Лилит - Лидия Обухова

В звуках Лилит обыкновенно замечала лишь их вибрацию, повышение и понижение тона, нарастание механической силы удара.

Смысла она не доискивалась, если это не был, конечно, прямой сигнал.

И так она стояла теперь, замерев, сражённая неизвестным звучанием, окаменевшая, с расширенными зрачками и сжавшимися внутренностями. Тяжесть, которая навалилась на её грудь, имела двойную природу: она угнетала и в то же время, растворяла жилы; невидимая кровь утекала из Лилит, подобно лёгкому струистому облаку, которое она, оказывается, носила в себе, не подозревая об этом.

Музыка брызгала птичьим хором, заливалась свистулькой, напрягала мускулы борца, гремела и хохотала барабанами. Мощь и изящество мелодии сменяли друг друга.

Земля становилась всё невещественнее под ногами Лилит, боль восторга заполняла её телесную оболочку, краска отливала от щёк и губ, и, наконец легонько вздохнув, она мягко свалилась на траву.

Мелодия прозвучала ещё несколько тактов, и Безымянный резко выключил катушку стереофона. Первый урок музыки был окончен.

…В то раннее утро, когда он привёл её к светоплану, Лилит довольно быстро освоила застёжки и рукава. Через минуту она появилась в серебристом комбинезоне космолетчика с высоким красным воротом, красными обшлагами и карманами — и не стало никакой дикарки! Стоял худощавый мальчик; его серый удлинённый глаз косился умно и смущённо.

Безымянный про себя посетовал, что не задумался раньше над тем, как облагораживает одежда движения и весь облик мозгоподобного. На глазах недоверчивых лаолитян произошло чудо: они невольно почувствовали равенство между собою и Лилит.

Спутники Безымянного, несмотря на то что осуществляли великую цель, оставались прежними: они мыслили масштабами Лаолы-Лиал. Лишь в Безымянном стала прорастать жажда вселенской солидарности. Теперь он часто думал, как поэт; это казалось странным, архаичным в век начинающейся внеречевой связи на Лаоле-Лиал. И всё-таки именно образность мышления привела его на порог понимания новых норм жизни. Как, впрочем, и всегда искусство кладёт начало познанию, служит науке первотолчком.

С Лилит в нём воскрес инстинкт речи; захотелось излиться в облегчающем потоке слов. (Тщетно ждала этого некогда многотерпеливая Элиль…)

— Бедные пустые клеточки! — говорил Безымянный, чуть касаясь рукой лба Лилит. — Слушай и ничему не удивляйся. Я знаю, что всё это войдёт в твоё сознание, как сквозь сон. Но пусть даже останется сном — лишь бы как-то осталось!

Молчание размышлений, молчание полёта… ты не поймёшь этого, Лилит. Ты просто не знаешь, как устроена Вселенная, как устроен мозг. Ведь ты убеждена, что рука движется сама по себе…

Есть старинное представление, что мысль — быстрее всего. Итак, мысль излучение ментального поля — движется в пространстве с какой-то своей собственной скоростью? А если притом она не подвержена гравитации? Если она и есть первый вестник из мира сверхгалактических скоростей! Если б тебе открылась хоть на миг эта бездна возможностей! Передвижение тел в пространстве становится почти ненужным, архаическим. Путешествует одна мысль! Она — глаза и уши разума, вместилище всех переживаний. Она подаёт знак, завязывает контакты и обменивается информацией. Мысль будут улавливать телескопы, как сейчас они улавливают свет. Усиленную миллионократно, мы пошлём её, как позывной, ко всем галактикам. А может быть, то, что сейчас кажется мне таким фантастическим, давно стало явью или ещё более: всегда было нормой по ту сторону Вселенной, в таинственном мире антиматерии? Вдруг люди антимиров никогда и не знали иных способов общения? Лилит, Лилит, я ведь только обыкновенный мозгоподобный из старой галактики фиолетовой зоны, но иногда я чувствую, что воистину моя мысль бессмертна и всемогуща!..

Он схватил её за руку. Его изумрудные глаза широко открылись в волнении — и тотчас сомкнулись вновь: свет, как бич, ударил по зрачкам. Зажмурившись, он уловил, как по коже Лилит пробежала дрожь — безотчётное движение мускулов первобытного существа, испуганного чужим прикосновением! Но она не вырвала руку, она поборола в себе древний инстинкт обособленности, и когда он приоткрыл глаза, то встретил её волоокий тяжёлый взгляд, который мучительно пытался преодолеть тысячелетия…

И внезапно мысль — странная, смутная — прошла как бы не в сознании, а по самому сердцу Безымянного, мысль, пронзающая жалостью и добротой: не должно ли наконец закончиться его путешествие по Времени? Долг перед Лаолой-Лиал не отступит ли теперь перед его долгом дикой юной Земле? И что прибавит Лаоле-Лиал он, один из миллиардов винтиков её великолепно налаженной машины? Свою почти незаметную каплю информации? Ах, её так легко заменить. Разве он сможет силой одного своего слова убедить бесстрастных всезнающих лаолитян в том, что их идеальная цивилизация горбата? Это сделает позже сама жизнь. Великое столкновение культур и понятий во Вселенной. Он всё равно не доживёт до этого времени. Его срок отмерен, и на Земле он сгорит ещё быстрее. Но всё-таки он успеет сделать что-то для землян. Растолкует простейшие принципы механики, подчинит им огонь, смастерит, в конце концов, хотя бы повозку на двух колёсах! Что бы он ни сделал — его жизнь не пропадёт зря, как не пропала жизнь тех скалолазов на Зелёной Чаше: их дочерью была Элиль. А его детищем станет Лилит. Только сейчас он понял, что любит её беспредельно, всей извечной жаждой души отдать себя.

