Лилит - Лидия Обухова

Лидия Обухова

ЛИЛИТ

…Лилит сама разрушила свой дом и удалилась в неведомые места, куда ещё никто не проникал.

Табунда

И всё, что есть, началось чрез мятеж.

Звезда шла по кругам Вселенной. Не следимая ничьим глазом с Земли, она упорно посылала азбуку своего луча. Но звери двигались по плоскости, а человеческим существам ночной небосвод затмевало пламя костров; они не ощущали многомерности пространства.

Звезда приближалась, хотя была далеко, в расстоянии нескольких планетных поколений.

…Задремав, Лилит внезапно проснулась. Ей казалось, что между этими двумя мгновениями прошло не больше, чем надо для взмаха руки; на самом деле она проспала два костра. Солнце давно зашло, и чёрное небо спутало ветви.

Её разбудили звуки барабана. Она подняла голову. Накануне племя удачно охотилось; только один загонщик не избежал беды: лапа издыхающего зверя сорвала лоскут кожи с его плеча. Но кровь скоро уняли, и теперь он веселился вместе со всеми возле общего костра.

Лилит с любопытством вытянула шею. Она спала, как и все дети, за частоколом, через который не смог бы перескочить зверь. Подстилка из охапок травы густым ароматом увядания перебивала остальные запахи. Зелень, прежде чем превратиться в груду жёлтых чешуек, выдыхала влагу; листья были ещё живы, а цветы, как выброшенные на берег рыбы, раскрывали рты — их венчики впервые не сомкнулись перед вечером.

Лилит ладонью пыталась отогнать цепкий запах; глаза её жадно ловили отсвет костра. В дымной красноватой мгле разносились звуки табунды: разрозненные удары, похожие на толчки крови. По жилам Лилит они проходили, как струи огня, вызывая то холод, то жар.

Она растерянно толкнула одного, другого, третьего из спящих. Толкнула грубо, как существо, которое само притерпелось к боли и привыкло причинять её другим, не считая боль чем-то важным, не то что голод!

Но никто не проснулся. Сверстникам с избытком хватало дня, они засыпали до заката; для них солнце никогда не обрывало шествия. Если же их будили из-за ночной тревоги, они слепо хлопали веками: переполох представлялся сновидением.

Но Лилит с младенчества знала, что существует ночь — оборотная сторона мира. Об этом ей рассказывала мать, родившая её близко к полуночи. Само имя «Лилит» означало темноту, мрак, когда даже редкие звёзды скрыты за облаками, — и все удивлялись: почему выбрано такое пугающее слово? Ведь другие женщины поручали своих детей дневным силам. Но мать Лилит захотела, чтоб её дочь была дочерью ночи. В странном упорстве болезненной женщины, возможно, таилась надежда, что именно её ребёнок со временем преступит ночные страхи, как смелые перешагивают магический круг.

Мать не говорила об этом с Лилит, да и виделись они редко: отнятые от груди дети росли под присмотром старух, а мужчины и женщины были одинаково заняты добыванием пищи.

Люди племени Табунда (что означало «создавшие барабан») уже давно шли по лесам, останавливаясь только для охоты. Они изо всех сил стремились выбраться на открытое место, в травянистую равнину, подобную той, откуда пришли сами. Они чувствовали себя похороненными в дремучем лесу; его враждебная настороженность угнетала: никаких троп, кроме звериных! Случайные встречи с себе подобными оставляли лишь чувство недоумения: люди леса были дики и трусливы, они видели в каждом приближающемся врага и исчезали прежде, чем удавалось их окликнуть. А племя всё шло и шло среди гигантских деревьев, источавших янтарные и стекловидные смолы. Лилит не могла знать, когда начался великий исход и что послужило ему причиной. Она родилась в пути. Для неё лес был уже родиной, а изъеденные грызунами поваленные стволы — колыбелью и приютом. Но мать Лилит говорила, что помнит ночное небо со многими огнями! До конца жизни, до самой своей ранней смерти, — она погибла, ужаленная змеёй, — мать тосковала под низкими сводами деревьев, сквозь которые только иногда проглядывал искажённый продолговатый лик звезды.

Впрочем, едва ли и мать воочию видела то бескрайнее небо: ведь она была так молода, а лес так огромен! По наивности, неумению отделить себя от других людей, она могла просто населить свою память чужими рассказами; племя было беспомощно в отсчёте времени; жизнь на равнине представлялась вчерашним днём. Но куда двигались люди Табунды? Куда вообще текли все человеческие племена? Подобно воде, они заполняли впадины планеты.

