Дети свободы - Марк Леви

Но мы отомстим за всё; видишь, стоит мне произнести это слово, как у меня сейчас же начинается сердцебиение. Впрочем, мысль о мести - ужасная мысль, мне не следовало так говорить; акции, которые мы проводили, преследовали другие цели, их движущей силой была не месть, а душевная потребность исполнить свой долг, спасти других людей, чтобы их не постигла злая участь. И стремление участвовать в борьбе за свободу.

Голод и страх - гремучая смесь у тебя в утробе! "Он страшен, стук этот слабый, когда разбивают о стойку крутое яйцо…" - так написал Превер [10] много позже, во времена свободы; сам я, затравленный и голодный, испытал это еще в те дни.

Четырнадцатого августа, возвращаясь от Шарля поздним вечером, в нарушение комендантского часа, Борис и несколько его товарищей столкнулись нос к носу с группой милиционеров.

Борис, которому уже приходилось лично заниматься некоторыми членами их шайки, лучше, чем кто-либо, знал ее структуру. Ему хватило спасительного света уличного фонаря, чтобы вмиг узнать мерзкую рожу некоего Коста. Почему именно его? Да потому, что этот тип был не кем иным, как секретарем организации "вольных дружинников" - своры безжалостных, кровожадных псов.

Милиционеры шли прямо на ребят в наглой уверенности, что улица принадлежит только им. Борис выхватил револьвер; товарищи последовали его примеру, и Кост рухнул на мостовую в лужу крови - своей крови, если быть точным.

Но это было только начало: в тот вечер Борису предстояло напасть на самого шефа милиции, Маса.

Задача эта граничила с самоубийством. Мае находился у себя в доме под охраной целой кучи соратников. Борис начал с того, что оглушил караульного у ворот виллы на улице Фараона. На площадке второго этажа он встретил другого цербера; этого он тоже уложил ударом приклада. Борис не церемонился, он ворвался в гостиную с оружием в руках и открыл огонь. Охранники попадали, большинство из них были только ранены, но Мае получил свою пулю. Скорчившись под письменным столом, уткнувшись головой в ножки кресла, он застыл, и стало ясно, что начальник милиции Мае никогда уже не сможет насиловать, убивать и терроризировать кого бы то ни было.

Пресса регулярно клеймила нас как террористов; этим словцом наградили нас немцы - так они называли в своих объявлениях расстрелянных участников Сопротивления. Однако мы терроризировали только фашистов да еще тех, кто активно сотрудничал с ними. Но вернемся к Борису: по окончании акции положение сильно осложнилось. Пока он делал свое дело наверху, двоих товарищей, которые должны были прикрывать его отход внизу, атаковали милиционеры из подоспевшего подкрепления. Началась такая стрельба, что лестницу заволокло дымом.

Борис перезарядил револьвер и выскочил на площадку. Увы, его помощники были вынуждены отступить, и Борис оказался меж двух огней. Между теми, кто стрелял в его друзей, и теми, кто стрелял в него самого.

Пока он пытался выбраться из здания, с верхних этажей на него бросилась еще одна группа чернорубашечников, Бориса сбили с ног, осыпали ударами и связали. После того как он продырявил грудь их начальника и тяжело ранил многих его приспешников, было надеяться нечего, что его пощадят. Обоим товарищам Бориса удалось вырваться; правда, одного из них ранили в бедро, но Борису уже не суждено было его лечить.

Вот так и закончился еще один из тех грустных августовских дней 1943 года. Арестован был наш товарищ, студент третьего курса медфакультета, который с самого детства мечтал спасать людей, а теперь сидел в одиночке тюрьмы Сен-Мишель. И никто не сомневался, что прокурор Лепинас, стремясь лишний раз выслужиться и утвердить свой авторитет, пожелает лично отомстить за смерть своего дружка Маса, ныне покойного шефа милиции.

13

Шел сентябрь, рыжие листья каштанов возвещали близость осени [11].

Мы устали и были измучены голодом больше, чем прежде, но акций меньше не становилось, и движение Сопротивления с каждым днем хоть постепенно, но ширилось. За один только месяц мы разрушили немецкий гараж на Страсбургском бульваре, потом казарму Каффарелли, где размещался полк вермахта, а чуть позже напали на военный железнодорожный состав на перегоне Тулуза - Каркасон. В тот день удача была на нашей стороне; мы подложили взрывчатку под платформу, на которой везли пушку, и от взрыва сдетонировали лежавшие там же снаряды; в результате весь поезд взлетел на воздух. В середине месяца мы с некоторым опережением отметили победу при Вальми [12], совершив набег на оружейный завод и надолго приостановив выпуск патронов; Эмиль даже не поленился сходить в библиотеку и подыскать другие годовщины французских ратных побед, чтобы отмечать их таким же образом.

