

— Что ты напала на меня? — удивился Ленька. — Ты мне и слова выговорить не даешь.

Лена Родионова потянула Наташу за рукав и шепнула:

— Ты уж слишком, Наташа. Видишь, он разволновался. А ведь он больной.

Наташа притихла. Она вспомнила, что ведь и верно Ленька больной, и сразу досада сменилась горячей жалостью к этому бритому пареньку, который сидел на кровати с забинтованной ногой, и через расстегнутый ворот рубашки видна была его худощавая юная, с выступающими ключицами грудь.

Ленька был смущен и расстроен. Он хмуро разглядывал костыль. Надо объяснить, почему он не писал, объяснить все по-серьезному. А как объяснишь?

— Сначала переживал, — сказал он нехотя и все разглядывая костыль. — Привыкал сначала. И жизни будто рад, а без ноги скучно. А потом — подожду да подожду. Думаю, пусть надеются, что целый сражаюсь. Извещения о смерти нет? Нет. Значит, надеются. Так и прождал.

Девочки молчали. Алексей понял, что не убедил девочек. Им очень не хотелось осуждать Леньку, но они осуждали. Все-таки он должен был написать домой, чтобы Феня не тосковала. Ленька сам это знал. Ему стало грустно, что не удался разговор с девчатами, которые побывали в Нечаевке и знали и рощу за околицей, и речку с омутами и осокой. А хорошо бы поговорить!

— Эх, правду вам сказать? — воскликнул вдруг лейтенант и точно с высокой горы прыгнул, даже дух захватило. — Сказать правду? Самая-то главная причина не в этом. Причина в том, что раньше Ленька Михеев при деле был и почет ему был на всю Нечаевку. А теперь Михеев к какому делу поедет? В михеевском роду к последним местам привычки нет да и вовек не будет. Вот и не писал, потому что обдумывал. Выдержку делал, пока места себе не определил.

— А теперь определил? — с тревогой спросила Наташа.

— Похоже, что к тому идет, — не совсем уверенно ответил Ленька. Потом, обрадованный тем, что его не корят больше и не обвиняют, он нерешительно попросил: — А вы мне про Нечаевку расскажите. Узнать-то ведь хочется. Сколько времени не видал! — Он провел ладонью по бритой колючей голове, стараясь подавить волнение, поправил на табурете ногу, тронул костыль и исподлобья взглянул на девочек.

— Товарищ лейтенант! — сказал Дима, который в продолжение всего разговора не спускал с Алексея глаз и ни на секунду не осудил его, а напротив, удивлялся и сердился на девочек за то, что они упрекают боевого командира, потерявшего в сражениях ногу. — У вас там, товарищ Михеев, запруд вовсе не было, а наши интернатские запруду сделали. Это раз. А два — теперь на тракторах девчата работают. И один трактор попортили.

— Как попортили? — Лейтенант уперся кулаками в постель, приподнимаясь.

— Нет, не слишком уж сильно, — поспешил успокоить его Дима. — Совсем даже немного. Потом починили.

— А то один раз, — вмешался Федька, — мы в омут попали. Нас так закрутило, чуть не утонули.

Всем хотелось что-нибудь сообщить. Но Ленька не мог забыть трактор.

— Ты вот говоришь, — с укором обратился он к Наташе, — ты ругаешь меня, а я ведь трактористом был. А теперь интересно, думаешь, лишним ртом сделаться? Обузой?

— Ве-ернулся бы папа, — печально сказала Женя. — Если без руки или без ноги — все равно.

Лейтенант взглянул на черненькую большеротую девочку с тугими косичками и грустными глазами. Он вспомнил вдруг летний нечаевский день и босоногую свою сестренку и снова испытал тревожную радость.

— И Феня, может, на тракторе? — спросил он с оживлением. — Только что я! Мала еще она. Неужели Феня хозяйство не нарушила?

— Нарушила? — возмущенно переспросила Наташа. — Феня-то? Ты знаешь, как она работает? Она все успевает. У нее трудодней как у взрослых. И учиться она очень хочет. А ты почему ученым не хочешь быть? — неожиданно спросила Наташа.

