Голливудский мустанг - Генри Денкер

Когда я прибыл, дверь открыла его жена. Она вышла из кухни, где следила за поваром, готовившим ужин. Я представился, и она сказала: «Муни сейчас на берегу». Она произнесла это с сожалением. Словно я хотел забрать его в тюрьму или психушку. Я прошел через прелестный сад и увидел в его конце Муни. Он любовался океаном. Был ранний вечер. Солнце почти касалось горизонта. Огромное и усталое, оно еще роняло свои золотистые лучи на неспокойную воду. Муни наслаждался этой картиной. Он жестом предложил мне сесть в кресло рядом с ним. Он смотрел на воду, пока солнце не погрузилось наполовину в океан.

Потом Муни сказал: «Вот что вы хотите отнять у меня. Вы не желаете, чтобы я наслаждался этим! Верно? Малыш, послушайте меня! Я работал долго, упорно и теперь могу до конца моих дней смотреть, как солнце опускается в воду. Вот что я намерен делать! К тому же я не нужен вам. Вам только кажется, что я вам нужен. Потому что я — Муни. Хотите знать правду? Если вы заставите старика играть роль старика, вы не добьетесь хорошего результата. Возьмите молодого человека, полного жизненных сил. Тогда вы кое-что получите! К тому же я слишком стар, чтобы заучивать слова. И плохо слышу. Вы это знали? Когда я слушаю, я немного поворачиваю голову. Критики называют это вовлеченностью в сцену, умением слушать других актеров. На самом деле если бы я не смотрел на них, то не понимал бы, что они говорят, и пропускал свои реплики.

Вам ни к чему такой старый пес, как я. Старую собаку не обучишь новым трюкам. И старого актера — тоже. Я не вытяну длинную сцену. Мне не хватит терпения. Я не вижу одним глазом. Мой слух слаб. И это, — он указал на сердце, — тоже работает неважно. Зачем я вам нужен?»

Он посмотрел на меня в упор. Я понял, что не могу произнести заготовленную фальшивую фразу. И задал ему вопрос, который тотчас показался мне глупым: «Вы хотя бы прочитали сценарий?»

Он раздраженно взглянул на меня и сказал: «Если бы я не прочитал его, разве бы я чувствовал себя таким несчастным? Идиот! Что вы за shmuck? Для режиссера у вас совсем нет sechel. Вы понимаете mama-lushen?» — «Да, — ответил я, — понимаю. Даже говорю на идише». Я произнес несколько слов. Он в первый раз улыбнулся: «Ты не так уж и безнадежен. А теперь, сынок, послушай меня. Актер Муни был бы счастлив сыграть эту роль. Мне понравился сценарий. Понравилась роль. Я никогда не имел дела с телевидением, это для меня вызов. Но пациенту Муни строго наказано ничего не делать. Если бы мне не понравился сценарий, я бы сослался на запрет врачей. Но он мне понравился, и поэтому я не знаю, что сказать».

Он долго молчал. Ждал ли он, что я буду просить, умолять, спорить, настаивать? Я не знал этого, поэтому просто сидел. Солнце исчезло. Сумерки сгущались. Становилось сыро.

Внезапно он произнес: «Слова. Я уже не способен запоминать слова…» — «Мы сможем читать их вам через наушники. Можем сделать вашего героя слабослышащим». — «А движения? Разве я могу двигаться?» — спросил Муни. — «Четыре камеры и монтаж создадут иллюзию движения», — сказал я; на примере одной из ключевых сцен я объяснил, как камеры позволят обойтись почти без перемещения актера в пространстве.

Беседа длилась еще полчаса несмотря на то, что Муни начал кашлять из-за сырости; его трижды звали ужинать. Не признаваясь в том, что он хочет сыграть эту роль, он словно просил меня, умолял настоять на этом. Наконец он заявил: «Я не могу отказать вам. Вы меня уговорили!»