Где-то на севере паслись овцебыки; в зарослях попадались лесные слоны, и пятнистая лошадь, большеголовая, с крупными зубами и узкой мордой, свирепо ржала и носилась по равнинам — но это был уходящий мир!

После того как земля трижды глубоко вздохнула, то смежая замёрзшие очи континентов, то широко раскрывая их, — и тогда озёра тающих ледников доверчиво вперялись в небеса, а потом вновь надвигалось оледенение, холодные ветры иссушали почву, она трескалась, разрушались морены, и желтоватая пыль неслась тысячи километров, пока не оседала где-нибудь слоями плодородного лёсса, — после всего этого сначала в сумрачных лесах, а потом на зелёных равнинах появился человек.

Он был незаметен, но не беспомощен. За него стояла его молодость!

История племени Табунда началась с создания барабана. Кожу убитого животного натянули на сплетённые кругами ветви. Когда последние капли сока ушли из них, ветви высохли, барабан стал тугим и лёгким. Достаточно было самого поверхностного прикосновения, чтоб кожа его, задрожав, испускала странные звуки — ещё бесконечно далёкие от музыки, но уже ритмичные и волнующие.

Табунда — барабан — был ничьим. Его бережно переносили с места на место, укрывая от дождей; он считался достоянием каждого. Даже самым крошечным детям разрешалось иногда опустить смуглые замаранные ладошки на его певучую кожу.

Племя стало называться Табундой в подражание звуку барабана. Когда после удачной охоты все отходили от костров насытившись и не могли уснуть в тёплую лунную ночь, тут-то и начиналось его главенство! Каждый спешил рассказать о своей храбрости, прилгнуть и похвастать, а так как слов было мало, приходилось вертеться вьюном, подпрыгивать, чтоб стать повыше ростом, и конечно же бить в барабан: где много шуму, там много силы!

…Проснувшись от звуков табунды, Лилит сначала и не помышляла о нарушении запрета. Он гласил достаточно ясно: с наступлением сумерек дети не должны покидать огороженное место ночлега. Но барабан звучал и звучал; его разрозненные такты обладали притягивающей силой, они словно пульсировали — и это было как первый зов пробуждающегося существа.

Лилит расшатала колья, вслед за головой в дыру протиснулись узкие плечи. Не замечая царапин, она вырвалась на волю, подобно зверьку из силка.

Глаза её скоро привыкли к темноте; она с удивлением убедилась, что различает всё вокруг так же отчётливо, как и днём.

Неизмеримое пространство лесов, окружающих её, кишело ночными страстями, погоней сильного за слабым. Пламя костра было похоже на открытую рану.

Ощутив холод росы, Лилит опомнилась. Костёр светил ближе, изгородь осталась за спиной. Ей казалось, что множество глаз уставилось на неё: глаза деревьев, глаза травы, пламени… Она задержала дыхание: сейчас на затылок должна обрушиться карающая лапа зверя. Девочка ждала возмездия; дрожь пробегала по её коже, как по шкуре перепуганного волчонка.

И всё-таки Лилит поступила так, как до неё и после неё делали миллионы людей: она не позволила страху поработить, себя! Инстинкт самосохранения в одинаковой мере плодит трусов и толкает к смелости: избежать опасности можно двояко — убегая от неё или же идя ей навстречу, чтобы убедиться, есть ли она.

Лилит поползла вперёд.

А табунда гудел и гудел, и запах жареного мяса, которым угощались взрослые после удачной охоты, мирно витал над поляной.

Когда Лилит вступила в возраст, предшествующий взрослости, любой шаг её стал опутан самыми стеснительными запретами. Она уже не спала с детьми за изгородью, но в некотором расстоянии от стойбища оставался очерчен как бы невидимый круг, который ей запрещалось переступать. Правда, с каждым переходом круг этот расширялся всё больше и больше.

Люди племени Табунда шли уже так долго, что их кожа от постоянного сырого полусвета сделалась бледной. Но зато они сызмала хорошо разбирались в следах кабанов и лесных антилоп, безошибочно различали деревья с мягкой древесиной и с твёрдой, годной для дротиков, обламывали молодые побеги, ловко подстерегали съедобных насекомых и доставали птичьи яйца. Они жили, как все люди в те далёкие времена: искали пищу и равнодушно проходили мимо железных руд.