Последняя тайна - Линн Шоулз

Мужчина заметил ее интерес, встал и снял один из предметов, чтобы дать ей посмотреть. Нечто вроде стеблей злаков, у основания перевязанных грубым шнуром. Он погладил предмет большим пальцем и развернул, чтобы показать содержимое.

Она почти сразу поняла, что перед ней. Внутри была нанизанная на нитку длинная полая белая кость.

— Кондор, — сказал мужчина, отодвигаясь.

Он подошел к маленькой ямке, вырытой в земляном полу. Из ямки поднималась кольцами тонкая струйка дыма и уходила сквозь тростниковую крышу.

Мужчина сел на корточки, опустил кость в яму и держал ее, пока та не занялась. Тогда он задул огонь, и кость стала тлеть и дымиться.

Он поводил костью у себя под носом и несколько раз вдохнул дым. Потом вернулся к Коттен и поводил костью перед ней, чтобы дым вдохнула и она. Помедлив, она так и сделала. Это был тот же запах, тот же дым, которым был полон воздух, когда она проснулась.

— Дым отгонит злых духов. Кондор унесет их прочь. — Мужчина взял ее руку и приложил к повязке на голове. — Они уйдут вместе с кондором.

Амулеты и талисманы, подумала Коттен. Вот что висит над головой. А он — знахарь, шаман, лечит ее раны.

Неожиданно она вспомнила, как бежала из лагеря к Риманчу и упала. Наверное, ударилась головой и потеряла сознание.

— Сколько я уже здесь?

Он протянул руку к палке, прислоненной к корзине, и поднес ее к глазам Коттен. На очищенной от коры палке было сделано три надреза.

— Три дня?

Шаман дотронулся до каждой отметины своим длинным коричневым узловатым пальцем. Он сверкнул белозубой улыбкой, явно довольный тем, что ведет счет дням.

— Риманчу, — сказал он. — Для тебя это место нехорошее. Они не разрешают никому там находиться.

— Кто?

Мужчина выпрямился, и лицо его стало суровым.

— Махорела — те, что спустились с темного неба.

По выражению его лица она догадалась, что вторглась в область местной мифологии или религии. Такие вещи обычно не обсуждают с посторонними.

— Я шла и упала. А ты нашел меня там, в Риманчу?

Он кивнул.

— Как мне повезло, что ты проходил мимо.

— Мне было сказано, чтобы я пошел туда и нашел тебя.

Он встал, давая понять, что разговор окончен.

— Постой. Кто тебе это сказал? Как… — Коттен приподнялась на локтях и попыталась сесть, но слабость не позволила.

Шаман развернулся и вышел из хижины.

Хотелось задать и другие вопросы — в основном про своих друзей. Коттен снова упала на плетеную циновку. Вопросы застряли в голове, словно шрапнель.

Ее охватила тревога. Надо уходить. Возвратиться к цивилизации. Как только к ней вернутся силы, она выберется из джунглей, свяжется с властями, приведет к лагерю подмогу.

Она закрыла глаза, и ее разум заполонили видения: теплая липкая кровь, текущая из простреленной головы Эдельмана; обжигающий жар пламени, охватившего Хосе; безжизненное тело Пола, распростертое на земле.

Но все это перекрывала одна картина: ослепительный свет от столба светлячков.

И парящая в воздухе табличка.

Целитель

На следующее утро Коттен проснулась с чувством, что силы возвращаются, а восприятие становится четким. В хижине светило ясное утреннее солнце, разум ее прояснился, и одновременно проснулась любознательность.

Коттен заглянула под покрывало, чтобы посмотреть, что на ней надето. Она была в накидке из мягкой ткани. На талии накидка была схвачена матерчатым поясом, а на плече заколота булавкой примерно в пять дюймов длиной, с квадратной головкой в виде геометрической фигуры. По-видимому, из кованой меди. Коттен поправила тунику и стала смотреть на дверь.

Как она и ожидала, ее постоянные посетители не заставили себя ждать.

— Ага, сегодня тебе хорошо, — сказал шаман, заходя в хижину. Одет он был не так, как Коттен: на нем было пончо с бахромой до самых щиколоток.

Следом вошла женщина. Она опять улыбалась — казалось, она улыбалась все время. Одета она была так же, как Коттен.

— У меня такое чувство, словно я очнулась от дурного сна, — сказала Коттен и дотронулось до раны на голове — там уже не было повязки, остался лишь глубокий шрам.

— Хорошее лекарство, — сказал мужчина, — и кондор тоже помог.

Кажется, они не называли свои имена. Она совершенно точно не спрашивала, как их зовут, и сама не представлялась. О чем спросить в первую очередь? Коттен начала разговор с того, что назвала свое имя и, соответственно, запомнила их имена. Мужчину звали Ячаг, что значило «мудрец» и «знахарь». Женщину звали Пилпинту, то есть «колибри».

— Ее назвали так, когда она стала женщиной, — объяснил Ячаг, — потому что она порхает с места на место.

Имя Коттен понравилось Ячагу:

— Твое имя происходит от Пачамамы — Матери-Земли, — сказал он.

Хотя она объяснила, что ее имя пишется иначе, чем слово «коттон» — «хлопок», оно все равно пришлось шаману по душе, потому что он связал его с природой.

Ячаг велел Пилпинту помочь ему поднять Коттен на ноги.

Она почувствовала себя так, словно вылезла из бассейна: тело оказалось неожиданно тяжелым, а ноги — слабыми. На мгновение закружилась голова, и Коттен, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за руки Ячага и Пилпинту. «За несколько дней стоять разучилась…»

Несколько шагов — и она на улице. При свете утреннего солнца Коттен в первый раз увидела деревню — каменные хижины с тростниковыми крышами, мощенные булыжником улицы, пасущиеся ламы и альпаки, суетящиеся бронзовые мужчины и женщины, играющие дети. На склонах виднелись террасы, отведенные под посевы, а в низине за деревней текла река. Это место ближе к долине, чем лагерь Эдельмана. Коттен чувствовала себя путешественницей во времени, которую стукнули по голове и отвезли в прошлое, когда еще не было Писарро и его конкистадоров[10]. Тут нет ни футболок, ни кроссовок «Найк эйр», ни машин, ни мотоциклов, — вообще никаких признаков современной цивилизации.

Ячаг и Пилпинту довели ее до ближайшей каменной скамейки. Коттен уселась поудобнее и спросила:

— А в какой стороне Риманчу?

Когда она произнесла это слово, Пилпинту ахнула и закрыла рот рукой, ее брови взметнулись вверх.

— Там. — Мужчина указал пальцем на горы. — Туда полдня пути.

Она не забыла, что ему было сказано найти ее. Как так?

— А кто велел тебе искать меня?

Черные глаза Ячага вперились в нее.

— Ты еще не готова, — ответил он. — Может быть, завтра или через день.

— Ничего не понимаю. И почему ты говоришь по-английски? Кто-нибудь еще здесь говорит по-английски?

— Ты спешишь… И жить спешишь. Пусть она разворачивается постепенно, Коттен. Если будешь торопиться, то проскочишь пороги и боковые дорожки, даже не заметив их. Все на свете — в том числе и ответы — дается нам, лишь когда мы готовы их принять.