Мы пошли через сад к дому. Только тут я заметил, что он опирается на трость. Я увидел его жену; она стояла на веранде. Ее глаза были печальными, обвиняющими. Но она молчала. Муни сказал: «Этот малыш поужинает с нами. Он, оказывается, из Бруклина; надеюсь, наша пища его удовлетворит. Человек, пожив в Бруклине, привыкает ко всему самому лучшему».

Он шутил, избегая взгляда жены, ее упреков, вопросов. Но выражение ее лица не изменилось. Она грустно посмотрела ему вслед, когда он направился в столовую.

Ты бы послушала этого малыша, — сказал актер своей жене. — Если верить его словам, он — настоящий гений. Расскажи ему о некоторых гениях, которых мы знали! Если бы среди них оказался хотя бы один талантливый человек!»

Муни ушел. Когда я последовал за ним, миссис Муни впервые заговорила: «О'кей, вы добились своего. Но не гордитесь своей победой. Он собирался согласиться, даже если бы вы и не приехали. Он хочет поехать, сыграть роль на телевидении. Пол думает, что новое техническое средство подарит ему новую жизнь, вернет ему молодость. Но вы наносите вред моему мужу. Он слишком стар. Если вы можете отступить, сделайте это! Пожалуйста! Сделайте это!»

Ни один молодой режиссер, получив шанс снять Пола Муни, не отказался бы от него. Никогда! Во время ужина жена молчала; говорил в основном Муни. О своем прошлом, о известных ролях, о неудачах, о своей теории актерской игры, о своем «секрете». Годами в театре все говорили о «секрете» потрясающей игры Муни. Он сказал лишь следующее: «Мой секрет заключается в том, что я более добросовестен и осторожен, чем другие актеры, потому что я испытываю страх. И прихожу лучше подготовленным. Вот и все».

Я уехал только около полуночи, отклонив четыре его настойчивых предложения заночевать. Когда мы расставались, Муни уже не был стариком. Он воодушевился, снова ожил. Пол не опирался на свою трость, он искусно жестикулировал ею. Он вновь обрел то, ради чего стоило вставать утром.

Разумеется, репетиции не были легкими. Жена Муни постоянно присутствовала на них. Она заботилась о нем, следила за тем, чтобы ее муж не простудился и не перегрелся. Поила Пола в перерывах горячим бульоном и чаем, заставляла его отдыхать, когда это было возможно. Она продолжала обвиняюще смотреть на меня. Я делал свое дело, несмотря на ее присутствие или даже благодаря ему. Дважды во время репетиций Муни испытывал отчаяние и хотел все бросить.

Однажды он замолк, и даже подсказки не помогли ему. Он покинул сцену, вернулся в гримерную и заплакал. Я пытался поговорить с ним. Его жена не пускала меня к нему. Пока он не настоял. Чтобы взмолиться.

«Послушай, малыш, я старался. Ты знаешь это. Я отдал тебе все мои силы. Но они иссякли. А теперь, пожалуйста, сделай для меня кое-что. Сходи в телекомпанию и скажи им, что я больше не могу работать. Я слишком устал и ослаб. Скажи что хочешь. Что я не справлюсь. Что я загублю постановку. Опозорю телекомпанию. Буду выглядеть ужасно. Отпусти меня. Пожалуйста».

Карр, тогда мне было двадцать четыре. Компания доверила мне четверть миллиона долларов. На карту была поставлена моя репутация, будущая карьера. Что может сделать молодой человек, оказавшись в таком положении? Мог ли я вселить уверенность в великого Муни? Мог ли я спасти постановку, удержать всю творческую группу от распада? Хуже всего было то, что он плакал. Понимаете ли вы, что это такое — видеть, как плачет такой великий человек, как Муни? Это были настоящие, неподдельные слезы, совсем не те, что проливают актеры на сцене. Его душа разрывалась на части. Нельзя в двадцать четыре года видеть, как рассыпается твой кумир. Навеки.