Но сегодня вечером - никаких акций. Будь у нас возможность убрать самого генерала Шмутца, мы бы еще хорошенько подумали; а причина была проста: куры, которых Шарль разводил у себя в саду, видимо, провели "весьёлую", как он выразился, недельку, и теперь он пригласил нас на омлет.

И вот мы собрались в сумерках на заброшенном вокзальчике Лубера.

Стол был накрыт, все уже сидели на своих местах. Оглядев приглашенных, Шарль решил, что одних яиц на всех маловато и нужно приправить омлет гусиным жиром. У него в мастерской всегда стоял горшок с этим жиром, он иногда им пользовался для пропитки фитилей в бомбах или для смазки револьверов.

У всех было праздничное настроение; пришли девушки из "службы разведки", и мы были счастливы сидеть рядом с ними.

Разумеется, общая трапеза противоречила самым элементарным правилам безопасности, но Ян понимал, что эти редкие сборища помогают забыть об одиночестве, на которое все мы были обречены. Если немецкие или милицейские пули нас еще не достали, то оно, это проклятое одиночество, медленно подтачивало изнутри. Большинству из нас не было и двадцати лет, а самым "старым" - лишь чуть больше, и пусть мы не могли наполнить едой желудки - близость друзей наполняла теплом наши сердца.

Судя по влюбленным взглядам, которыми обменивались Дамира и Марк, они были безумно увлечены друг другом. Что до меня, то я не спускал глаз с Софи. В тот момент, когда Шарль выходил из мастерской с горшком гусиного жира под мышкой, Софи одарила меня сияющей улыбкой, секретом которой владела только она, таких чудесных улыбок я не много видел в своей жизни. Придя в полный восторг, я твердо решил, что предложу ей встречаться; может, даже обедать вместе прямо с завтрашнего дня. А чего тянуть? И пока Шарль взбивал яйца, я набирался храбрости, чтобы сказать ей об этом еще до конца вечера. Конечно, надо будет улучить момент, чтобы меня не услышал Ян; правда, с того вечера, как мы застукали его в "Тарелке супа" в обществе Катрин, приказ соблюдать любовное воздержание в бригаде несколько утратил свою строгость. А если Софи не сможет завтра - не страшно, я предложу любой другой день. Приняв решение, я уже собрался перейти к делу, как вдруг Ян объявил, что назначает Софи в группу слежки за прокурором Лепинасом.

Софи была храброй девушкой и тотчас же согласилась. Ян уточнил: на нее возлагается наблюдение с одиннадцати до пятнадцати часов. Этот гад прокурор и мне ухитрился напакостить.

Но все не так уж плохо: нас еще ждал омлет, и здесь была Софи - до чего же она хороша с этой ее прелестной светящейся улыбкой! Правда, Катрин и Марианна бдительно, как две мамаши, следили за поведением девушек из разведки и в любом случае не допустили бы наших встреч. Так что лучше всего было сидеть и помалкивать, любуясь улыбкой Софи.

Шарль вывалил жир из горшка на сковороду и подсел к нам со словами:

– Тепер надо, чтоби это тает.

Пока мы расшифровывали его фразу, произошло нечто неожиданное. Со всех сторон раздались выстрелы. Мы бросились на пол. Ян, с револьвером в руке, кипел от ярости. Мы решили, что немцы выследили нас и теперь атакуют вокзал. Двое парней, державших пистолеты у пояса, набрались храбрости и поползли под пулями к окнам. Я двинулся следом - абсолютно дурацкий поступок, так как у меня не было оружия, но я подумал, что, если одного из них подстрелят, я возьму его револьвер и заменю товарища. Одно нам казалось странным: в комнате по-прежнему свистели пули, на пол сыпались щепки, в стенах зияли дыры, но вокруг дома не было ни души. И вдруг стрельба разом смолкла. Воцарилась мертвая тишина. Мы молча пялились друг на друга, ничего не понимая, а потом я увидел, как Шарль поднялся с пола багрово-красный, что-то невнятно бормоча. Он стоял со слезами на глазах и твердил одно слово:

– Пардоун, пардоун…

И тут все выяснилось: снаружи не было никаких врагов, просто Шарль напихал в горшок с жиром патроны 7,65-го калибра, чтобы не заржавели, и начисто забыл об этом! Разумеется, стоило их чуточку подогреть на сковороде, как они начали рваться!