Лейтенант снова в замешательстве провел ладонью по бритой голове.

— Больно ты скорая, — сказал он. — По-твоему выходит — что ученым, что плотником, едва захотел, сразу и сделался?

Он почему-то покраснел, а Наташа с радостью подумала, что именно ученым Ленька и хочет быть. Она переглянулась с Валей Кесаревой, и Валя решила, что наступил момент произнести вступительное слово, которое она так тщательно готовила все утро. Валя выступила вперед и откашлялась.

— Товарищ лейтенант, — сказала она твердо, как будто никогда не испытывала беспокойства и страха и выступление с торжественной речью было для нее самым привычным занятием, — стране необходимы ученые люди. Наш преподаватель математики Захар Петрович тоже, как вы, потерял на фронте ногу, но другой учитель и со здоровыми ногами не сумеет так объяснить теорему, как он. Хотите, я начну повторять с вами геометрию и алгебру за семилетку?

— Больно уж вы скоро, — снова проговорил Михеев, смущенно и недоверчиво улыбаясь. — Сразу уж и повторять, а только познакомились. Может, завтра бы начали?

— Нельзя! — запротестовала Валя Кесарева. — Если по плану сегодня, значит надо сегодня.

Валя Кесарева снова превратилась в первую ученицу, спокойную, умненькую, немного презирающую всех, кто не умеет быть первыми ученицами, и не испытывающую больше никакого страха перед лейтенантом Михеевым, которому обязательно надо помочь сделаться ученым.

— Выйдите все посторонние из палаты, — решительно сказала она.

Девочки пошли гуськом, обертываясь и кивая счастливому и недоумевающему Михееву и другим раненым, которые провожали девочек удивленными, печальными и веселыми взглядами.

У дверей палаты стояла Катя.

— Наталка! — сказала она, блестя темными глазами. — Помнишь, я тебе говорила? Я уж знала, у меня предчувствие было, что случится особенное, если он лежит на том самом месте, где стояла моя парта…

В этот день из разных почтовых ящиков Москвы было вынуто несколько писем в Нечаевку, Фене Михеевой.

Одно из этих писем было от Жени, и Женя писала: «Я очень, очень рада, что твой Ленька нашелся. Он хороший, и мы с ним сдружились. Ты счастливая, Феня. А мне сегодня почему-то все время хочется плакать о папе».

XIV

История встречи семиклассниц с лейтенантом Михеевым скоро стала известна всей школе, и девочки из других классов прибегали в седьмой «А», чтобы разузнать все как следует.

Тася не уставала передавать историю, но всякий раз прибавляла столько новых увлекательных подробностей, что в конце концов невозможно стало отличить вымысел от правды. Чем более фантастический характер приобретала встреча, тем больший она вызывала к себе интерес.

На бледном лице Вали Кесаревой появилось новое выражение торжественной сосредоточенности. Ежедневно после уроков Валя отправлялась в госпиталь. Нужно было торопиться, потому что лейтенанта Михеева в ближайшее время назначали к выписке.

— Девочки, — говорила Кесарева, — как он над уравнениями бьется! А успехи делает замечательные. Наверняка будет математиком.

Но Наташа, которая повторяла с лейтенантом синтаксис, решила, что из него выйдет писатель. Наташа читала его дневник.

— Там такие переживания, — рассказывала Наташа, — так бой кошмарно описывается, все представляешь в точности.

Женя в госпиталь не ходила. Все знали, что она не умеет объяснять.

Женя стала грустна. Она перестала читать и, полистав иногда по привычке книгу, убирала в портфель и носила по нескольку дней непрочитанной. За уроками Женя внимательно смотрела на учителя. Казалось, она хотела спросить о чем-то непонятном, но не решалась. Иногда она не слышала, о чем говорит учитель.

Однажды Дарья Леонидовна сказала:

— Я читала письма твоего отца. Давай прочитаем эти письма на сборе.

— Зачем? — спросила Женя, глядя в сторону.

— Пусть и другие пионерки подумают о том, о чем думаешь ты. Пусть твой отец поговорит и с ними.

Женя сначала отказывалась и качала косичками.

— Ни за что!

Потом посоветовалась с бабушкой и согласилась: