О Шмидте - Луис Бегли

Пока Мэри не уехала на Запад, Шмидт каждый вечер ложился с ней в постель. Они отправлялись в спальню сразу после раннего ужина. Таблетки по-прежнему действовали моментально, но Мэри не хотела откладывать прием снотворного и оставлять время на секс: она боялась лежать в постели без сна.

Давай делать это, пока я засыпаю, говорила она ему. Мне нравится так, это уютно. Кажется, я и сплю от этого лучше. А после ты можешь почитать. Хочешь — зажигай лампу, хочешь — спускайся вниз.

Шмидту нравилось и это. Он поворачивал Мэри на бок, прижимался к ее холодным ягодицам, входил в нее и забывался в наслаждении. Вот где поистине волшебная флейта! Воодушевление, граничащее с болью, нарастающее и спадающее по его воле, не нарушаемое ничем до самого апогея. К счастью, храпеть Мэри почти перестала. Шмидт вытирался о простыню, чтобы оставить отметку для Мэри, и, не моясь, на цыпочках спускался вниз.

Какой есть, я иду к моей чародейке-искусительнице, говорил он про себя. Время остановилось.

Можно было не тревожиться, что дочь услышит, как он ходит по дому: на лестнице лежал толстый ковер, и сам он двигался осторожно; Шмидт боялся, что Шарлотта увидит страшный сон и прибежит прямо к Коринн.

А та успокаивала его: Шарлотта всегда стучит. Я выйду и отведу ее наверх. А ты просто лежи тихонько, будто я тебя заколдовала.

Еще Шмидт боялся, что Коринн забеременеет: она никак не предохранялась и однажды расплакалась из-за того, что Шмидт раньше времени вынул, чтобы не кончать в нее. Шмидт считал, что если сначала он эякулирует в Мэри, с Коринн у него меньше риска, но это не могло бы спасать их весь год, что Коринн собиралась у них пробыть.

Если это случится, сказала она, я уеду, и ты никогда больше обо мне не услышишь.

Перед возвращением Мэри они повезли Шарлотту в Монток есть лангустов в ресторане на пирсе. На обратном пути девочка заснула в машине и оттого дома, оживившись, долго не хотела укладываться. Было новолуние, и Шарлотта попросилась у него немного посмотреть на падучие звезды, которые то и дело в разных направлениях перечеркивали небо. Шмидт устал с дороги а в ресторане выпил больше полбутылки немецкого белого вина. Он пожал плечами и сказал что они с Коринн могут делать, что хотят, а он отправляется к себе. Еще одна радость для Шарлотты. Ветер утих. Девочки хихикали под открытым окном Шмидта. Он лежал и слушал их шушуканье и голос прибоя вдалеке. Потом стукнула дверь-сетка, должно быть, Коринн повела малышку спать. Теперь она еще почитает ей. Чтение затянулось надолго, но вот, наконец, дверь его спальни отворилась. Он протянул руки и обнаружил, что Коринн уже голая.

Подожди, прошептала она, нужно подстелить полотенце. И потом: Иди сюда. Скорей же!

Не надо, зашептал он в ответ. Мы испачкаем постель. Но Коринн положила на него руку и Шмидт понял, что не в силах сопротивляться.

Коринн думала, что ей удалось оттереть пятна крови на матрасе, но утром в день приезда Мэри, пока Шмидт играл в клубе в теннис с хирургом-чемпионом прошлогоднего турнира, миссис Дурбан предъявила их хозяйке.

Шарлотта в своей комнате бесится оттого, что я только что погрузила Коринн и ее чемодан в нью-йоркский поезд, сказала Мэри, когда Шмидт вернулся домой. Если тебе так уж нужно трахнуть какую-нибудь сучку в моем доме, по крайней мере, не оставляй следов на моей постели.

Все правильно, ответил Шмидт и пошел плавать в бассейн.

В тот же день Мэри рассчитала миссис Дурбан.

Эта женщина — пьянчужка, объяснила Мэри Шмидту. День труда на носу. Я договорюсь с польками, пока мы не найдем кого-нибудь с надлежащей квалификацией.

В тот же вечер, накормив Шарлотту ужином и отправив спать — Мэри не выходила, запершись в спальне, — Шмидт вышел покурить на заднее крыльцо. Он думал, что придется лечь в комнате для гостей, думал, что сказать Мэри, и гадал, оставит ли Коринн какую-нибудь весточку в конторе. Лучше бы не оставляла, думал он, тогда он уж точно не сможет найти ее никогда.

Услышав шаги, он обернулся. Мэри.

Прохладно стало, сказала Мэри. Тебе не кажется, что пора в кровать?

IV

Клуб, в котором Шмидт обычно коротал время между приездом в город и обедом, был закрыл вряд ли кто-то из его членов собирался есть традиционную индейку не дома и не в гостях у родных или друзей. Конечно, бывает, что у кого-то нет ни семьи, ни родни, ни приятелей. В таком случае, стал размышлять Шмидт, ты постараешься скрыть это стыдное обстоятельство: будешь избегать общественных мест и появишься на люди, когда обед, который в этот день следует посетить каждому уважающему себя человеку, уже должен окончиться, да не забудешь проследить за тем, чтобы твой костюм отвечал моменту. А если ты живешь в доме, где привратник и лифтер видят всех входящих и уходящих и не преминут с ернической дотошностью отметить про себя, что мистер такой-то находился в городе и в добром здравии, но в праздник не выходил из дому и никого не принимал? Наверное, такие бедняги, чтобы спасти собственное достоинство, отправляются куда-нибудь в китайский ресторан в пригороде, где не вызовут — сколь бы удивительно их присутствие там ни было для них самих — ни удивления, ни жалости среди веселых шумных едоков? Или проще пойти на ранний сеанс в какой-нибудь кинотеатр на Бродвее, где темнота надежнее обеспечит анонимность? Что бы он сам стал делать, если бы по-прежнему жил в старой квартире, если бы не решил переехать в деревню, где, в общем, легче спрятаться, если бы собственная дочь сегодня не зазвала его к родителям мужчины, который решил сделать ее «честной женщиной», и если бы его не приглашал, черт возьми, сам бывший президент его фирмы?

Красота и сложность задачи обеспечили Шмидту несколько секунд радостного волнения и ускорили его прибытие в Гарвардский клуб — храм стадности, расположенный всего в нескольких кварталах от того места, где автобус препоручил Шмидта городу. Вспомнив, как в былые дни он получал рекламки, зазывно описывающие обеденное меню клуба, Шмидт решил, что там должно быть открыто, а особой спеси по отношению к нечленам клуб очевидно не проявлял: Шмидт уже много лет не состоял в нем, но это не помешает ему по старой памяти заскочить в комнату для джентльменов, а может, и подремать полчасика в свое удовольствие в библиотеке. Портье был уже не тот, что во времена Шмидта либо он побывал в руках пластических хирургов. Обменявшись с ним рукопожатием, Шмидт прошел в большой зал. Там, где прежде только постукивали игральные кости в кожаном стаканчике, да раздавался колокольчик, отчаянно призывая официанта с новым мартини для угрюмого игрока в триктрак, что склонился над доской, теперь вовсю гомонили маленькие девочки в светлых лосинах — внучки, дочки и племянницы. Пробираясь, как слепец без палки, сквозь этот детский сад имени Говарда Джонсона,[15] Шмидт наконец вышел на пивной запах писсуаров, мыла и замоченных в дезинфицирующем растворе дешевых черных расчесок, одной из которых, промыв ее и высушив, он прошелся по волосам. Зеркало в рост человека, в котором придирчиво изучали себя десятки тысяч похмельных выпускников Гарварда, никому не льстило: в нем Шмидт выглядел еще хуже, чем тот кислый субъект, который ответил на его взгляд из магазинной витрины на Пятой авеню. В последнее время Шмидт похудел, и особое сожаление вызывали у него ввалившиеся щеки и ничего не обещающая складка губ, которые он, любитель сигар, привычно смыкал, пряча неровные прокуренные зубы. Шмидт попробовал раз-другой растянуть рот в улыбке. Два часа на сиденье автобуса привели в беспорядок и его одежду. Шмидт распустил ремень, расстегнул брюки, встряхнул их за пояс, расправил полы рубашки и аккуратно застегнулся снова. Поправил узел галстука. Твидовый пиджак был отцовский — он никогда нигде не морщил. Ботинки сияют.

На мне надето роскошных вещей на такую сумму, подумал Шмидт, что какой-нибудь бездомной семье можно было бы целый месяц питаться и снимать квартиру. Итак, прочь отсюда, и поскорее доставим все это великолепие к Райкерам!

Шмидт не угадал. Дом на 57-й Восточной улице, где жили Райкеры, не был вычурным безвкусным строением из белого кирпича и не кишел квартиросъемщиками в спортивных костюмах. Старик-ирландец указал в дальний конец полутемного вестибюля, откуда лифтер, близнец швейцара, после нескольких фальстартов поднял Шмидта в лифте на верхний этаж. Проходите прямо туда! — сказал он Шмидту, открывая дверь. Кабина открывалась прямо в переднюю квартиры Райкеров — квадратное помещение с белыми стенами, на которых висели освещенные утопленными в потолке лампочками гравюры, изображающие какие-то грандиозные здания. Будто не решаясь уехать, не убедившись, что привез не маскирующегося под респектабельной внешностью грабителя, а нормального гостя, который высморкается и направится прямиком на звуки веселого праздника, ирландский близнец переминался с ноги на ногу, но Шмидт задержался рассмотреть Райкерову галерею — вот тебе готовый безобидный предмет для разговора. Если бы он успел пропустить стаканчик! И почему в клубе он не заказал себе выпить — назваться можно было любым удобным именем, например, Джек Дефоррест.