Дамы из Грейс-Адье и другие истории - Сюзанна Кларк

— А герцогскую лошадь куда девать? — удивился Джон.

— Ах, герцогскую, — язвительно отвечал мистер Памфри, — пусть себе пасется с козами. За дорогой есть превосходная лужайка.

На следующее утро, проснувшись и выглянув в окно, герцог увидел своего любимого коня Копенгагена[13] мирно пасущимся на большой зеленой лужайке. После завтрака Веллингтон решил спуститься вниз и угостить любимца белым хлебом. У лужайки маячили двое поселян с дубинками в руках. Один из них обратился к герцогу, но тот пропустил его слова мимо ушей (наверняка какой-то вздор), к тому же в это мгновение в дальнем углу луга Копенгаген промелькнул между деревьями и пропал из виду. Оглянувшись, герцог увидел, что один из местных поднял дубинку, словно собирался его ударить!

Веллингтон изумленно уставился на смельчака.

Человек с дубинкой медлил, словно спрашивал себя, неужто он действительно отважился поднять руку на спасителя Европы и кумира нации, каковым без сомнений являлся герцог Веллингтон? Мгновенного промедления оказалось достаточно, чтобы герцог, не долго думая, устремился прямиком в Страну Фей на поиски дорогого сердцу Копенгагена.

За деревьями герцог обнаружил белую тропинку, которая вилась меж круглых приземистых холмов. На холмах росли древние дубы и ясени. Плющ, шиповник и жимолость так заплели стволы, что деревья казались сплошной массой зелени.

Пройдя около мили, герцог оказался перед каменным домом. Здание окружал глубокий ров.

Мостик, перекинутый через ров, зарос мхом, и казалось, будто он сложен из зеленых бархатных подушек. Черепичную крышу поддерживали щербатые каменные великаны, сгорбленные под тяжестью своей ноши. Решив, что кто-нибудь из обитателей дома мог видеть Копенгагена, герцог подошел к дверям и постучался. Немного погодя, он начал заглядывать поочередно во все окна. Комнаты были пусты. Солнечные лучи тянулись вдоль пыльных полов. В одной из комнат лежал гнутый оловянный кубок — казалось, что это единственный предмет обихода, завалявшийся в доме, но тут герцог заглянул в последнее окно.

На деревянной скамейке спиной к окну сидела, склонясь над работой, молодая дама в гранатово-красном платье. Все пространство комнаты наполняла великолепная вышивка. Разноцветные отблески танцевали на стенах и потолке. Окажись на коленях у дамы кусок цветного стекла, едва ли впечатление оказалось бы более красочным. В комнате находился еще один предмет — с потолка свисала старая потрепанная клетка. Внутри восседала печальная птица.

— Скажи-ка, милая, — начал герцог, облокотившись о раму открытого окна — не видала ли ты моего коня?

— Нет, — отвечала молодая дама, не отрываясь от работы.

— Ох, — опечалился герцог, — бедный Копенгаген! Он был со мной при Ватерлоо, жаль потерять такого друга. Надеюсь, тот, кому он достанется, будет ему добрым хозяином.

Последовало молчание, в продолжение коего герцог разглядывал белоснежную шейку юной прелестницы.

— Позволишь ли зайти и поговорить с тобой, милая?

— Дело ваше, — последовал ответ.

Войдя в комнату, герцог обнаружил, что вблизи юная дама еще краше, чем обещал беглый взгляд.

— Славное местечко, — заметил герцог, — только, пожалуй, несколько уединенное. Если не возражаешь, я задержусь здесь на часок-другой.

— Не возражаю, — отвечала дама, — если обещаете не мешать мне.

— Для кого ты вышиваешь такое громадное полотно, милая?

Как тонко она улыбнулась!

— Для вас, для кого ж еще!

Герцог удивился.

— Могу ли я взглянуть?

— Извольте, — отвечала прелестная вышивальщица.

Герцог склонился над плечом дамы. На полотне были искусно вышиты тысячи картин, одни показались ему весьма необычными, другие — удивительно знакомыми.

Три вышивки привлекли внимание герцога. Гнедой конь, очень похожий на Копенгагена, скакал по лугу в сторону от деревни Застенье; сам герцог шагал по белой тропинке между округлыми зелеными холмами; и вот он снова — разглядывает картину через плечо вышивальщицы. Работа поражала точностью деталей — даже клетка с печальной птицей висела на месте!

Тут большая полосатая крыса вылезла из-под обшивки стены и начала грызть уголок полотна, где была вышита клетка. Удивительно — как только крыса прогрызла стежки, клетка и вправду исчезла! С радостным пением птица упорхнула в окно.

«Признаться, все это довольно странно, — подумал герцог, — однако вряд ли она могла вышить картины после моего прихода. Должно быть, сия юная особа изображает то, что затем происходит на самом деле, а значит, всем ее фантазиям суждено сбыться! Посмотрим, что там дальше».

