Королевский выбор - Эмилия Остен

- Ты меня совсем не слушаешь!

- Я слушаю тебя, Леокадия.

- Ты не выспался? - спросила она с искренней заботой. - Выглядишь усталым.

- Проснулся до рассвета.

- Рамиро, я прошу тебя, отдохни. - Ее ладонь скользнула по его руке, ласково поглаживая. - Чуть позже я зайду к тебе, чтобы удостовериться, что ты отдыхаешь.

- Хорошо. - Он поцеловал ее в лоб - прикосновение губ к прохладной гладкой коже показалось освежающим глотком воды - и отпустил ее руку. Слуги уже стояли, согнувшись в поклоне, готовые в любой момент выпрямиться и распахнуть дверь в покои отца.

- Я счастлива, что ты вернулся, - глубоким голосом произнесла Леокадия и пошла прочь. Рамиро еще несколько мгновений провожал взглядом ее прямую спину, а затем развернулся и направился к отцу.

Глава 9

Совет начался рано.

Рамиро даже не успел принять ванну после возвращения и разговора с отцом - только и хватило времени сменить грязный дорожный костюм на чистый. А затем - легкая пробежка по лестницам, распахнутые высокие двери с резными танцующими дриадами, вымазанными золотом, и трон на возвышении, где сидит отец, и два ряда столов полукругом.

Рамиро бывал на советах с шести лет. Однажды упросил отца взять его с собой (мачехе нездоровилось, а няньки сбивались с ног, пытаясь уследить за непоседой Марко) и весь день просидел тихо на скамеечке рядом с троном, слушая, как государственные мужи говорят о делах и благополучии острова. Тогда Рамиро ничего не понимал из их речей, однако детская память цепкая, словно плющ, сохранила ощущения - и, возможно, кое-какие слова. Потому что через несколько лет, присутствуя на советах уже полноправно, а не по капризу, Рамиро с удивлением обнаружил, что разбирается в делах Фасинадо гораздо лучше, чем Марко, который отчаянно скучал и порывался при первом удобном случае удрать подальше.

Зато Леокадия проявляла выдержку. Женщины в Зал Совета допускались только по личному приглашению этого самого совета, если только не являлись правительницами острова - и такое случалось в долгой истории Фасинадо. Обычно женщины присутствовали на галерее, опоясывавшей зал; там стояли удобные кресла, с которых удобно наблюдать за происходящим. И слышать, разумеется: в огромном зале голоса были слышны отлично из-за особенностей акустики. Подняв глаза, Рамиро увидел на галерее Леокадию; заметив, что он на нее смотрит, девушка еле заметно кивнула.

Рамиро чеканным шагом прошел к своему месту - мягкому креслу по правую руку от отцовского. Марко отсутствовал; Рамиро не сомневался, что для этого, как всегда, имеется масса уважительных причин. Кажется, братец делал все, чтобы его оставили в покое и не заставляли принимать участие в жизни Фасинадо - вернее, в той части жизни, что касается политики, экономики и прочих скучных вещей. Вот дочки баронесс - это да! Это по Марко.

Отец, в бархатной синей мантии с вышитым серебряными нитками гербом Фасинадо, в светлом королевском костюме, что надевал для советов, казался бледным и усталым. Профессиональная усталость королей - веки так и норовят сомкнуться, потому что на сон остается мало времени. Рамиро и в себе чувствовал этот звон усталости, ее непрерывный зов. Иногда сон казался холодной темной рекой, что так и манит войти. Рамиро знал, что Марко не ограничивает себя в сне, но не завидовал - для того не было причин. Jedem das seine, как говорят немцы. Каждому свое.

Советники, тридцать мужчин, представителей самых уважаемых и знатных семейств острова, тоже щеголяли в мантиях, украшенных стилизованными изображениями чаек. Все, кроме кардинала де Пенья, чья алая сутана пламенела, словно рассвет: на Фасинадо признавали власть Ватикана, а значит, и ватиканских ставленников. Впрочем, кардинал де Пенья, коренной островитянин, питал к своей родине гораздо более пылкие чувства, чем к далекому и практически сказочному государству, впившемуся в Рим, словно клещ в собачье ухо.

Как только Рамиро занял свое место, поднялся сеньор-распорядитель, стукнул по столу витым жезлом и объявил совет открытым. Рамиро запустил пальцы в волосы, ощущая, что они растрепались, но не имея никакого желания их приглаживать, и слушал ритуальные речи, предварявшие каждый совет вот уже много веков. Формулировки менялись, но незначительно. Раньше эти речи произносились на латыни, теперь - на испанском, что показывало близость к мадридскому королевскому двору. Хотя Мадриду всегда было наплевать на Фасинадо, что правда, то правда. Кому нужен этот клочок земли, кроме тех, кто живет здесь?..

Слушая напевную речь сеньора-распорядителя, Рамиро обегал глазами тех, кто сидел за полумесяцами столов, привычно отмечая союзников, прикидывая расстановку сил. Вот первый министр, Амистад Корнелио де Моралес - еще один шут, в пару к Лоренсо, который сейчас привычно занял место чуть дальше за троном. Возраст Амистада приближался к семидесяти, старик всюду ходил с тростью и жаловался на болезни, однако Лоренсо по секрету шепнул Рамиро, что первый министр гораздо крепче, чем кажется. Просто дурака валяет, расставляет ловушки на тех, кто стремится воспользоваться его кажущейся немощью и перетянуть на свою сторону в вечных спорах - и каждый раз Амистад выигрывает. Рамиро многому научился у него, очень многому.

Вот кардинал де Пенья, сложил пухлые пальцы на объемистом животе, смотрит обманчиво-ласково, глаза вроде бы тусклые, будто скоро похрапывать начнет - но у него лисий слух и собачья преданность. Кардинал любил старшего из принцев Домингосов, частенько баловал его не только проповедями, но и рассказами о Европе, в которой прожил пятнадцать лет, обучаясь в семинарии в Риме и делая там же карьеру. У него Рамиро учился не верить никому и вместе с тем - доверять, потому что есть люди, чье предназначение - служить, служить верно и беспрекословно, так, как того желает Бог.

Вот другие, до боли знакомые лица, молодые и старые, красивые и невыразительные, и все это - его люди. Вернее, люди отца, но вместе с тем - и Рамиро, потому что он - продолжение отца, его правая рука, его глаза и уши. Как жаль, что Марко этого не понимает. Иногда младший брат называл старшего фанатиком, помешанным на политике и интересах государства, но Рамиро вовсе не чувствовал себя помешанным. Сумасшествия и страсти в его действиях было не больше, чем в работе какого-либо механизма. Мельница крутится, потому что на нее льют воду, и зерно превращается в муку. Принц Рамиро Эстебан Хорхе лос Домингос де Сантана работает, потому что живет этим, он не может не дышать, не может отказаться от того, кто он есть. Само его рождение - это выбор. Выбор за него. Так захотел Бог. Так жизнь захотела. Как можно против этого идти?