— Но какая ответственность! За каждый поступок, даже за каждую мысль я буду отвечать перед вашим будущим, — прошептал Безымянный, тоскливо глядя на рыжие холмы, облизанные зеленью трав, краски которых он видел несколько иначе, чем Лилит. — Постоянно чувствовать на себе цепь времён, связь со многими жизнями. Отныне ничто не умрёт во мне; нить протянется вперёд — но куда?!

— А я не хочу! — сказала вдруг Лилит.

Иногда он забывал, что она яростно и жадно внимает его размышлениям вслух и что-то пробивается в её тёмном сознании.

— Буду свободной, — повторила Лилит. — Пойду, куда мне захочется, не думая ни о чём. Не хочу бояться жить, как боишься ты из-за какой-то цепи! Я буду стоять посреди леса и кричать всем зверям: скальте, скальте свои красные пасти! Всё равно я сильнее и хитрее вас. Я поднимусь на гору и стану выше всех деревьев!

— Зачем, Лилит? — спросил Безымянный растерянно. В размеренное течение его размышлений её дикарский крик вторгся, как остро отбитый клинок. Зачем? — повторил он.

— Потому что я так хочу, — упрямо повторила она, раскинув руки.

Он взглянул искоса и странно: по скольким вселенным прошёл он уже, а срок его ученичества всё не кончается! Мысль… она посеяна в пространствах, как звёздная пыль. Она всеобща. Когда её не сможет довести до конца один, она неизбежно рождается в мозгу другого. Наверное, она и есть отпечаток Свободы? След её босых ног по песку?..

Солнце стояло уже низко, и западный край океана холодно кипел. К востоку простиралась чёрно-синяя равнина с белыми гребнями, похожими на береговые дюны. Безостановочно и грозно шумели валы. Свинцовый окоём отделял воду от дымчатого неба.

Резкие тени собирались в углублениях от следов ног: тяжёлых, почти квадратных — лаолитян и узких, стремительных — Лилит. Её ступни оставляли на гладком песке узорчатый отпечаток трав, из которых она плела теперь свои сандалии.

Но шаги её всё замедлялись по мере того, как она приближалась к воде, а знакомая саванна оставалась за спиной. Море страшило её. Оно имело свой голос, и его дыхание было настолько могучим, что заглушало все остальные запахи. Лилит двигалась с открытым ртом; она захлёбывалась солёным ветром, он ужасал и опьянял её одновременно. Внезапно одна из проворных волн с шипением достигла её ног. Их обожгло свежестью. Лилит отпрянула.

Но уже через секунду она била по воде ладонями, перебирала пену, как пряди волос, и смеялась, оборотив к лаолитянам узкое лицо с серыми глазами, которые стали теперь синими.

Безымянному пришлось окликнуть её, потому что она входила всё глубже и пена покрывала её плечи.

Зависть и печаль стеснили его сердце: ведь они, пришельцы, не могли войти обнажёнными в воды Земли; они были обречены жить в темнице своих одежд, снабжённых гравитационной прокладкой, утепляющих или холодящих по мере перепадов земной температуры. Он пытался воскресить в памяти живой ветер Лаолы-Лиал, но кожа отказывалась воспринят» воспоминание, оно: оставалось умозрительным.

Минута вечности — вот что такое была вся жизнь Безымянного и его путь от Лаолы-Лиал!

Он сидел в долгом, молчании. На песке ещё оставался след босой ступни Лилит.

«Но если та часть Вселенной, которую мы знаем, — подумал он, — лишь звёздная Вселенная, то какое место уготовано в ней человеку? Зачем на далёких и разобщённых островках вспыхивает редкая искра; живого? Что несёт она в мир? Материя расточительна; чтоб создать малое, тратится колоссальная энергия. Как бы ни были многочисленны звёзды и как ни кажется ошеломляюще огромной их масса, — они истекают потоками фотонов! Во Вселенной идёт вечное перемещение звёздного вещества. Уплотняясь, звёзды продолжают излучать волны разных диапазонов: словно светило всё ещё не может сбросить своих одежд… Не порождено ли мышление инстинктом самосохранения? Что, если материя защищает себя мыслью? А мозгоподобные лишь форма борьбы организованной материи с энтропией? Безусловно, разум всё более и более будет совершенствоваться. Невозможно прекратить рассеивание звёздного вещества? Бесполезную утечку тепловой энергии во Вселенной? Пока невозможно! Но мы найдём пути и к этому. Нужна лишь вторая вселенная — вселенная людей и созданных ими машин. Войско, защищающее звёзды; поистине небесное воинство!..»