О Шмидте - Луис Бегли

Наконец звякнула, закрываясь, решетка лифта, и низкий женский голос отвлек его от раздумий.

Нравится? Это «Тюрьмы» Пиранези.[16] Не все их понимают.

Интересные. Я Альберт Шмидт.

Я так и поняла — все остальные уже здесь. А я Рената, мать Джона.

Заметив, что он попытался взглянуть на свои часы, она поспешила добавить: Вы точно вовремя. Я попросила остальных прийти пораньше, чтобы вы увидели нас всех сразу, как на фотографии.

Крупная и статная женщина. Одета в бордовую юбку и черно-бежевый балахон из грубой ткани поверх белой рубашки с длинными рукавами, в котором Шмидт, ориентируясь на ее серебряные украшения с синими камнями, опознал индейское пончо. Ее седеющие черные волосы были собраны на затылке в узел. Шмидт отметил большие густо-карие глаза.

Мы так рады, что вы пришли, продолжала Рената, входите и познакомьтесь с вашей новой семьей… Это мой муж Майрон… Лиа и Рональд Литтманы, мои родители из Вашингтона. Обычно мы проводим День благодарения у них, но сегодня особый случай… Моя сестренка Сьюзи и ее муж Боб Уоррен, их близняшки Мэрилин и Мег.

А вот об этом Шмидта не предупреждали! Гой, такой же, как он, но толстяк. Не мелькнула ли на его губах, когда они жали друг другу руки, быстрая улыбка сообщника? Девочки были русые, неотличимые друг от друга, близорукие и похожие на отца.

Младший брат Джона Сет… И наконец, счастливая пара!

Ну да. Шмидт пожал протянутую Джоном руку и поцеловал в щеку дочь. Как славно, подумал он, я надел пиджак отца, а она — платье своей матери. Только вот Мэри никогда не пришла бы на такой обед в темно-синем. Что творится в этой аккуратной голове? Почему она не обнимет меня, не возьмет за руку, не встанет рядом?

Выпьете что-нибудь, Альберт?

Второй доктор Райкер, помельче Ренаты и более соответствующий Шмидтовым представлениям о нью-йоркском психоаналитике, выступил из фотографии. Как и Рената, он тронул Шмидта за руку. Шарлотта была увлечена беседой с родителями будущей свекрови. Как она их зовет? Лиа и Рональд? Мистер и миссис? Или какими-нибудь смешными домашними именами?

Пожалуйста, зовите меня Шмидти, отвечал благодарный Шмидт. Это ко всем относится. Только люди, пытающиеся продать мне по телефону муниципальные облигации, говорят мне Альберт или Ал. Если вас не очень затруднит, джин-мартини.

Однако затруднения, конечно, возникли. Две представительные чернокожие леди обходили гостей с подносами: одна разносила вино, красное и белое, другая — что-то вроде маленьких ватрушек. Доктору Майрону Райкеру придется собственноручно приготовить напиток для Шмидта. Но, кажется, момент для такого альтруизма неподходящий. Бог помогает тем, кто сам себе помогает. И почему доктор не попросит принести мартини Сета, Джона или гоя Уоррена, вместо того чтобы смиренно потрусить туда, где хранятся нужные ингредиенты?

Майрон вернулся с маленьким блестящим серебристым подносом в руках. На подносе блестел крошечный шейкер, рядом — бокал для мартини. Майрон наполнил бокал — в жидкости замерцали пластинки льда. На дне бокала покоилась маслина. Приятный сюрприз. Шмидт тут же заметил Майрону, что это самый холодный и вкусный мартини, который ему приходилось пробовать в гостях.

Тогда выпейте еще, что осталось в шейкере. До обеда есть время.

Да, время. Этот обед продлится никак не меньше двух с половиной часов, а то и все три. Если взять такси прямо до автобуса — и, наверное, так и будет, поскольку Шарлотта не проявила никакого желания пообщаться после обеда, — он успеет на семичасовой рейс. И вечером съест гамбургер и выпьет сколько захочет мартини в «О'Генри». Поздно в кровать, поздно вставать. Для старика-пенсионера тут нет ничего дурного. Купол из прозрачного хрусталя — как тонкий винный бокал, который то сожмешь в пальцах, то отпустишь, то сожмешь, то отпустишь, — опустился на Шмидта, отделив его от остальных, установив между ним и остальными достаточную, но не вызывающую дистанцию. Купол не разбился и когда он сел за стол между Ренатой и бабушкой Лией.

Последнюю, к eго радости целиком захватил разговор с внуком Сетом. Шмидт верно угадал — парень тоже из Вашингтона, и, судя по всему, проводит в бабушкином доме немало времени. Может, он остается следить за домом, когда старики уезжают, а может, постоянно живет у них на заднем дворе? В данный момент у Шмидта не было ни времени, ни желания выяснять это. Он почувствовал на себе взгляд Ренаты и улыбнулся ей в ответ через хрустальную стенку.

Похоже, я слегка захмелел, сказал он. У вашего мужа такой крепкий мартини. Я приду в себя, лишь только отведаю вашей индейки.