Герцог снова вгляделся в полотно.

На следующей картине к дому приближался рыцарь в серебряных доспехах. Герцог и рыцарь вступали в жестокий спор, а на последней картине (которую дама как раз завершала) рыцарь вонзал свой меч в грудь Веллингтона.

— Нечестно! — возмутился герцог. — У него меч, копье и кинжал, а еще эта шипастая штуковина на цепи! А я совсем безоружен!

Молодая дама только равнодушно пожала плечами.

— Не могла бы ты вышить мне хотя бы маленький меч? Или пистолет? — взмолился герцог.

— Нет, — отвечала вышивальщица. Закончив работу, она закрепила последнюю нить крепким узелком, встала и вышла из комнаты.

Герцог выглянул из окна и заметил за выступом холма блики, отбрасываемые серебряными доспехами. Алое перо на шлеме рыцаря пламенело в лучах солнца.

Герцог обшарил дом в поисках оружия, но не нашел ничего, кроме гнутого оловянного кубка. Пришлось возвращаться в комнату с пустыми реками.

Внезапно в голову герцогу пришла необычная идея.

— Придумал! Не буду с ним ссориться — тогда обойдется без драки. — Взгляд Веллингтона упал на вышивку. — Нет, что за самодовольное выражение! Разве можно устоять и не вступить в спор с эдаким болваном!

Герцог задумчиво сунул руку в карман и внезапно ощутил прикосновение чего-то холодного и металлического. Ножницы миссис Памфри!

— Слава богу, хоть какое-то оружие! Но как его использовать? Вряд ли рыцарь станет любезно дожидаться, пока я воткну острие в щель доспехов.

Тем временем всадник пересекал поросший мхом мост. Стучали копыта, клацали доспехи. В окне мелькал алый плюмаж!

— Как же я сразу не догадался! — вскричал герцог. — Ссора тут вовсе ни при чём, все дело в вышивке!

Он вынул ножницы миссис Памфри и принялся распарывать стежки на картине, изображавшей, как рыцарь приближается к дому, ссору, собственную гибель. Закончив, герцог выглянул в окно — никаких следов рыцаря.

— Превосходно! — вскричал он. — Продолжим!

Полностью сосредоточившись на работе, что-то бормоча под нос и постоянно прокалывая пальцы, герцог добавил к изысканной вышивке молодой дамы громадные уродливые стежки. Первая картина изображала весьма условную фигуру человека (сам герцог, выходящий из дома), вторая живописала воссоединение с потерянным конем (Копенгаген, вышитый в примитивной манере), а третья — благополучное возвращение сквозь брешь в стене.

Герцог хотел изобразить, как на деревню обрушиваются леденящие кровь бедствия. Он даже начал подбирать тревожно-красные и опасно-оранжевые шелка, но спустя некоторое время вынужден был признать, что ему не хватит мастерства.

Герцог надел шляпу и вышел из дома. Снаружи он увидел Копенгагена — именно в том месте, где уродливые неумелые стежки поместили его на полотне; воссоединение коня и хозяина было поистине радостным. Герцог оседлал Копенгагена и вернулся в деревню.

Впоследствии Веллингтон считал, что недолгое пребывание в доме, опоясанном рвом, не причинило ему вреда. Ему довелось быть дипломатом и политиком, и даже премьер-министром Великобритании, но с годами в голову герцогу все чаще приходила мысль о тщетности его трудов. Однажды Веллингтон заметил миссис Арботнот[14] (своему близкому другу): «На полях сражении я был господином своей судьбы, а теперь вынужден подлаживаться ко всем. Я столько раз шел на компромиссы, что в политике считаю себя условной фигурой, жалким подобием человека!»

Миссис Арботнот удивилась, отчего так внезапно побледнел и встревожился герцог.

Мистер Симонелли, или эльф-вдовец

Дом священника прихода Всех Надежд, Дербишир

Миссис Газеркоул, декабря 29, 1811 года

Мадам!

Я не собираюсь испытывать ваше терпение, повторяя те доводы, коими пытался убедить Вас в своей невиновности. Покидая Вас сегодня днем, я утверждал, что в моих руках находится письменное свидетельство, каковое избавит меня от обвинений, которые Вы обрушили на мою голову. Исполняя обещание, прикладываю к письму дневник. Если, листая эти страницы, Вы решите, что, рисуя Ваш портрет, я был недостаточно почтителен или само изображение окажется не слишком лестным, не забывайте, что дневник никогда не предназначался для чужих глаз. Больше Вы не услышите от меня ни единой мольбы мадам. Если сочтете нужным, напишите епископу. Не смею препятствовать Вам ни в чем. Однако одно обвинение я должен отвергнуть — то, что не оказывал должного уважения членам Вашей семьи. Именно живейшее беспокойство о благополучии Вашего семейства и стало причиной моего теперешнего двусмысленного положения.