Она улыбнулась в ответ.

Да, он у него убийственный. Он держит джин в морозилке, а вермут в холодильнике. Лед в таком питье почти не тает. Ну и, кроме того, я думаю, вы волнуетесь.

Теперь уже нет, но волновался. Очень волновался. Даже не могу припомнить, когда меня последний раз приглашали на обед, где я никого не знаю. Может, и никогда.

Тут она рассмеялась.

Ну уж Шарлотту с Джоном вы знаете. Джон проводит у вас столько времени, что в этом доме стал уже чужаком.

Знаю ли? Понимаете, я сомневаюсь, что знаком хоть немножко с этой их ипостасью. Не представляю, как с ними себя вести. Наверное, мне нужно кого-нибудь попросить, чтобы меня им представили. Вы не могли бы?

Так грустно, что мамы Шарлотты с нами нет. Мне кажется, женщины инстинктивно видят правильную линию поведения в таких ситуациях. Она бы во всем разобралась. Ужасно, что вам пришлось одновременно переживать такое огромное горе и эту важную перемену в жизни дочери.

Вы очень добры, что прислали соболезнования. Я помню ваше письмо. Хорошее. Полагаю, в силу вашей профессии вы знаете, как правильно сказать то, о чем большинство людей вообще не может говорить. Кажется, я вам не ответил. Я никому не ответил. И, боюсь, никогда не отвечу.

Это и не нужно. Выпейте еще Майронова вина, пока не подали шампанское. Мне кажется, Майрон собрался сказать немало тостов. И, пожалуйста, останьтесь после обеда — нам надо поговорить. У всех тут свои планы, все куда-то собираются. Мы будем одни.

Индейку разрезали на кухне. Одна из чернокожих леди несла ее вдоль стола, а следом двигалась вторая с блюдом, на котором возвышалась горка картофельного пюре, усеянного какими-то пятнышками, наверное, жареным луком. Счастливый доктор Майрон! Шмидту никогда не нравилось, стоя во главе стола, нащупывать сустав, чтобы отрезать ножку, выполнять заказы вроде: мне только темное мясо, нет, только белое, или: темное и кожу; нашаривать длинной ложкой последние остатки начинки, ждать или подниматься раздавать добавку, не успев покончить с тем, что у него на тарелке. Заговор, имеющий целью ни разу за всю жизнь не дать ему попробовать индейку прежде, чем она превратится в груду холодных объедков — вот как это называется! Шмидт отметил отсутствие ужасающего ямса. Мэри считала его обязательной частью блюда, но сама никогда к нему не притрагивалась. Развлечет ли это Ренату? Шмидт взял и рассказал ей историю про ямс во всех подробностях.

Обед начинал ему нравиться, несмотря на то, что сквозь хрустальный колокол собственный голос казался ему далеким, будто он слышал его откуда-то издалека. Шарлотта положила себе кусок индейки, и Шмидт воскликнул: Гузку, детка, не упусти гузку!

Дома они всегда оставляли ее для Шарлотты. Шмидт осаживал любого, кто смел просить гузку, и усмирял просыпавшегося в нем робина-бобина, который требовал самую вкусную часть индейки себе. Шмидт любил гузку больше всего и научил этому Шарлотту, для которой много лет подряд весь праздничный обед состоял только из гузки и десерта.

Все нормально, пап, бери ее себе. Вкусы меняются. Весь этот жир мне противен.

Она обернулась, ожидая одобрения от Джона. Шмидт вообразил, что в ответ тот под столом сжимает ее ляжку. Ну и ладно. Он возьмет себе презренную гузку — если она еще останется, когда блюдо до него донесут, — и положит двойную порцию картошки. В ожидании Шмидт снова приложился к бокалу и допил его — вино было лучше, чем то, к какому он привык.

После обеда, ожидая в библиотеке Ренату, Шмидт гадал, не здесь ли она принимает своих пациентов: письменный стол с единственной фотографией на нем (мальчики Райкеров в белых шортах — очевидно, на отдыхе в летнем лагере — несут красное каноэ) был аккуратно прибран и выглядел слишком официально. Они с Мэри никогда не посылали Шарлотту в лагерь: боялись испортить собственный отпуск. Да и зачем, когда прямо дома самые лучшие купанье, теннис и верховая езда. Мэри хотела, чтобы Шарлотта еще ходила под парусом, и несколько сезонов подряд Шмидт честно вызывался купить маленькую парусную шлюпку, которую они могли бы поставить в Сэг-Харборе, но из этих планов так ничего и не вышло, может быть, потому, что Мэри чувствовала прохладное отношение Шмидта к ее намерению добавить Шарлотте, которая и без того всю неделю проводила на природе и у воды, лишнюю нагрузку. Всякий раз, когда они обсуждали летнюю программу для Шарлотты, Шмидт не упускал случая спросить, а будет ли у ребенка время на собственный внутренний мир? Успеет ли их девочка читать книжки? В итоге он добился своего: девочка много читала и на каникулах, и в школе, и в колледже.